Старуха закрыла дверь. В хлеву вновь стало темно. Но Назар уже успел увидеть, что хотел. Глаза болели немилосердно, однако оно того стоило. Выждав несколько минут, он повернулся к крестьянину и горячо зашептал:
— Послушай! Здесь все очень старое. Сплошная труха. Да, каждый из нас слаб как кролик, но вместе мы точно сломаем ту жердь, к которой привязаны…
— Уймись! — испуганно зашипел бородач. — Ничего мы не сломаем, только разозлим Лукерью и хозяев. Не дергайся и протянешь дольше. Зараз тебя не выпьют, не бойся.
— Выпить, может, и не выпьют, но с каждым разом я буду все слабее. А итог тот же самый. Чего дожидаться-то? Нет, врешь, сейчас или никогда!
Крестьянин ожесточенно замотал головой, отвернулся к стене. Назар плюнул и, обратившись к синему мундиру, попытался жестами объяснить свой замысел. К его удивлению, француз все понял с первого раза и тут же выразил согласие энергичным кивком. Они с трудом поднялись на ноги, постояли некоторое время, покачиваясь, привыкая к новому положению.
— Ну, с Богом, — сказал Назар. — На счет «три»…
Жердь оказалась прочнее, чем выглядела. Они дергали ее в унисон, вкладывая в каждый рывок вес всего тела, но черная, рыхлая от старости древесина держалась крепко. Еще вчера Назар сломал бы проклятую поперечину одним движением, а теперь сам едва не сломался. На восьмом рывке жердь треснула, а на следующем — оторвалась от стены. Чуть не падая от усталости, они принялись стягивать с нее петли своих веревок.
— Зря ты меня не послушал, служивый, — сказал крестьянин, который все это время просидел в углу неподвижно. — Я сейчас Лукерью позову.
— Сдурел, что ли? — пропыхтел Назар, освобождая от пут правое запястье. — Давай с нами!
— Не получится. Ноги не ходят. Отнялись давно. Останусь один, и тени сожрут меня за ночь. Уж лучше пусть всех вместе — так нас на дольше хватит. Я позову Лукерью…
Бородач открыл рот, чтобы закричать. Назар бросился к нему, ударил пяткой в грудь, выбив набранный воздух. Навалился сверху, накинул веревку на шею, стянул. Крепко стянул. Так крепко, как только мог. Крестьянин хрипел, но не сопротивлялся. Даже пальцем не шевельнул. Только когда глаза уже закатились, дернулся под Назаром пару раз и замер насовсем.
Назар сполз на пол. Попытался подняться, но не сумел. Дрожащие руки не держали. Так и остался бы лежать рядом с убитым, уткнувшись лицом в солому, если бы не француз. Тот, сам едва не падая, помог ему встать. Ухватив друг друга за рукава, они медленно вышли из хлева. Оказалось, тот находился вовсе не на отшибе, а чуть ли не в самой середине Морошья, окруженный со всех сторон покосившимися заборами и заросшими дворами. Щурясь и постоянно останавливаясь, чтобы передохнуть, беглецы принялись искать дорогу, ведущую прочь из этого лабиринта.
Еще ночью, несмотря на то что старуха пыталась обмануть гостя с помощью лучин, зажженных в разных избах, Назар почуял, что деревня мертва. И сейчас, при свете дня, запустение предстало перед ним во всей своей погребальной красоте: просевшие крыши, разъезжающиеся черные стены, рваные раны окон — здесь уже много лет никто не жил. Сады превратились в непроходимые дебри, от сараев остались лишь остовы, огороды поглотили крапива и репейник.
Выбравшись из дворов на улицу, Назар заметил вдалеке строения, принадлежность которых не сумел определить ночью. Это были три овина. У двух из них крыша полностью провалилась внутрь, у третьего — съехала наземь, прихватив с собой изрядную часть стены. Неудивительно, что в темноте контуры показались ему незнакомыми.
Назар хотел направиться в ту сторону, выйти за околицу и попытаться укрыться в лесу, но француз удержал за рукав, потянул за собой. Назар помотал головой — нет, мол, — однако синий мундир был непреклонен. Он снова схватил Назара за рукав и, завладев его вниманием, изобразил пальцем в воздухе некую изогнутую линию, взмахнул пустым кулаком, будто рубил кого-то наотмашь саблей, затем указал на один из домов неподалеку.
— Оружие, стало быть? — прошептал Назар. — Хочешь с ведьмой схватиться? Ну, веди, мусью…
От избы, на которую указал француз, смердело мертвечиной за добрый десяток шагов. Внутри на размякшем дощатом полу были сложены в ряд три трупа в синих мундирах. Белые панталоны давно почернели, пропитавшись соками разлагающейся в них плоти. В ямах опустевших глазниц лениво шевелились опарыши.
Француз на мгновение замер над покойными товарищами, дернул головой, сжал кулаки. Только теперь, в приятном, щадящем глаза сумраке, Назар смог как следует разглядеть своего невольного соратника. Стало ясно, что, несмотря на седину в грязных волосах, тот был очень молод — дай Бог, если двадцать лет успело исполниться. Видать, несладко закончилась фуражировка в Морошье для их маленького отряда. Трое уже гниют, четвертый поседел, не успев состариться.
Совладав с собой, француз перешагнул через мертвецов, заглянул под стол, порылся под лавкой — и извлек из затхлой мглы пару кавалерийских сабель в грязных кожаных ножнах. Одну сразу отдал Назару. Тот усмехнулся в усы, представив вдруг, как схватится на этих саблях с французиком — хороши же они будут, оба едва на ногах стоят, шатаются, будто основательно перебрав с хмельным.
Ножны солдаты цеплять не стали, оставили в избе, а сами отправились на поиски старухи с клинками наголо — чтобы не тратить драгоценные мгновения и силы попусту, если столкнутся с ведьмой.
Отыскать логово Лукерьи было не так уж сложно. Они вернулись к хлеву и выбрали самую широкую, самую натоптанную тропу, уходящую от него. Тропа провела их сквозь заросли пожухлого репья, мимо колодца с лошадиным черепом, висящим вместо ведра на ржавой цепи, и прямо на задний двор большого дома с недавно подновленным крыльцом и слюдяными пластинами в окошках. С другой стороны, за пьяно накренившимся забором, возвышался огромный бревенчатый амбар с плоской крышей.
Француз подкрался к окну, несколько мгновений вглядывался в мутную слюду, потом сморщился, повернулся к Назару, отрицательно помотал головой. Назар осторожно потянул дверь на себя, шагнул внутрь, держа наготове саблю и стараясь ступать как можно тише.
Покойник из хлева, раздетый донага, лежал посреди комнаты на широкой, грубо сколоченной лавке. Запрокинутое лицо его казалось умиротворенным. Окостеневшие руки до сих пор были сведены перед грудью, пальцы скрючены, словно птичьи когти. Ниже начинался ад — от солнечного сплетения и до паха живот был вспорот, сине-багровые внутренности выворочены наружу, разбросаны вокруг. Под лавкой натекла большая темная лужа.
Француз вошел следом за Назаром, встал рядом, тяжело вздохнул. Этот мертвец не приходился ему соратником — окладистая борода и мозолистые, натруженные пальцы выдавали в несчастном крестьянина, — но, наверное, когда долго сидишь с кем-то в хлеву у безумной колдуньи, сроднишься с ним, даже не зная языка.
По ту сторону лавки была вторая дверь, ведущая, видимо, вглубь дома. Назар указал на нее французу, и тот, кивнув, стал обходить разорванного покойника по широкой дуге. Он почти достиг двери и даже потянулся к ручке, когда за спиной у Назара раздался гадкий писклявый голос:
— Надо же, суженые пожаловали! Не терпится вам?
Назар резко развернулся, чуть при этом не упав. Лукерья стояла прямо перед ним. Рот, подбородок и шея ее были испачканы красным. В окровавленных руках она держала плотницкий топор.
— Ну так забирай! — взвизгнула старуха и взмахнула своим оружием. Если б не ночная встреча с тенью, Назар с легкостью успел бы рубануть ведьму саблей, но сейчас ему едва хватило сил, чтобы отразить удар. Лукерья, не переставая пронзительно визжать, замахнулась снова. Топор обрушился на саблю и выбил ее из руки Назара, чуть не вывихнув ему пальцы. Торжествующе ощерившись, старуха занесла топор для смертельного удара, но тут подоспевший француз полоснул ее клинком по спине. Визг оборвался. Лукерья отшатнулась, выгнулась дугой, словно пытаясь свести расходящиеся края страшной раны, потом снова скрючилась, выскочила на улицу и, так и не выпустив из руки топора, бросилась прочь.
Назар подхватил с пола саблю и вместе с французом пустился в погоню. Старуха уже скрылась из виду. Состязаться с ней в скорости они не могли, но кровавый след на выцветшей траве нашли без труда. Он привел их к провалу в заборе, а затем — к огромному амбару на другой стороне. Это был высоченный сруб без окон, сложенный из вековых сосен и крытый дерном. Дверь у него имелась, но небольшая, у самой земли, на широких железных петлях, с тщательно проконопаченными щелями. В эту дверь и скреблась Лукерья, стоя на коленях и раскачиваясь из стороны в сторону.
— Тятька! — причитала она, сплевывая беззубым ртом кровь. — Мамка! Пустите… Тятенька… Они ж искалечили меня. Пустите…
Ни звука не раздавалось в ответ. Лукерья стукнула в доски кулаком, взвыла от боли, заверещала злобно и отчаянно:
— Пустите, кому говорю! Это ведь я, я нашла тогда лампу! Я принесла ее вам! Пусти, мамка!
Услышав или учуяв преследователей, старуха обернулась, медленно поднялась во весь свой невеликий рост.
— У, женишки проклятые! — прошипела она. — Явились… Там лампа Люциферова, в ней пламя адское горит. Всех сожжет. Дотла! Ни пылинки не останется. Откуда ж мне знать-то было, совсем ведь девчонка еще… Нашла, отнесла тятьке, мамке, дядьке Прову — Старшим отнесла, умным. А они не поделились. Оставили меня здесь, женишкам на потеху…
Не договорив, Лукерья рванулась вперед, замахиваясь топором. Теперь, потеряв столько крови, она, пожалуй, сравнялась по силе с солдатами. Француз выбил у нее оружие, а Назар рубанул наискось, разделив надвое и без того уже окровавленное старушечье горло. Лукерья упала в траву, свернулась в ней клубком, поджав колени к груди, и умерла.
— Погань, — сплюнув, процедил Назар. — Давай-ка ты в адское пламя сама как-нибудь. Без нас.
Первым делом он стащил с покойницы сапоги, натянул их на свои замерзшие ступни. Это было очень сложно. Отдышавшись, Назар поднял с земли топор, обтер окровавленное топорище и, подойдя к амбарной двери, постучал в нее обухом.