— Ну, вот ты только не издевайся, а? — Серега снова сплюнул. — Это у тебя батя богатый, можешь из тумбочки стрелять на презики и на сигареты. А у меня откуда?
— Ну, нет резинки — нет секса, — развел руками Мишка. — Как бы первое правило. Не маленький.
— Слышь, ты! — прошипел Серега, вскакивая. — Богатый мальчик! Сам, небось, импотент — вот и рассуждать легко!
— Что? — Мишка медленно встал, сжимая кулаки. — Что?
Толик сжался в испуге, с надеждой поглядывая на меня. Я был на голову выше Мишки и чуть тяжелее жилистого Сереги — так что мне бы удалось их остановить, но…
Что-то удерживало меня от того, чтобы тоже вскочить — и, упершись руками каждому из них в грудь, оттолкнуть приятелей в разные стороны. Мне казалось, что это «что-то» дышит в затылок травой и кислым молоком и что-то жарко шепчет — но я снова не мог разобрать, что же именно. Лишь «не морочься, не морочься, не морочься» — словно мелкая галька стучала у меня в голове. И я понимал это как «не заморачивайся, это их дело, пусть решают сами». Пусть решают сами — и я продолжал сидеть, вцепившись в лавочку до побелевших пальцев.
— Ну, так пусть он ее съест, — вдруг тихо предложил Толик, кажется, сам испугавшись этого предложения.
Мишка и Серега обернулись на него, продолжая сжимать кулаки.
— Ч-что?
— Мальчик-Обжора, — прошептал Толик. — Пусть он съест Ирку.
— Да! — взвизгнул Серега. — Да! Да! Да!
— Но… — Мишка растерялся. — Она же… она же слишком большая. И ее могут начать искать…
— И что? И что, и что… — зашептал Серега, обнимая Мишку. — Никто же не нашел наши дневники? И ту шавку? И твою кепку, помнишь? Никто! Хотя их и искали! Никто, никто, никто!
— Ну… — Мишка мялся в растерянности. — Димыч, ты что скажешь?
Я пожал плечами. «Не морочься, не морочься, не морочься». Не заморачивайся. Это их проблемы.
— Ну нет, — неуверенно сказал Мишка. — Нет. Серега, это твои проблемы, правда. Мальчик-Обжора не может затирать за нами все косяки. Попробуй поговорить с Иркой. Не вы первые, не вы последние. Если надо денег на аборт — я попробую у родаков на что-нибудь попросить. Ну, Толик с Димычем карманные подкинут. Не дрейфь, правда.
Серега скривился — и сплюнул на землю через щербину в зубах.
Ирка отказалась делать аборт. А еще пригрозила рассказать, что Серега ее на самом деле изнасиловал. Посидит пару-тройку лет в тюряге, где его будут чпокать во все дыры, — одумается, прибежит потом как миленький под крыло. Именно так она и заявила нам, презрительно фыркнув.
Серега дрейфил.
Он худел, бледнел, на скулах выступили желваки, плевки приобрели коричневый табачный оттенок. Какие сны снились Сереге — да и спал ли он вообще, — мы и не решались спрашивать. Ситуация была в высшей степени поганой. Живот Иры вот-вот — и станет виден. А уж что будет потом — никто не мог и представить.
Зато Ирка — вполне могла.
— Я скажу, что это вы вчетвером меня изнасиловали, — хихикнула как-то она, уплетая шоколадный батончик. И без того коротковатая для нее юбка школьной формы задралась — и мы видели треугольник белых трусиков. Серега, который раньше ярился при хотя бы взгляде мельком на коленки его девушки, — теперь уныло и обреченно молчал.
— В смысле? — не понял Мишка.
— Ну, я скажу, — терпеливо повторила она, — что это вы меня заманили в Гаражи и там по очереди изнасиловали. Ну, или не по очереди. Толстяк, — она ткнула пальцем в Толика, — и молчун. — Палец с обкусанным коротким ногтем уперся в меня. — Они держали. Ну а вы насиловали.
— Э-э-э, — внезапно охрипшим голосом переспросил Мишка. — А почему я-то насиловал? Я что, самый…
— Самый богатый, — кивнула Ирка, отшвыривая смятый фантик в сторону. — Ты же сесть не хочешь? С папаши, — она мотнула головой в сторону Сереги, — много не возьмешь. Ну а ты хоть чем-то поддержишь молодую мать, правда? В тюряжку-то не хочешь?
— В колонию для несовершеннолетних, — пискнул Толик.
— А, уже изучили вопрос? — хихикнула Ирка. — Ну, если вы считаете, что там курорт, пусть так и будет…
— Нет-нет, — быстро ответил Мишка. — Погоди. Разберемся.
Мишка пытался разобраться. Тырил деньги из родительского кошелька, тащил в ломбард мамкины украшения — тамошний приемщик, мрачный и неразговорчивый цыган, брал их у него за сущие копейки — но хотя бы брал, остальные напрочь отказывались работать со школьниками. Ирка благосклонно принимала деньги «на еду будущему младенцу» — и уже вечером распивала алкогольные коктейли на лавочке с подружками.
— Ты уверен, что она беременна? — как-то спросил я Серегу, глядя, как веселится поддатая Ирка. — Ведь если она собралась рожать, то ей нельзя пить. Урод же будет.
— Хоть бы вообще сдох, — процедил тот. — Вместе с мамашей.
— Пусть он ее съест, — твердо сказал Мишка. Под глазами у него были синяки от недосыпа. Кажется, Ирка, отцепившись от Сереги, крепко взялась за него, почуяв более питательную почву.
— Ну а что ты говорил, — поддразнил его Серега. — Мол, «не первые, не последние», «не может подтирать косяки»?
— Это не косяки, — мрачно огрызнулся Мишка. — Это хитрая лживая тварь.
Мы привели Ирку в песочницу — ту самую, где когда-то в первый раз появился Мальчик-Обжора и подсел к нам. Мы сказали, что ее ждет сюрприз — не поясняя какой. Ирка хихикала, зажмуривалась, прикрывала руками глаза — впрочем, все равно подглядывая через расставленные пальцы. Она думала, что ее ждет что-то необычное.
Впрочем, так и произошло.
Мальчик-Обжора появился в этот раз не из жаркого марева. И не из мелкой мороси дождя. И не из утреннего тумана, плотного, как марля. Он соткался из сизого дыма, что испускал Серегин окурок — выброшенный, но незатушенный.
Мальчик-Обжора был тих и вкрадчив. Он загадочно и обольстительно улыбался. Он сулил что-то невероятное и невозможное, прекрасное и удивительное. Подарок. Сюрприз. Неудивительно, что Ирка покорно пошла за ним в Гаражи. Даже не допив свой любимый вишневый коктейль.
Я не хотел смотреть, как Мальчик-Обжора будет есть Ирку. В этом не было ничего нового и интересного — как и десятки раз до этого, он будет просто рвать, пережевывать и глотать. Плохое и испорченное. Рвать, пережевывать и глотать.
Я зажмурился, пока это все происходило. Но все равно слышал чавканье, чмоканье и хруст.
А вечером, когда мама стала отбивать мясо на ужин, меня стошнило.
Ирку искали очень долго. Прочесывали дворы, спускались в каждый подвал, перевернули вверх дном Гаражи. Расклеили сотни, если не тысячи объявлений — и даже на другом конце города нас нет-нет да и встречала ее отксерокопированная, полинявшая от дождей и солнца фотография.
Разумеется, нас тоже опрашивали. Будь мы старше, к нам было бы, конечно, более пристальное внимание — но что могут рассказать девятиклассники? Да, гуляли вместе. Да, немного влюблены были. Да, выпивали иногда. Ну да, целовался. Да нет, ничего такого. Она говорила, что у нее какой-то парень по переписке есть. Кажется, в другом городе. Да нет, вроде сбегать не собиралась. Да сами в шоке, честно.
Иркины подруги ничего не знали о беременности. Точнее, утверждали, что быть такого не могло — за день до пропажи Ирка стреляла у одной из них прокладки.
От нас отцепились очень быстро — и перекинулись на родителей Ирки. Выяснили, что у ее матери есть любовник, а у отца — незаконнорожденная дочь, чуть старше Ирки. Любовник, недовольный излишним вниманием, быстро покинул город — а Иркина мать попыталась отравиться. Выпила уксус — и выбежала на балкон, оглашая двор истошными, душераздирающими воплями боли. Несколько мучительно долгих минут метаний и воя — а потом она выпала вниз с седьмого этажа.
Обо всем этом нам рассказали бабки на лавочке — вернувшись из школы, мы увидели лишь тщательно перелопаченную клумбу под балконом да порванные веревки для сушки на третьем этаже. Они и спасли Иркину мать. Перелом позвоночника, разрывы чуть ли не всего внутреннего, что есть внутри, — но она выжила. Лежала пластом, в состоянии пошевелить лишь левым указательным пальцем, — и всегда держала нараспашку дверь квартиры: если дочь вдруг вернется без ключей.
Конечно, Ирку не нашли. Мальчик-Обжора хорошо знал свое дело. Он не оставил ни клочка одежды, ни капельки крови. Даже бутылка с вишневым коктейлем, которую Ирка забыла в песочнице, тоже куда-то исчезла, словно ее и не существовало.
После Ирки мы долго не обращались к Мальчику-Обжоре. Мишка сказал, что тот налопался достаточно и пока не может смотреть на еду. Мы не спорили. Серега ответил, что по сравнению с Иркой вряд ли в его жизни что-то еще будет настолько плохое и испорченное. Толик просто нервно затряс головой. А я… я лишь пожал плечами.
Серега ошибался. Нам снова пришлось позвать Мальчика-Обжору.
Это было спустя полгода после того, как пропала Ирка.
— А я знаю, что вы сделали, — хитро усмехнулся пацан. Ему было лет десять. Порванные на кармане шорты, замызганная футболка, чумазое лицо. Из тех, кто, как крыса, везде высматривает, вынюхивает, подглядывает. Он стоял рядом с песочницей, в которой сидели мы, согнавшие пузатую малышню, — и покачивался туда-сюда, перекатываясь с пятки на носок.
Мы переглянулись.
— Что именно? — делано лениво спросил Мишка.
— Ну та девочка, которую все искали. Я видел, как она с вами была. — Пацан осклабился.
— Ну да, — кивнул Мишка. С его лица схлынул румянец и на висках проступили вены. — Мы с ней гуляли. Мы так-то вообще одноклассники были.
— Мы с ней и сейчас одноклассники. — Я пихнул Мишку локтем. — Она еще вернется — и снова пойдет в наш класс.
— Она не вернется, — покачал головой пацан. — Я же все видел.
Мы помолчали.
— И кому ты еще об этом рассказал? — тихо спросил Серега.
— Никому, — пожал плечами пацан. — Я что, дурак? У вас сигарет на всех тогда не хватит.
— Тебе нужны сигареты?
— Ага, — кивнул тот. — Будете мне пять пачек каждый день давать — я никому и не скажу.