Пару ночей пришлось провести в лесу, на третью Назар вышел к заставе, где его сопроводительные бумаги едва не отправились в печку, и лишь к завершению четвертых суток наконец добрался до человеческого жилья — потрепанного постоялого двора на пересечении двух дорог.
Хозяин был навеселе. Увидав на пороге Назара — в форменной шинели, с кивером в руках и с вещмешком за плечами — бросился обниматься, усадил за лучший стол, напоил и накормил до отвала, не взяв за угощение ни копейки, а после уложил спать в пустом чулане, на тюфяке, набитом свежей соломой, — чтобы остальные постояльцы, ночующие в общей комнате, не мешали почивать доблестному герою, спасителю Отечества.
На следующий день выспавшегося Назара снова ждал тот же стол, полная тарелка гороховой каши с тушеной требухой и добрая бутылка вина. Хозяин, успевший заложить за воротник, уселся напротив и принялся расспрашивать о сражениях. Очень уж его интересовало, как француз бьется, страшится ли смерти и легко ли обращается в бегство.
Назар рассказывал щедро и размашисто, столь же лихо налегал на кашу, наливал чарку за чаркой, но не смотрел по сторонам и не чувствовал на себе недобрых взглядов, которых становилось все больше. Даже когда один из постояльцев, улучив момент, принялся шептать что-то хозяину на ухо, Назар не встревожился. Небо за окном было слишком синим, а вино в брюхе слишком крепким, чтобы переживать из-за пустяков.
Хозяин же, выслушав постояльца, взглянул на пол и поменялся в лице. Кустистые его брови поползли вверх, челюсть отвисла. Он вскочил, едва не опрокинув лавку, отступил на шаг и принялся истово креститься. Только тут Назар сообразил, на что именно уставился собеседник. Опустив глаза, увидал четкую тень от стола на серых досках пола и столь же четкую тень от столба, поддерживающего потолочные балки, у которого сидел, — а своей тени не увидал. Ни намека. Ни пятнышка.
— Не боись, — сказал Назар, утирая губы рукавом. — Ничего страшного. Лекарь божился, что это не заразно…
— Колдун! — воскликнул хозяин и с размаху хватил кулачищем по столу, так, что посуда полетела на пол. — А ну, прочь из моего дома!
— Постой, — попытался утихомирить его Назар и для убедительности перекрестился на иконы в красном углу. — Видишь? Я ж ничем не отличаюсь от тебя.
— Вон, паскуда! — Хозяин выхватил из-за голенища нож. — Не то порежу.
— Диавол, — сказал кто-то сбоку. — Сатанинский вымесок. Небось, из Морошья вылез? Совсем там оголодали?
— Да брось! — возразили с другой стороны. — В Морошье эдаких отродясь не бывало. Наверное, французы его на нашу землю притащили, с собой привезли, чтоб ворожил. А как обосрались и драпанули, так и бросили.
— Оставили намеренно, — вмешался другой знаток. — Чтоб посевы портил. И людей с панталыку сбивал. Видали, как он давеча хозяина охомутал?
— Никого я не… — начал Назар, но тут хозяин махнул в его сторону ножом. Неуклюже махнул, неумело. Назар, хоть и не был никогда хорош в рукопашной, сейчас мог бы безо всякого труда этот нож выхватить, а на руке, его державшей, сломать пару-другую пальцев. Но с обеих сторон надвигались, глядя исподлобья, постояльцы. Один закатывал рукава, другой вытаскивал из-под лавки дорожный посох, третий взвешивал в ладонях кочергу. И Назар, отшатнувшись от ножа, стал пятиться к двери.
— Тише, православные, — говорил он, глядя в угрюмые лица, темные от загара и въевшейся грязи. — Не берите греха на душу. Ухожу я уже. Ухожу.
Только на крыльце Назар сообразил, что забыл внутри кивер и вещмешок. Хорошо хоть жалованье осталось в особом кармане, подшитом к подкладке шинели. Да и выпитое не позволяло расстраиваться.
— Господь с тобой, хозяин! — крикнул он, чувствуя, как расплывается против своей воли в улыбке. — Сумка и шапка пусть пойдут в уплату за постой и угощение. Будешь гостям рассказывать, что их колдун прохожий потерял!
Дверь захлопнулась. Назар повернулся и побрел прочь, то и дело оглядываясь. Ждал погони. Окрика. Проклятий. Но из постоялого двора так никто и не показался. Наверное, копались в ранце или плевали в жуткий колдовской кивер.
Он шел по дороге несколько часов, до тех пор, пока не выветрился хмель, пока погода не начала портиться и не поднялся настырный всепроникающий ветер. Пришлось свернуть в лес. Здесь было теплее, но явно ненадолго — небо куталось в кудлатые серые тучи. Лишь теперь Назар вдруг понял, что огниво осталось в ранце, вместе с пучком сухой щепы для растопки. Не видать ему костра как своих ушей. А также трубки, второй пары зимних панталон, шерстяных рукавиц и трех с половиной фунтов сухарей — все это сейчас пришлось бы как нельзя кстати. Даже нож, и тот принадлежал нынче корчмарю и его глазастым приятелям.
— Тьфу ты! — В сердцах Назар со всей мочи врезал кулаком по ближайшему дереву, до крови ссадив костяшки пальцев. — Вот нечисть! Чтоб вам этот ранец черти в задницу затолкали на том свете!
Бранясь и грозя обидчикам жуткими карами, он бродил по лесу добрый час, разыскивал подходящее место для привала. В конце концов нашел старую кривую сосну, ствол которой на высоте человеческого роста разделялся на три толстых ветви. Вот в этой-то развилке Назар и устроился как раз в ту минуту, когда начал накрапывать дождик.
Во сне он видел полковника с подсвечником, отплясывающего диковинный танец посреди штабной избы. Вместе с полковником плясали две тени, и одна из них принадлежала Назару. Он хотел вмешаться, забрать свое, но что-то не пускало его к танцующим, что-то крепко держало за ступню. Назар дернул ногой раз, дернул другой — и проснулся. Уже почти стемнело.
Кто-то тряс его за пятку.
— Дяденька, ты живой? — раздался внизу странный писклявый голос. Назар, кряхтя и растирая глаза липкими от смолы пальцами, сел, зевнул и, не озираясь по сторонам, спрыгнул наземь. Перед ним стояла, согнувшись едва ли не вдвое, старушка в ветхом рубище, с пустым лукошком в руках. Холодный ветер теребил длинную седую прядь, выбившуюся из-под платка. Морщинистое лицо было цвета сосновой коры, острый нос почти касался подбородка. Мутные глаза смотрели мимо собеседника.
— Живой! — пропищала старуха. — Слава богу, живой! Уж было подумала, покойник висит…
— Типун тебе на язык, — добродушно отмахнулся Назар и, зевнув, перекрестил рот. — Чего тут делаешь, бабушка?
— Тебя искала. Пойдем.
— Меня? — Он напрягся, вспомнив утренние неприятности на постоялом дворе. Может, бабка приходилась родственницей кому-то из постояльцев или самому хозяину? Может, те, проспавшись, решили извиниться перед гостем, вернуть оставленные вещи?
— Разумеется! — Старуха пищала явно намеренно, при этом еще растягивая губы во всю ширь и оголяя гладкие сизые десны. — Грибочки собирала да по сторонам посматривала: не завалялся ли где добрый молодец, не притаился ли в зарослях женишок. Пойдем, с тятькой, с мамкой познакомлю…
— Какой я тебе женишок?! — Назар окончательно понял, что старуха выжила из ума. И как только она одна оказалась посреди леса? — Спутала с кем-то, бабусь.
— Да такого разве спутаешь? Вон экий красавец! Не стой столбом, идти надо. До Морошья неблизко, пироги остыть успеют.
Назар растерянно огляделся. Старуха, конечно, была безумна, но где-то она должна жить. Не на полянке же под корягой, верно? Ведь кто-то штопает ее расползающиеся лохмотья, кто-то разводит огонь, чтобы греть ее хрупкие косточки, кто-то кормит ее нормальной едой, чтобы у старой перечницы хватало сил скакать по чащобам. Может, упомянутые пироги действительно существуют и лежат сейчас, стынут, только что вынутые из печи и завернутые в полотенце? Да и какая, к черту, разница, в какую сторону идти?
— Ну хорошо, — сказал Назар, навесив на лицо улыбку. — Веди, бабуся, раз такое дело.
Старуха озорно, по-девчоночьи хихикнула, схватила солдата за руку и потащила за собой. Шла она на удивление быстро, бойко перескакивала через корни и кочки, огибала топкие места и ни на мгновение не останавливалась, чтобы перевести дух. Сгущающиеся сумерки ничуть не мешали ей находить путь через заросли. Какое-то время Назар поспевал за провожатой, затем замедлился, начал спотыкаться и в итоге сдался и попросил передышки.
— Неужто подустал, суженый? — насмешливо пропищала старуха. — Ничего. Мы почти дошли.
Но это «почти» растянулось еще на добрых полчаса, и, к тому времени как лес выпустил их из своих хвойных объятий, Назар совсем выбился из сил. Давно уже опустилась ночь, холодная, безлунная, и в этой ночи он с трудом различил перед собой деревню: черные треугольники крыш да тусклые огоньки лучин, тут и там горящие в окнах, затянутых бычьим пузырем. Больше ничего разглядеть было нельзя.
— Ты меня и дальше веди, — сказал Назар старухе. — Вон темень какая…
— Уж не волнуйся. Доведу, доставлю в полной сохранности.
Они миновали несколько бесформенных строений на окраине — их силуэты показались Назару странными, и он не смог определить, амбары это, овины или просто диковинные сараи, — и вышли на главную улицу. Озаренных лучинами окон было что-то уж очень мало. Не лаяли собаки, не доносились со дворов людские голоса. Назар хотел было спросить, отчего тут так тихо, но вовремя прикусил язык — деревню наверняка не раз и не два навещали захватчики. Кто знает, что за зверства они могли учинить над крестьянами. Во французском войске уже давно беда с провиантом — вот и ответ, куда подевались собаки. И хорошо, если только этим обошлось.
Однако смотреть по сторонам все равно было неприятно. Неосвещенные избы казались цельными каменными глыбами, надгробиями, выстроившимися в ряды, чтобы поприветствовать его, а свет в редком окне — лампадкой, какие зажигают на погостах в память о недавно преставившихся, или призрачным огнем, поднимающимся над могилой. Безмолвие вокруг было мертвым. Деревня была пустой.
Старуха свернула к одному из домов, выпустила руку Назара и постучала в калитку. Минуту спустя постучала еще раз. Никто не ответил. Ничто не шевельнулось за забором или в окнах.