– А ты знаешь, кто я? – спросил дядька, снова затянувшись.
Лешка замялся. Он хотел было сказать: «Директор магазина», однако случайно опустил глаза и вдруг увидел под столом ноги, покрытые густой свалявшейся шерстью темно-бурого цвета. Ноги – или лучше сказать лапы – торчали из брюк и оканчивались не человеческими ступнями, а вполне себе звериными копытами, раздвоенными и похожими на гигантские ногти, которые никто никогда не стриг и не вычищал из-под них грязь. А еще там был хвост. Голый розовый хвост, похожий на разбухшего дождевого червя, обросшего на конце волосами.
Лешка не испугался. Не закричал. Не бросился бежать. Даже не вздрогнул. Наоборот, увиденное придало ему уверенности. Значит, тот пацан не посмеялся над ним, не наврал. Значит он и вправду нашел тайный вход в Игрушечный Магазин, в котором живет…
– Вы – дядя… черт… – произнес Лешка.
Дядька сладко улыбнулся. Глаза его на мгновение блеснули оранжевыми искрами.
– Итак, Луноход. Ты хочешь счастья. Настоящего, всамделишного детского счастья. Луноход повышенной проходимости с пультом управления.
Он открыл ящик стола и достал оттуда увесистую коробку. Лешка замер. В точности такую же коробку он видел тогда, на прилавке. Это был он.
Лешка протянул руки, но черт его остановил:
– Подожди. Не так быстро. Ты хочешь счастья, я понимаю. А что ты готов дать мне взамен?
Лешка потух. Конечно, дармовые игрушки бывают только в снах и сказках. А в жизни… В жизни всегда так – даже если Луноход рядом, только протяни руку, все равно надо платить.
Он мысленно перебрал свои игрушечные сокровища. Целый парк побитых пластмассовых машинок. Поблекшие наклейки с итальянскими футболистами. Выжигатель с треснутым корпусом. Модель самолета Як-40 с отваливающимся крылом. Нет, даже все вместе это не сравнится с одним-единственным рифленым колесом Лунохода.
Он вздохнул и признался:
– А у меня ничего нет.
– Конечно есть! – рассмеялся черт. – У каждого человека всегда есть что-то, что дороже всего на свете. Самое-самое. Что для тебя самое дорогое?
Лешка опять задумался. В голову ничего не лезло, кроме припрятанных десяти копеек – настоящих, царских, серебряных. Правда, истертых до такой степени, что даже год чеканки невозможно было прочесть. Да еще и с дыркой, чтобы вешать на ниточку.
– Или, может быть, кто для тебя самый дорогой? – вкрадчиво уточнил черт.
Лешка пожал плечами:
– Ну кто… Мама, наверное…
– Мама? – Черт посмотрел вопросительно.
Лешка молчал.
Черт потушил сигарету. Улыбнулся и сказал:
– Ладно, уболтал, языкастый. По рукам. Мама так мама. Ты мне маму, я тебе – Луноход. Идет?
И подтолкнул коробку к нему.
Теперь она была совсем близко. Большая картонная коробка с нарисованным во всех деталях Луноходом оказалась всего в одном шаге от него, в одном движении руки, в одном слове. Лешка представил, как он вынесет его во двор, как округлятся глаза у всех пацанов, как захлебнется от зависти Костян со своим танком, как он устроит испытания чудесному механизму – в песочнице, на газонах, на дорожках и даже в огромной луже за домом…
– Не бойся, мальчик. Просто скажи, что согласен, – и больше тебе ничего не нужно будет делать. Про разговор этот не узнает никто. Да и маму я заберу не сразу.
Маму… Лешка знал, что мама – это самый дорогой человек для каждого. Знал, потому что об этом говорили в мультфильмах. И в фильмах. И в книжках. И в песнях, которые заставляли учить на праздники. Знал крепко-накрепко. Но – не чувствовал. Он и сказал-то черту про маму лишь потому, что это был как бы правильный ответ.
Он вспомнил маму-обманщицу, которая не выполнила столько обещаний, что Лешка устал их считать. Маму-мучительницу, которая заставляла раз за разом переписывать одно и то же упражнение по русскому якобы для улучшения почерка. Маму-предательницу, которая вставала на чью угодно сторону – воспитательницы, учительницы, соседки, сестры, но не его, Лешкину. Кричащую, шпыняющую его, резкую, нервную, злую, равнодушную, вечно занятую и вечно недовольную.
Вспомнил маму, которая забыла про его день рождения. И тихо произнес:
– Согласен.
– Ну вот и славно! – просиял черт и подтолкнул коробку к Лешке.
Лешка раньше и не догадывался, как много у него друзей. Все пацаны со двора, даже те, кто раньше его не замечали, оказались отличными парнями. Одноклассники, «ашки», «вэшки» и «гэшки» вдруг стали болтать с ним на переменах, а когда говорил он, то замолкали, слушали и в нужных местах смеялись. Даже второгодник Федя подошел к нему после математики и солидно, по-взрослому пожал руку.
Знакомством с «пацаном, у которого есть Луноход», гордились и хвастались. У Ольки, его сестры, вдруг появились ухажеры, что она, конечно, приняла за свидетельство своего девчоночьего обаяния. Да и на самого Лешку вдруг обратили внимание ровесницы. Им, конечно, не было никакого дела до игрушечной техники, однако бешеная популярность этого мальчика добавила ему очков и в их глазах. Красивая Яна, разглядывая его, теперь улыбалась приветливо, а не презрительно, как раньше. А Бета, кудрявая и светловолосая, как чехословацкая кукла, даже позволила проводить ее до подъезда. Правда, жила она далеко и болтала о всякой ерунде, поэтому Лешка, крутя мешком со сменкой, маялся и ждал, когда наконец можно будет попрощаться и побежать домой. К Луноходу.
Он не бросал его на полу в детской, не ставил к другим игрушкам и уж тем более, придя с улицы, не забывал его в прихожей, где о него легко мог споткнуться пьяный папа. Нет, каждый раз, поиграв с Луноходом, он бережно упаковывал его в коробку и ставил на столе – подальше от края. Там его и увидела в первый раз мама – в тот день, когда Лешка пришел из тайного магазина.
Он уже сочинил какую-то историю про чудесное обретение желанной игрушки, однако она не пригодилась. Мама, увидев коробку, сначала замерла, помолчала немного, а потом сказала:
– Отец принес, что ли?
Лешка просто пожал плечами.
Вечером папа, дыша перегаром, признался, что да, вполне возможно, что и он. Но пьян был настолько, что ничего не помнит.
На том и порешили.
Испытания Лунохода собрали такую толпу детей, какую никогда не видел Лешкин двор. Посмотреть, чем там ребятня балуется, подтянулись не только старушки со скамеек и почтальонша тетя Нина, но и мужики из гаражей в замасленных штанах и дырявых бушлатах. Они же оказались самыми деятельными советчиками и придумывали все новые и новые задания для чудо-игрушки. Лешка держался солидно, но не задавался, разрешая друзьям попробовать пульт или поправить Луноход, когда тот застревал на очередной миссии.
Время, наполненное уличными приключениями Лунохода, пролетало быстро, но Лешка выносил его почти каждый вечер, так что прикоснуться к чуду смогли многие. В один из таких вечеров Лешка вернулся со двора в пустую и темную квартиру. Это было не удивительно – папа наверняка опять загулял, Олька была в музыкалке, а мама часто задерживалась на работе. И лишь почистив игрушку и аккуратно упаковав ее в коробку, Лешка вдруг подумал, что мамины туфли, когда он пришел, уже стояли у двери. А мамин плащ висел на вешалке.
Он вошел в ее комнату осторожно. Почему-то не стал включать свет, а вместо этого стоял и таращился в темноту, пока глаза не привыкли. И понемногу стал видеть силуэт на кровати.
Сразу же пришла спасительная мысль, что мама просто устала и прилегла отдохнуть, да так и заснула. Он вгляделся – так и есть, грудь вздымается, значит, дышит. Да и само дыхание вполне различимо. Лешка притих. И услышал что-то еще.
Стон. Протяжный стон на каждом выдохе, негромкий, но жалобный. Лешка аж подскочил на месте. Ей снится кошмар? Он кинулся к кровати, наклонился и легонько потряс маму. Она не реагировала. Он затряс ее сильнее и сильнее. Метнулся к двери и щелкнул выключателем.
Мама на кровати лежала с открытыми глазами. Лежала, тихо стонала и смотрела на Лешку.
Потом, когда начнется суета, когда прибегут соседи и приедет скорая, ему все расскажут. Он узнает много новых слов, из которых в памяти застрянет лишь одно – «инсульт». Маму увезут санитары с усталыми лицами, к ним с Олькой приедет бабушка, папа опять запьет, а последняя школьная четверть, самая короткая, пройдет как-то совсем незаметно.
В тот раз мама осталась жива. Если этим словом можно назвать ее странное и болезненное состояние. Из больницы спустя полторы недели ее вернули почти такой же, какой и забирали, – она лежала, смотрела на всех и молчала. А Лешке казалось, что, когда он входит в мамину комнату, она ищет глазами именно его.
Папа заводил невнятные разговоры про «реабилитацию» и сетовал на нехватку денег и знакомств, бабушка шикала на него и прикладывала к глазам всегда мокрый носовой платок, а Лешка прятался к себе в детскую и перечитывал выученную уже наизусть инструкцию к «Луноходу».
Он не хотел ходить в мамину комнату. И мама пришла к нему сама.
Никто не видел, как она встала. Никто не услышал, как она открыла дверь в детскую. Лешка поднял голову. Мама смотрела прямо на него.
– Зачем, Лешенька? – спросила она тихо, но внятно. – Зачем?
Потом содрогнулась, точно к ее телу была привязана невидимая веревка, за которую кто-то дернул. Сделала несколько шагов к окну. И принялась медленно, неуклюже открывать створку.
Лешка сидел, словно одеревеневший. Словно кто-то припечатал его к стулу, столешнице и этой чертовой инструкции от Лунохода. А мама, справившись с окном, перегнулась через подоконник и быстро и как-то совсем просто соскользнула вниз, на улицу.
Отец бежал, прыгая через три ступеньки. Лешка семенил следом, отставая все больше и больше. И когда папа уже сидел, размазывая пьяные слезы, у тела, распластанного на асфальте, Лешка только-только выскочил из подъезда.
Он навсегда запомнит эту картину – мамино тело, вывернутое в неестественную дугу, и ее голова, от которой осталось только лицо. Она ударилась затылком, расплескав на асфальт красно-белесую массу, похожую на клюквенное варенье, смешанное со сметаной. Но лицо осталось. Лишь один глаз выскочил и болтался на ниточке рядом. Вторым мама смотрела на Лешку.