— Я думал, тебе понравится, — бормочет Рубенс.
Он действительно слишком часто «увлекается»… Долгое время Саре удавалось списывать его фантазии в постели на темперамент творческой натуры. Все эти взбитые сливки на сосках и суши на животе… Она училась получать оргазм липкой и пропахшей рыбой, пока солоноватые запахи моря не сменились запахом лакированной кожи и металла на запястьях.
Но даже тогда Рубенс не «увлекался».
А в начале лета отвез ее в тихий дачный домик, где годами творил в одиночестве и который куда больше, чем городская квартира, напоминал рабочую студию, заваленную недописанными полотнами. Рубенс отпер неприметную дверь, окрашенную в тот же цвет, что и стены прихожей, повел за собой по узкой лестнице вниз. И подарил Саре подвал.
Да, именно так и выразился:
— Я дарю его тебе! Теперь это твое место. Место, где ты можешь быть собой.
Просторный, с праздничными гирляндами на стенах, огромной кроватью, плазмой и забитым «Коммунаркой» и «Рошеном» холодильничком.
В тот день Сара впервые задумалась о том, что Рубенс «увлекается», пока рассматривала прилагающиеся к подарку секс-качели. Поначалу ей было даже смешно представить себя среди этих строп и ремней — уж больно ненадежно выглядела свисающая с потолка конструкция.
Но следующие месяцы они здорово повеселились с этой игрушкой, и все опасения Сары залегли на глубину, утрамбовались едой и хорошим сексом. Больше не нужно было тратить силы, чтобы ворочать собственную тушу на кровати, стропы позволяли почувствовать невиданную легкость, открывали путь к новым позициям и ощущениям.
… Сара висит и ждет. Тело все еще болит от веревок. Ей не нравится медлительность Ромы, не нравятся мысли, что норовят залезть в голову. Но пока под ногами нет опоры, пока нельзя подняться из подвала и проветрить голову, затравленные в самое нутро догадки будут подкатывать жгучей тошнотой, сбивать дыхание.
И после сегодняшнего их больше не выйдет игнорировать.
— Ты же знаешь, как я тебя люблю. — Рубенс наконец подходит и заглядывает в глаза. — Как ты мне дорога.
И веревки будут затягиваться все туже, пока однажды не порежут плоть. Ведь даже качели он купил в БДСМ-версии, с надежной фиксацией щиколоток и запястий.
— Когда я тебя вижу… твою красоту, — Рубенс гладит Сару по голове, — я теряю рассудок. Без твоей красоты этот мир для меня ничто.
Все это время им двигало нечто большее, чем скука или потребность в экспериментах. Только Сара. Словно каждый набранный ею килограмм подсыпал углей ему в штаны.
— Ты совершенна. Я не могу себе позволить потерять тебя.
Она все еще висит. Ремни все так же держат по рукам и ногам, фиксируя в нелепой позе, словно в гинекологическом кресле.
— Развяжи. Меня. — Сара старается говорить как можно четче, но голос получается тише и мягче, чем ей хотелось бы.
Рубенс улыбается и продолжает водить пальцами по ее волосам.
— Рубенс… Рома, это уже совсем неприкольно! — Сара запрокидывает голову, чтобы лучше его видеть. — Давай развязывай, слышишь?
Кровь приливает ко лбу, бьет по вискам. На миг кажется, что пол и потолок меняются местами, не разобрать, где что. Скрип пружины больно врезается в барабанные перепонки.
— Мне страшно. — Сара жмурится, стискивая зубы. — Развяжи меня… Развяжи, развяжи, развяжи!
— Ты почти ничего не съела.
— Наелась, — соврала Сара и с сожалением посмотрела на отодвинутую тарелку. В желудке колыхнулась непривычная пустота.
Горели свечи, но едко-приторную «лаванду» заглушал теплый запах ужина.
— Невкусно? — Рома шкрябал вилкой, собирая густой соус. — Я старался.
Паста в сливках с грибами и ветчиной, рядом целая миска тертого пармезана… Как такое может быть невкусно?
— Знаю, милый, мне все очень понравилось, — осторожно начала Сара, потирая вспотевшие ладони. Тихонечко придвинулась к угрюмому художнику. — Но я не думаю, что мне стоит есть с тобой… так много. На кухне ты волшебник. Но по тебе вообще не видно! А я и так набрала за последние месяцы…
Рома встал так резко, что чуть не опрокинул свою тарелку. Обошел стол, замаячил по комнате.
— У меня не получается достучаться до тебя, Сара. У кого тогда получится? На кого ты хочешь равняться? — Художник не повышал голос, но от его интонаций, скрипучих и холодных, как промерзшие дверные петли, Сара ежилась, ей сразу хотелось спрятаться под пледом с головой и не показывать носа. — На этих инста-телок, что вливают в себя тонны дерьма, выдавая это за здоровый образ жизни? Чьих мозгов хватает только на подсчет калорий. Чей потолок — это бегать на дорожке и фоткаться в зеркалах, а потом внушать всем и каждому, что вот оно, совершенство, что только так и не иначе — норма. И слушают же их, несут им деньги. Сидят миллионы недотраханных, обиженных, озлобленных и слушают, смотрят, как на них выливают помои проданных и давно загаженных идеалов…
— Мне неприятно…
— Моей любви тебе мало. Моего восхищения. Чье еще нужно? Кто еще должен поставить штамп «одобрено», чтобы ты почувствовала свою полноценность? Цифры на одежде не решают за тебя…
— Ты тоже. — Сара встала, в районе ляжек скрипнули новые джинсы. — Ты тоже не решаешь за меня. Мое тело…
Он остановил ее в прихожей, обхватил за плечи, прижался губами к затылку.
— Ну прости, — сказал тихо. По позвоночнику пробежал короткий разряд. — Ты права, конечно, ты права. Тебе решать. Для меня ты будешь прекрасна всегда. Слышишь?
— Правда? — Сара повернулась.
— Ты же знаешь, не люблю, когда пропадают продукты. Даже я не настолько больной ублюдок, чтобы разогревать макароны в микроволновке, — отшутился Рома. Лицо его расслабилось. — Давай так: мы съедим еще по капельке, пока не остыло. За маму, за папу. За нас. А потом хорошенько сгоним набранные калории на диване, если для тебя это так важно. Что скажешь?
Сара притянула его к себе, взлохматила волосы. Желудок отозвался на предложение легким урчанием.
— Ну, если только по капельке.
С наступлением первых холодов дачный кооператив опустел, а значит, никто из соседей не услышит ее крики из подвала. Но Сара все равно кричала, пока не сорвала голос. В горло будто напихали колючей ваты.
Рубенс несколько раз пытался ее накормить, размазывал жир с куриных ножек по губам, но девушка лишь мотала головой, отплевывалась и материлась. Умоляла и звала на помощь. Разозленный художник взбежал по лестнице и хлопнул дверью.
Щеки горели от бегущих слез, которые некому было вытереть. В углу трещал электронагреватель, но лодыжки все равно подмерзли.
Сара безуспешно попробовала дотянуться зубами до связанных кистей, затем ухватиться за петли на предплечьях, но едва достала до краешка кожаных ремней. В шее что-то больно щелкнуло.
На Сару со стен смотрела она сама, выпятив наготу, забыв о стыде, демонстрируя то, что прятала годами под мешковатой одеждой и улыбкой скромницы. Рубенс тащил сюда самые откровенные свои работы.
«Кушай, Сало, — говорили картины. — Ты ведь голодная. Позови его и попроси еды».
Сара трепыхалась как жирная муха в паучьих сетях. Подвал закружился: Рубенс специально вешал качели на единственный крюк, чтобы они могли качаться не только взад-вперед, но и по кругу. Сара не могла понять, какие из цветных бликов принадлежали гирляндам, а какие появились из-за подступающей тошноты.
— Не-е-ет, — хрипела она.
Он не может держать человека как подвешенный окорок в подвале. В понедельник ее хватятся на работе, потом ей не дозвонится мама, не сможет завалить вопросами и обвинить в редких встречах, как делает это каждую неделю. Тогда ее начнут искать, обязательно начнут, и когда найдут…
Шаги на лестнице. Рубенс спускается с легкой улыбкой на лице и подносом в руках.
— Останови, пожалуйста, — шепчет Сара.
— Конечно, сейчас. — Он ставит поднос на пол и хватается за стропы, останавливая кружение. Качели не запутываются, пружина вращается вместе с ними. — Извини, это я недосмотрел.
Рубенс возвращается к подносу. Снимает крышку с высокого стакана от блендера, крошит между пальцами какую-то таблетку в серую жижу.
— Что это?
— Курица, бульон, немного майонеза…
— Таблетка.
— Ты должна есть, Сара. — Рубенс серьезно смотрит на нее. — Ты мое произведение искусства. Моя Magnum opus, если хочешь. И я не позволю тебе это отнять. А это небольшая добавка для аппетита.
— Что это? Усилитель вкуса? Гормональные? Давно ты мне их подсыпаешь?
Рома вздыхает. Показывает тонкий шланг с воронкой на конце.
— Послушай меня. Пожалуйста. Сейчас я вставлю эту трубку как можно глубже тебе…
— Ты знаешь, что болен? Тебе к врачу нужно! — В Саре тошнота борется с приступом смеха. — Мы сможем, если вместе, Рома. Мы пройдем через это…
Рубенс качает головой. Подходит и целует в мягкий живот.
— Это не лечится, моя сладкая булочка. Ведь болен я тобой.
— Ты маньяк. — Сара посмотрела на коробку с пиццей у Ромы в руках и села на диван. Подтянула одеяло под самый подбородок.
— Если, чтобы накормить любимую женщину, надо стать маньяком, я готов, — рассмеялся художник, и девушка тоже невольно улыбнулась. — Не одними же сладостями прогонять тоску.
Он пнул пустую банку из-под шоколадной пасты на полу. Сара приложила к опухшим глазам краешек ночнушки, вытерла вновь набежавшие слезы.
— Я к нему привязалась.
— Знаю, милая. — Рома погладил по спине, второй рукой все еще удерживая коробку на весу. — Я тоже. Но в таком возрасте у них это часто бывает.
Ретриверов раздавала коллега из бухгалтерии, уже привитых и по хорошей цене. Пушистый и желтенький, совсем как цыпленок, щенок в первый же вечер умудрился попасть лапами в тарелку с картошкой фри и вымазать мордаху в соусе, чем и заслужил свою кличку.
— Мы будем с тобой гулять, Кетчуп, — ворковала Сара, прижимая шершавый собачий нос к своему. — Будем с тобой гулять, да? Будем гулять? Мы с тобой и бегать начнем!