В общем, Саша была настоящей стопроцентной лохушкой, унылым скучным существом. Ее хотелось гонять, как мальчишки иногда гоняли от школы грязную лохматую дворнягу с длинными мерзкими сосками на пузе, живущую где-то в гаражном поселке, который граничил со школьной территорией. И если дворнягу Антону было, если честно, жалко, и он иногда ее подкармливал, если никого не было рядом, особенно Игната, который его бы обсмеял, то Сашу было не жалко ничуть. В школьной иерархии она была неприкасаемой. Когда Антон однажды читал книгу про кастовую систему в Индии, то сразу все понял. Высшая каста — это как Света Гарбузова, которая даже зимой ездила отдыхать на Кипр и щеголяла в умопомрачительных, кремового цвета джинсах и такой же джинсовой жилетке, а на шее у нее болтался золотой крестик, плоский и ажурный, невиданной для девчонки величины, с пол-ладони. А низшая каста — это вот как Саша.
Так что, когда Игнат рассказал Антону, будто Саша-лохушка каждый вечер «машет тряпкой» в Доме детского творчества, тот ничуть не удивился — отстойному человеку отстойное занятие. На этот счет Антон даже сумел удачно пошутить:
— Она свою будущую профессию уже сейчас осваивает, молодец.
Игнат поржал, ему шутка понравилась.
Сами-то они, конечно, были уверены, что никогда в жизни до такого не опустятся. Ни до грузчиков, ни до поломоек. «Пойдешь грузчиком» — это вообще было любимое папино ругательство, когда Антон изредка притаскивал домой пару по химии, ну тяжело ему давался этот предмет. Антон хотел стать программистом, как папа. А Игнат — бизнесменом, как его папа, суровый квадратный мужик, который ездил на черном джипе, очень на него похожем — тоже большом и квадратном.
О том, что пару лет тому назад его собственная мама подрабатывала по вечерам, мыла полы в супермаркете, Антон постарался не вспоминать. Родителям тогда задерживали зарплату. Так что там была уважительная причина.
— Пойдем позырим на нее после уроков, — предложил Игнат. — Потом пацанам расскажем. Во ржака-то.
— Пойдем, — согласился Антон.
Учились они во вторую смену. После пятого урока было уже совсем темно, весело мигала разноцветными лампочками елка в школьном дворе, весело мерцали золотыми огнями нарядные витрины, мимо которых Антон с Игнатом шли через метель, смаргивая густой снег с ресниц, и вообще было весело. Они нарочито гоготали, когда завалились в холл Дома творчества, где раздевалась мелкота, спеша на свои кружки, — расфуфыренные девчонки в балетных юбочках, смешно топорщившихся над штанами из ватина, серьезные очкарики-мальчишки в обнимку с какими-то «деревянными полуфабрикатами», как выразился Игнат — в Доме творчества был, помимо всего прочего, авиамодельный кружок. Антон с Игнатом были взрослые, тринадцатилетние, циничные, им на фиг не сдались ни танцульки, ни модельки. В школьном коридоре Игнат успел показать Антону обложку видеокассеты, стащенной у отца: на ней была фотография голой женщины, насквозь проткнутой толстенным колом. Вот это вещь. Антон восхитился, но вообще-то с трудом заставил себя поразглядывать картинку. Наверняка это был фотомонтаж, но кровавые потеки на коле и на голом теле выглядели слишком натурально. «Я тебе потом дам позырить», — пообещал Игнат, и Антон храбро согласился: «Ага». Хотя, вообще-то, видео с кассеты он не стал бы смотреть даже под угрозой пыток… Нет, стал бы, лишь бы только его не зачморил Игнат. От перспективы смотреть кино Антона заранее тошнило, и заранее страшно было оттого, что жуткую кассету могут обнаружить родители.
— Вы куда, парни? — спросил охранник.
— Мы это, в кружок рисования записались, — соврал Антон.
— Ага, батику учиться будем, — добавил Игнат.
Что такое батик, никто из них толком не знал, и они долго смеялись потом в гулком коридоре. Какое идиотское слово — батик.
Мелкота разошлась по своим кружкам, и стало очень тихо. Антон и Игнат спрятались за пыльной бархатной портьерой возле актового зала и следили за коридором. Тот был широченным, с большими окнами: когда-то Дом творчества был купеческой усадьбой. Затем стал Домом пионеров. Когда пионеров отменили, здание переименовали в Дом детского творчества. Про эту постройку ходили всякие легенды, вроде того что под усадьбой есть подземные ходы, которые тянутся до берега реки, а в глубоких подвалах чекисты расстреливали неугодных советской власти. Антона же больше всего занимала легенда о том, что лет тридцать тому назад в Доме пионеров работал сторожем настоящий маньяк, который похитил девочку, запер ее в катакомбах под усадьбой и делал с ней всякие вещи. По отношению к подробностям «всяких» вещей Антон испытывал мерзкое стыдное любопытство.
Пока Антон, как умел, пытался пересказать Игнату легенду про маньяка, в коридоре появились три уборщицы с ведрами и швабрами. Одной из них действительно была Саша-лохушка, а две другие — обычные толстые тетки. Уборщицы о чем-то переговорили, и Саша пошла в самый конец коридора, а затем налево. Еще одна уборщица пошла по центральной лестнице наверх, а последняя ушла в туалет в другом конце коридора и принялась с жестяным грохотом наливать воду в ведра.
— Как будто там слон ссыт, — сказал Игнат, и они с Антоном снова засмеялись. Впрочем, надо было поторопиться, пока их не засекли. Они выбрались из-за портьеры, быстро прошли коридор и свернули налево. Там была широкая мраморная лестница в несколько ступеней. А дальше — большая узорчатая дверь с цветными стеклами. К удаче Антона с Игнатом, приоткрытая. В щель было видно, как многочисленные лампы отражаются в желтом, как масло, паркете.
— Чего там такое? — шепотом спросил Игнат.
— Бальный зал, — тихо ответил Антон. — Там старшие девчонки вальсу учатся. Я как-то по телику видел, по местному каналу.
Игнат ухмыльнулся и придвинулся ближе к двери, заглядывая в щель. Антон опустился на корточки возле одного из немногих прозрачных стекол.
Саша сходила куда-то в дальний угол зала, скрылась в закутке — видимо, там был туалет, — принесла ведро воды и начала мыть пол.
— Какой отстой, — прокомментировал Игнат.
— Да уж, — отозвался Антон. — А вообще, моя мама немного знакома с ее матерью. Говорит, они многодетные. Пятеро у них, что ли, детей. Кроме Саши. Или уже шестеро.
— А какого хрена ее родаки презерами не пользуются? — заметил Игнат. — Плодят нищебродов.
— Не знаю, — ответил Антон. — Может, денег нет?
— Тогда нефиг трахаться, — подытожил Игнат. Вообще-то, он еще более грубо сказал. Антон был с ним совершенно согласен.
Саша возюкала тряпкой по паркету, смотреть на это дело быстро стало скучно, и Антон с Игнатом уже хотели было уйти. Но тут Саша остановилась перед зеркалами — вся дальняя стена зала была в зеркалах. Постояла-постояла и сделала реверанс. Растянула в стороны свою безобразную длинную черную юбку и присела. Игнат и Антон дружно фыркнули и зажали рты, тряся друг перед другом кулаками, — еще услышит их эта дурында. Хорошо, в зале горел яркий свет, а в коридоре, наоборот, было сумрачно, так что из-за цветных стекол вряд ли хоть что-то оттуда было видно.
А дальше Саша отмочила. Взяла швабру — и давай танцевать с ней самый настоящий вальс. Раз-два-три, раз-два-три. Похоже, подсмотрела, как девчонки в танцевальных кружках занимаются, потому что получалось у нее ну очень убедительно. Антон и Игнат аж забулькали от смеха, затыкая рты кулаками. Раз-два-три. В янтарно-золотистых глубинах паркета скользило Сашино долговязое неуклюжее отражение.
— Синдерелла, — сказал Антон, припомнив почему-то сказку про Золушку: в прошлом году эту сказку всем классом мучили на уроке английского.
— Принцесса швабры, — изгалялся Игнат. Вдруг он с заговорщической улыбкой полез в свой огромный черный рюкзак с серебристыми цепочками и достал полароид.
— Круто, — прошептал Антон. — Ты прямо агент ноль-ноль-семь. А батя тебя не пришибет?
— Батя не заметит. Я тихонько на место положу. — Игнат нацелил камеру на танцующую Сашу. Когда она повернулась так, чтобы было хорошо видно швабру, нажал на кнопку.
— А у твоего бати цифровой фотоаппарат есть? — полюбопытствовал Антон. — Мой говорит, что за цифровиками будущее.
— Есть, — солидно ответил Игнат. — Но тогда батя мне точно башку до жопы вобьет, если возьму. К тому же этот удобнее.
Полароид тихо зажужжал, высовывая квадратный язык снимка. Игнат отвернул карточку от света. Подождали. Получилось отлично: четко, ярко, Сашино лицо было различимо и узнаваемо даже на еще не до конца проявленном снимке. И конечно, было понятно: она именно танцует. В бальном зале. Со шваброй.
— Жаль, видео нельзя снять, — посетовал Игнат, бережно пряча карточку в рюкзак.
— Ага, — откликнулся Антон. — Ну что, может, домой пойдем?
И они пошли. А Саша все вальсировала в полнейшей тишине пустого бального зала, в огромные окна на нее таращилась черная морозная темень. Раз-два-три. Вот лохушка-то.
На следующий день Антон хотел показать снимок приятелям-одноклассникам еще до уроков, чтобы вместе поржать, но Игнат сказал, что пока не надо, мол, у него есть идея получше.
— Какая?
— Пока не знаю. Но думаю. Чего показывать — постебались и забыли. Надо, чтоб жахнуло.
При этих словах Антону представилась здоровенная петарда. До урока оставалось пять минут, но со двора до сих пор доносились хлопки — младшие пацаны подрывали петарды, которые перед новогодними праздниками продавались на каждом углу.
Вместо геометрии Гильза решила провести классный час. Пилила двоечников за итоги четверти, отругала Сысоеву за свежий пирсинг в носу — и впрямь уродливый: на еще воспаленной вокруг прокола коже металлический кругляшок смотрелся как большой прыщ. А потом Гильза всех огорошила:
— Городская администрация выделила младшим и средним классам билеты на елку. Так что будьте добры, в субботу, в одиннадцать часов. В десять собираемся на первом этаже возле раздевалки.
Разумеется, класс начал возмущаться.
— Да зачем мне елка? Я что, детсадовец? — басил уже ломающимся голосом долговязый Ванченко. — Я лучше посплю!