Он попытался извернуться, чтобы крикнуть Танюхе, что вынужден уйти. Что сейчас ссадит ее в беснующуюся толпу и осторожно выгребет из людской волны на свежий воздух, иначе у него случится приступ.
Бедра невесты сжались сильнее в музыкальном экстазе, не позволив и пошевелиться. Захаров двинулся влево, тут же вправо. Прихватил девушку за колени и попробовал пробиться к краю концертной площадки, но ноги вязли в бетоне, будто в глубоких сугробах…
…Они еще и начать-то не успели толком, а Олег уже устал. От гор обрывков старых обоев, наваленных по углам, вездесущей бетонной пыли, сиротливо-пустынной комнаты и странного недоброго эха, дробившегося от зачищенных стен.
— А может, и правда красные? — спросила сидящая на его плечах Танюха, ловко орудуя шпателем.
Олег не ответил. Размеренный «шкряб-шкряб» над головой вдруг начал раздражать, как и пролетающие мимо лица ошметки сдираемых обоев. Грязно-серых, подтверждавших дурновкусие прошлых хозяев квартиры. Чуть задрав голову, Захаров поправил строительные очки и покосился наверх, пытаясь оценить фронт оставшихся работ.
— Ай, дурак, уронишь же! — ахнула Танюха, левой рукой вцепляясь ему в волосы и легко прихлопнув скребком по макушке. — Стой спокойно! Так что скажешь? Может, все-таки красные? Говорят, это очень неполезно для психики, но красиво же! У Ритки вон поклеены, и ничего…
Да, ничего. Наверное. Но это не точно.
Отвечать на вопрос Олегу не хотелось. Сквозь запыленные очки становилось видно все хуже, а пыль со стены валила словно усиливающийся снегопад. При этом в душе разливалось тепло, многообещающее и спокойное. Так, наверное, и должно быть, когда вместе с любимым человеком делаешь ремонт в первом семейном гнездышке?
— Скоро поем, — нараспев пробубнила Танюха, не переставая орудовать шпателем. «Шкряб» — подцепить краешек, «грррх» — оторвать от стены. Сбросить почти на голову будущего мужа, повторить операцию. — Ох, давно не ела вдосталь, корову бы умяла.
— Чего-о?! — Он даже хохотнул. Попробовал глянуть на невесту снизу вверх, но стиснутые бедра не позволили, да еще и в бока пятками ткнуло. — Мы же завтракали час назад!
Танька, похоже, не расслышала. А вот работу ускорила, и теперь мимо лица Олега пролетали уже не редкие обойные клочки, а целый листопад. Он фыркнул, чихнул, и вдруг ощутил, что жутко замерз.
Попробовал отойти от стены и почти присел, чтобы ссадить девушку, размять плечи и умыться горячей водой, в конце концов. Но не смог.
Содранные обои теперь устилали комнату до его пояса. Будто они с Танькой не крохотную студию вычищали, а целый подъезд. Скрученная в агонии, посеревшая от пыли мертвая настенная бумага вдруг стала плотной, непролазной, словно Захарова закопали в сухой цемент.
Представилось, что в руке невесты теперь поблескивает вовсе не шпатель, а нож-шкуродер. Что стены — это освежеванные бока гигантского зверя. Что старые обои, до пояса завалившие комнату, — сухие струпья, бритвенно-острые по краям, норовящие полоснуть и пустить крови.
Олег почувствовал, что тонет, как в зыбучем песке.
Дернулся, хотел вырваться на свободу крохотной прихожей и даже в панике сорвал строительные очки, но Танюха на его шее вдруг зашипела разъяренной кошкой…
…Он снова шагал по ночному зимнему лесу, почти не чувствуя ног и тяжело дыша.
Сосны скрипели и вопили сотнями голосов, звука которых человеческому уху касаться не полагалось ни при каких обстоятельствах. Набившийся в ботинки снег таял, насквозь вымочив носки и саму обувь. Вдали ухнула птица, и Захаров почему-то был уверен, что это сова, причем непростая.
Он остановился, пытаясь вспомнить, что здесь делает и куда идет.
Сознание сдавило холодным обручем, из легких вырвался клокочущий кашель.
Шея оледенела, а мышцы сверлило такой судорогой, что хоть плачь.
Застонав от боли, Захаров все же подвернул голову и скосил глаза.
С его плеч свисали женские ноги. Обнаженные. Почерневшие и сухие, как у мертвеца. Длинные шелушащиеся ногти больше напоминали звериные, а на левой лодыжке позвякивала ржавая цепь, по виду совсем старая, основательно истончившаяся от времени.
Ее образ мелькнул в памяти чем-то знакомым, но ускользающим, и тут же погас.
Олег попробовал сглотнуть, но осознал, что горло объято огнем. Заскулил, почти рухнул на колени в сугроб, но ему не позволили — по щеке царапнуло когтями, словно раскаленной железкой приложили, а на темечко опустилась нестерпимо ледяная ладонь. Длинные пальцы оплели голову, касаясь висков и заиндевевших бровей.
— Уже скоро, — старыми ветками проскрипело над головой Олега, и он сделал следующий шаг…
…Вероятно, на этот раз Олег все же точно отключился.
Закемарил, уронил голову на грудь и даже смешно всхрапнул. От этого рассмеялись все — и Рита с Серым, и даже Танюха за его спиной. Вздрогнув, он вскинулся и отчаянно заморгал. Невеста чуть сжала бедра — мол, тише-тише, сиди, родненький, просто перепугался, просто дурное приснилось, все хорошо.
Обмякнув, Захаров привалился спиной к основанию кресла и погладил Танюхино колено. Глубоко вздохнул, нервно усмехнулся короткому кошмару и сочно поцеловал девушку в бедро.
— Ну, точно, набегался спаситель наш! — подмигнул Серега, салютуя бутылкой.
— Умничка мой, спаситель! — подтвердила сверху Танюха, поглаживая его волосы. — Умаялся, отдохнуть не дают…
Захаров хмыкнул. Хотел остроумно отшутиться, но слова набились в рот холодной кашей, не протолкнуть. Медвежья шкура манила прилечь прямо перед жарким камином, растянуться в полный рост и крепко заснуть.
— Приснится же такое… — наконец просипел Олег, ощутив, как пересохло в глотке. — Все нереальное какое-то…
— Приснится, — вдруг подтвердила Рита, глядя на него с легким прищуром. — Нереальное.
— Но сейчас же всё в порядке? — уточнил ее муж после глотка пива.
— В порядке, — признал Олег, но не очень убедительно. Нахмурился, попытался вспомнить. Нахмурился еще сильнее. — Но не очень… мы же застряли, верно? В сугробе засели. Наглухо, не выбраться, до коттеджа еще час езды был…
— Верно, — снова кивнула Исаева. С прищуренными глазами, неподвижная возле Сереги, она вдруг напомнила Олегу сову. Причем непростую.
— Однако ж выбрались? — спросил он и сам не понял, кому адресовал вопрос.
— Надо полагать, — в том же тоне вернул ему Сергей. — Хорошо, что я цепи колесные не выложил.
Захаров облизнул сухие губы. Легко похлопал Танюху по бедру, привычным жестом призывая выпускать из сладостного капкана… но та не разжала ног.
— Медвежонок, ну зачем ты все усложняешь? — негромко спросила она, и Олег не узнал голоса невесты.
Дернулся встать чуть решительнее, но теперь женские ноги держали, словно железные тиски.
— Пусти! — просипел Олег, все же выкручиваясь угрем, отлетая в сторону и падая на четвереньки. — Какого тут вообще ху…
И осекся.
Стало очень холодно. Свет померк. Диван, на котором секунду назад сидели Исаевы, оказался пуст. Камин — погашен. А медвежья шкура, на которой ему так легко отдыхалось еще минуту назад, сгнила лет сто назад…
Не поднимаясь с четверенек, застывший в беззащитной и унизительной позе, Захаров все-таки заставил себя медленно повернуть голову и чуть не застонал от боли в окаменевших плечах. Снизу вверх взглянул на кресло, под которым провел изумительный вечер, и глаза его распахнулись.
Она оказалась очень высокой, суковатой и костлявой, словно бы собранной из самых угловатых веток в лесу. Мертвецки-высохшей, будто мумия. Голова на тонкой, едва различимой шее почти парила в воздухе, окруженная гигантским ореолом серых спутанных косм. Бельма раскосых, ослепительно-молочных глаз смотрели в самую душу.
Олег попробовал вскрикнуть, но только засипел. Почти вскочил, поскользнувшись на расползающейся шкуре, но тут она подступила и распахнула пасть.
Горловой рык был похож на рев аварийной сирены, он чуть не выбил из Захарова тающие крупицы сознания. Огромные белоснежные глаза без зрачков распахнулись, а затем сучковатая старуха наотмашь ударила его в лицо раскрытой пятерней с пугающе длинными пальцами…
…Олегу было спокойно и свободно. Ни на плечах, ни на спине больше не было ни грамма тяжести, ни приятной, ни обузной. Сладостно застонав, он ощутил, что теперь и вовсе лежит на большом столе лицом вверх, а жар камина…
Нет, это был не камин. Это натужно дышала печь, кое-как побеленная, неказистая, но невероятно огромная, на полкомнаты. Распахнув глаза, Захаров различил над собой низкий бревенчатый потолок, дочерна закопченный и грубый. Скривился: воняло по́том, старыми звериными шкурами, сухими травами и подгнившим мясом. Несколько свечей давали лишь жалкий свет.
Олег попытался сесть, но не смог. Попробовал хотя бы пошевелиться, но снова потерпел неудачу. Словно в ответ на его неловкие попытки, слева от стола зарычал пес. Негромко, предупреждающе. Очень крупный пес, судя по звуку. И очень зубастый.
Захаров скосил глаза, вдруг обнаружив, что совершенно гол. Хотел вскрикнуть, выругаться, да хоть бы даже заскулить, но голосовые связки тоже отказались подчиняться. Под спиной и задницей вдруг прокатило холодом, позволив осознать железо столешницы.
Он снова зажмурился. Приказал себе проснуться, отринуть кошмар, позвать Танюху, она в таких случаях всегда помогала! Не вышло…
Глаза против воли открылись, и Олег разглядел застывший в ногах силуэт. Знакомый, высокий и сучковатый, с облаком чудовищных волос на голове. Силуэт качнулся, наплыл, причем умудряясь оставаться в густой тени.
Черный овал старушечьего лица лопнул в острозубом оскале, в ту же секунду чуть выше вспыхнули ярко-белые глаза без зрачков.
Олег дернулся, даже не шелохнувшись, и беззвучно взвыл…
— …Олег? Олежа? Братишка, ну ты напугал…
Голос Серого доносился издали, как через несколько слоев ватного одеяла.
— Сцук, ну ты дал… Але, Земля вызывает Олежу! Ты тут, братишка?