«Наши» захохотали, засвистели, а Оскар тем временем поглядывал на Руслана, подмигивал и стаскивал с Олеси джинсовые шортики вместе с трусиками. Олеся завопила:
– Что вы творите?! Да люди вы или нет? Вы… вы… Так нельзя!
– Побереги голос, зайка, – посоветовал Оскар, потирая теперь уже приличных размеров выпуклость на шортах. – Он тебе еще пригодится.
Дылда, который до сих пор держал Пелагею, не давая ей выплюнуть тряпку, снял с девочки панамку и закрыл малютке лицо.
Руслан глядел на голые бедра жены. На родинку. На небольшой кустик, который она оставила по его просьбе.
Он завыл, разрывая веревки на руках, схватил ближайшую к нему ногу и вгрызся в нее зубами. Он рычал, и вгрызался, и слышал, как вопит этот ублюдок.
Рыжий юнец размахнулся кистенем, и для Руслана наступила темнота.
Отдаленные звуки бултыхались в липком, мутном мареве.
Руслан не мог разлепить глаза, в черепе перекатывался металлический шарик. Перегрелся на солнце и упал в обморок. Иначе почему так тошнит? Не иначе, тепловой удар…
Когда он попробовал пошевелиться, искра осознания забрезжила в разуме.
Он услышал ритмичные влажные шлепки, голоса, смех. В груди возникла сосущая ледяная пустота. Хотелось пить. И душно было, и жарко до одури. Тело как вареное, голова гудела, как чан, по которому колотят железякой.
Руслан задрожал и заплакал. Почему они? Почему именно они? Если бы в другой день… если бы быстрее двигалась очередь на границе… ничего бы не случилось. Они бы уже были на пути назад. Просто ехали бы домой, и Пелагея спала бы в обнимку с Олесей…
Шлепки участились и ускорились, потом прекратились.
– Следующий! – скомандовал Оскар. – Эх, хороша сучка. Все-таки я же говорю, главное – уметь брать все от ситуации. Ну, попал ты, допустим, в какое-то вонючее безвременье. Так что же, ложись и помирай? Нет, это не наш метод. Русланчик, ты, никак, в себя пришел? Сопли там пускаешь? Дайте ему воды, этому бойцу.
В рот ему ткнулась пластиковая бутылка, ударила горлышком по зубам. Он закашлялся. В горло полилась вода, теплая и гнилая на вкус. Подошел блондин, поправляя штаны, присел рядом прямо на землю, жуя банан.
– Думаешь, я какой-то монстр? Да что ты вообще знаешь, Руслан…
Руслан поднял голову. Четверо ублюдков распластали Олесю на горе старых чемоданов, и еще один пристраивался промеж разведенных бедер, остальные возбужденно толпились вокруг, ожидая своей очереди.
– Я ведь был совсем как ты сначала. Весь такой правильный.
– Я убью тебя… – прошипел Руслан. – Все равно убью.
Оскар не удостоил его ответом.
– В этой гребаной бутылке есть две большие проблемы, и первую ты очень быстро понял. Здесь нечего есть. Туристы ходят почти пустые, вот как вы. Раз в месяц залетит какая птица. Однажды, в позапрошлом году, что ли, забрела корова – то-то был праздник… – Он отшвырнул кожуру, вытер пальцы о штанины. – Вода вся вонючая, из белка – максимум кузнечики, дождевые черви, а то и просто рогоз приходится жрать. Как думаешь, как скоро в таком разе ты сам начинаешь посматривать на прочих бедолаг? Особенно если они даже по-свойски не базарят. Впрочем, азиаты не очень вкусные. Жилистые какие-то, суховатые. Европейцы – совсем другое дело.
Руслан сосредоточился на веревках, стараясь не обращать внимания на влажные шлепки, хотя внутри все кипело. Еще немного, и удастся выпростать запястье…
– Вторая проблема, – продолжал Оскар, наблюдая за возней у мусорной кучи, – здесь невероятно скучно. Ты просто представить себе не можешь… Бесконечно долгие дни, без заката и рассвета, одни и те же камыши, дорога, арка. Ты проводишь здесь день, неделю, месяц… если доживешь. Если принял решение выжить любой ценой. А иногда…
Неожиданно он схватил пленника за волосы, склонившись над ним, и, глядя в его пронзительно-голубые глаза, Руслан с содроганием понял, что Оскар совершенно безумен.
– А иногда ты проводишь здесь годы, – свистящим шепотом проговорил блондин. – И очень скоро перестаешь ощущать себя человеком… – Он выпрямился и гаркнул: – Подать сюда малую!
– Прошу, нет! – взмолилась Олеся. Она была уже полностью голая, потная, грязная. Разбухшие соски, царапины на плечах и животе, на бедрах, засосы на шее. Волосы свалялись паклями, запылились, от косметики осталась только размазанная вокруг глаз тушь. – Не трогайте ее.
– Тогда ты будешь посговорчивее, а? Будешь стонать? Может, и отсосешь мне перед муженьком?
Олеся закивала. Руслан напряг предплечья, сжимая кулаки за спиной, но веревки держали крепко. Все его усилия освободиться оказались напрасными.
– Только без приколов. Давай, я знаю, что рот у тебя рабочий. Сразу видать. Только если укусишь… Я тогда с твоего муженька кожу живьем сдирать буду.
Руслан опустил голову и закрыл глаза.
– Нет, так не пойдет. Смотри!
– Не буду… – прохрипел он.
– Будешь, сука. Еще как будешь.
И Руслан смотрел.
Когда все закончилось, Оскар довольно потянулся. Подошел к Жерди, мягко перехватил у него застывшую, будто кукла, Пелагею.
– Сегодня гуляем, ребята! Тащите мамашу в будуар, она ваша. Только не убивайте.
Четверо или пятеро подхватили Олесю и поволокли в тростниковые заросли. Руслан захрипел. Она уже не кричала. На миг они встретились глазами, а потом ее утащили. На полянке остались четверо «наших», самые здоровенные и дикие на вид.
– Сыч, разводи костер. На ужин будет нежное жаркое.
Руслан завопил. Так громко, как никогда раньше. Оскар приподнял его дочь и легко, одним движением свернул ей шею. Маленькие ножки дернулись и застыли.
Он продолжал кричать, глядя на белые носочки в крошечных сандаликах, когда его схватили под руки и куда-то поволокли.
– Ты прости, если что, холодильников у нас тоже нет, – словно из ночного кошмара, догнал его голос. – Так что мясо приходится хранить свежим…
Он продолжал кричать, когда его тащили через заросли камыша, когда бросили, как куль, у края неглубокой ямы. Дикарь с перекошенным лицом, шумно отдуваясь, вытащил перочинный нож и деловито перерезал Руслану ахилловы сухожилия, а потом сбросил пленника в яму.
Уставшие и слегка обгоревшие, они вернулись к слипбасу. Миша закинул рюкзак внутрь и закурил вейп. Толя жевал яблоко. Настроение у приятелей было отличное – штампы проставлены, визы обновлены, теперь можно расслабиться еще на месяц. А там, глядишь, и трехмесячные вернут…
– Мы, кажись, последние, – заметил Миша. – Вон водила идет. Наверное, только нас и ждали.
Толя глянул в открытую дверь салона, где в комфортных капсулах устраивались другие визаранеры. Ну что за кайфовая штука эти слипбасы! Жаль, в европах такого нет. Только вспомнишь двенадцатичасовой трип Анталья – Стамбул на обычном автобусе, как в дрожь бросает. А тут совсем другое дело.
– Не-а, – возразил он. – Помнишь ту сочную девчонку с мужем и дочкой? Они ж за нами были в очереди.
– Я думал, они как-то проскочили вперед. Я их после таможни и не видел вроде…
Толя достал телефон. Вот она, длинноногая красотка, – чуть раньше он подробно ознакомился с профилем (фоточки на пляжах в купальнике, в обтягивающих платьях где-то на тусовках, мяу, мне бы такую мадам). А вот и очередь новых «сторис», и даже запись прямого эфира… Последняя была у Лаосской арки.
– Миш… – протянул он. – Ну-ка глянь.
Они склонились над телефоном. Симпатичная девушка на экране что-то увлеченно рассказывала на фоне здоровенной арки, врезающейся в голубое небо… А под мощным сводом за ее спиной изображение рябило и дергалось, будто в плохо настроенном телевизоре.
– Наверное, маска какая-нибудь неудачно применилась, – пожал плечами Миша и выпустил густую струю пара. – Классные у нее все-таки сиськи, скажи ж…
Подошел водитель, активно жестикулируя: залазьте, мол, ехать пора.
– Бат ви ар вейтинг фор мор сри пипл, – возразил было Толя, но водитель, маленький морщинистый вьетнамец, помотал головой и снова указал на дверь слипбаса.
– Может, они приехали в другом автобусе, – махнул рукой Миша и полез внутрь, а следом за ним отправился и Толя.
Водитель забирался последним. Перед тем как закрыть двери, он обернулся и кинул долгий взгляд в сторону лаосской границы.
Как будто что-то знал.
Александр МатюхинНесколько счастливых детей
В ночь после похорон Лизе приснилось страшное. Вернее, это был даже не сон, а тяжелое, липкое наваждение. Лиза понимала, что в данный момент ворочается под теплым одеялом на кровати, но одновременно с этим испытывала неприятный озноб. Грипп, усугубленный ночной поездкой по зимнему лесу, давал о себе знать.
В навалившемся мороке казалось, что огромный серый пес – встретившаяся в лесу дворняга с проплешинами между ушей и облезшим носом – вылизывает Лизу от лба до пяток. От пса воняло влажной шерстью, тухлятиной, он неловко царапал когтями Лизины бедра и живот, при этом вилял хвостом, как бы извиняясь за такое странное вмешательство в наваждение.
Лиза не могла сопротивляться. Язык пса добрался до ее лица, забрался в рот, в уши и будто дотянулся влажным кончиком до сознания – сюрреалистично, как это бывает во снах, – и вылизывал из ее воспоминаний все нехорошее, важное и злое.
Как бы Лиза хотела, чтобы это произошло на самом деле! Ничего о вчерашней ночи не помнить!
Проснулась утром, конечно же, без пса, без царапин, хоть и с ознобом. Старые часы на тумбочке звякали, и Лиза прислушивалась к квартире – настороженно и с легким испугом. Сама не заметила, как искусала нижнюю губу в кровь.
Зима в середине января была особенно зла. Рассвет случался ближе к полудню и длился, если повезет, до трех часов, а все остальное время в глубокой черноте потрескивал мороз, от которого тяжело дышалось и думалось. Мысли подмерзали… да, именно так. Грипп усугублял: пришла слабость, кости болели, а голову набили ватой.
В квартире стояла непривычная тишина, словно из жизни Лизы вытащили тот постоянно повторяющийся шумный эпизод, проигрываемый с утра до вечера, когда нужно было вскакивать, бежать в детскую к Артему, будить его, переодевать, нести умываться, потом перекладывать в кресло, готовить завтрак… и так далее, и до изнеможения, и раз за разом.