Игоряна спасли быстрые ноги. На этот раз.
Так его бенефис послужил началом извечной вражды между творчеством и грубой силой. Отныне любая их встреча заканчивалась для Игоряна печально: смачным пендалем, саечкой за испуг или тремя ударами «в душу», тоже за испуг. Первые два удара были издевательски невесомыми, зато третий Карась пробивал в грудь страдальца со всей дури. Три удара «в душу» считались у Карася классикой и применялись чаще прочих экзекуций.
Как любой правильный школьник, Игорян знал, что ябедничать западло, а стукач – хуже петуха. Не все жертвы Карася разделяли эти принципы. Одна из них пожаловалась своим предкам, те пошли к завучу, и все обернулось родительским собранием. Отчего-то Карась решил, что вложил его Игорян. Возможно, потому что баба Шура возмущалась на собрании громче прочих. После общественно-педагогической проработки Карась не преминул отловить Игоряна по пути в столовку.
– Думаешь, я с твоей мамаши заменжуюсь?! – прошипел дылда, дыша котлетами в лицо пойманного школьника. Вусмерть перепуганный, Игорян счел неуместным уточнять, что на собрании неистовствовала бабушка, а не мать. – Тебе капец, лох.
И сдержал слово. Долго ждать не пришлось – компашка Карася отловила Игоряна и устроила за школой расправу. Хулиган заломил недругу руки за спиной и велел самому младшему подпевале лупить пленника без устали. Стриженый шкет выполнил поручение со всей безнаказанной страстью третьеклассника.
Больно не было. Во всяком случае, не настолько, чтобы боль затмила поругание. Никогда в жизни Игорян не чувствовал столь колоссального унижения – ни до, ни после. От обиды он разревелся в голос. Прибежал домой в соплях и попался, зареванный, на глаза родителям. Слово за слово, и они вытянули из сына всю историю.
Следствие проводилось в бабушкиной комнате.
– Не ходите! – надрывался Игорян, осознав содеянное. – Я не трепло! Не надо в школу!
– И не собирался, – буркнул отец. – Мужик сам должен решать свои проблемы.
– Ага, – откликнулась баба Шура язвительно. – Ты-то бегал в милицию, когда у тебя червонец свистнули.
Отец окатил бабушку неприязненным взглядом, как кипятком.
– Отдам тебя на дзюдо, чтоб ты мог сам за себя постоять, а не пускал по квартире пузыри. Вон, сидишь весь в пене, как огнетушитель, – объявил он сыну. – Решено.
– Все приходится брать в свои руки… – вздохнула бабушка и успокоила: – Ничего, Игорек, не останется без наказания твой Карась.
Внук, напротив, пришел в ужас:
– Ты что?! Не смей! Я не стукач!
– У кого ты нахватался слов таких? – покачала головой баба Шура и красноречиво посмотрела на главу семьи.
– Александра Макаровна! – возвысил голос отец. Бабушка открыла рот, намереваясь напомнить, что она шестьдесят пять лет Александра Макаровна.
– Угомонитесь, ну, угомонитесь оба! – умоляюще встряла между ними мать. – Ген!
– Не переживай, Игорек. – Бабушка потянулась погладить внука, ошарашенного поворотом событий. – Выгонят его из школы-то.
– Не ходи, говорю! Ты сдурела совсем?! – зашлась жертва травли.
Баба Шура вмиг обмякла. Плечи поникли, голова склонилась. Дух возмездия покинул ее.
– А может, и правда, – молвила она, глядя в пустоту. – Сдурела я, видать, старая.
За шкафом прошуршало. Ударило в стену. Сгорающий от стыда Игорян затравленно огляделся. Ни мать, ни отец не придали шуму значения, а пенсионерка печально кивнула:
– Сердится хозяюшка-то, что ты бабушке такие слова говоришь. – И ушла в ванную лить беззвучные слезы.
– Баста! – подвел черту отец. – Завтра же запишу на дзюдо!
И записал – к великому ужасу бабушки, которая не сомневалась, что внучонка однажды принесут с тренировки на носилках.
Конечно, ничего подобного не случилось, хотя первое время Игорян еле ходил на своих двоих. Однако ноги окрепли, и он даже начал получать удовольствие от занятий. Сэнсэй прочил ему успех на поприще профессионального спорта, но Игоряном двигало иное. Он спал и видел, как однажды снова сойдется с давним врагом лицом к лицу. На этот раз поединок будет на иных условиях. «Э, лох! – крикнет Карась. – Три удара „в душу“!» Игорян позволит ему сделать два первых – слабых – тычка в грудь, но на третьем перехватит кисть и броском тэ вадза отправит в низкий партер. Заломит руку, усядется сверху и продолжит выкручивать, пока Карась не разревется, как девчонка.
Эти грезы так и не сбылись. И года не прошло, как Карася перевели в школу для трудных подростков. Хотя Игорян и встречал его порой во дворе, обходилось без стычек. Карась посерел и осунулся. Несколько раз физиономию давнего недруга украшали синяки, а однажды Карась и вовсе вышел в свет с бандажом на сломанной челюсти. Поговаривали, что его лупит отец. Незадолго до того, как Игорян уехал поступать в Питер, двор облетела новость: Карась в очередной раз повздорил с папашей на собственном дне рождения и вогнал родителю в сердце нож. Особо посвященные добавляли, что во время ссоры этим ножом Карась чистил апельсин. Правда или нет, но из жизни Игоряна Карась исчез окончательно. Один отправился в Петербург, другой – в тюрьму.
Сам Игорян оставил дзюдо незадолго до шекспировской трагедии воронежского двора. Появились иные увлечения: девочки и программирование, причем с ай-ти складывалось даже удачней, чем с девочками. На память о спортивном прошлом осталась сшитая мамой куколка: мальчик в кимоно с оранжевым поясом.
Крошечный мальчик в кимоно сейчас улыбался с подоконника своему вошедшему прообразу.
Мама пережила бабушку на десять лет. Она умерла в этой самой комнате, на этой самой кровати, под взглядом дюжин пуговичных глаз ее тряпичных деток. Оторвавшийся тромб. Отец сказал, мама умерла быстро и безболезненно. Соседка тетя Варя сказала, мама кричала так громко, что слышали в доме напротив.
«Комната, считай, норм, – поспешил подумать Игорь. – Протереть, поменять занавеску с бельем, перебрать шкаф – и порядок, можно сдавать. Куклы. С ними что?..»
Положив решить их судьбу позже, он бесшумно попятился из комнаты. Шлепнул ладонью по выключателю. Комната погрузилась во мрак, и одновременно лампочка сухо кашлянула, перегорая.
«Заменить лампочку, – добавил Игорь. – И проветрить. Проветрить основательно. Пахнет здесь… хреново».
Он ведь и раньше заметил этот запах – с порога квартиры? Затхлый, прелый, плесневелый; дух подъезда, просочившийся под входную дверь. Слабый, как вонь изо рта старика, который обращается к тебе с расстояния, но ты все равно улавливаешь.
Были и иные нотки в этой кислой смеси, менее знакомые, нетипичные для норы старого вдовца. У зала они делались заметнее. Игорь брезгливо поджал губы.
Мускусная вонь зверья. Даже спустя полгода, минувшие с отцовых похорон, амбре не выветрилось. Неудивительно – если поверить в правдивость сплетен, если отец на склоне лет занимался тем… чем занимался. Голуби, крысы, кошки. Собаки. Игорь явственно различил песий дух в крепчающем смердеже. Так в фуге слышна фальшивая нота.
Он до последнего не верил слухам, пока не окунулся в эту вонь зверинца. За шесть месяцев в запертой квартире запашок настоялся и превратился в тошнотные миазмы. И так легко поверить в домыслы, когда в квартире ночью ты совсем один.
«Значит, и проблему вони придется решать. Хороший клининг и новый настил для пола. Только и всего».
Бодрясь, Игорь приступил к завершению обхода. Невольно задержал дыхание и включил люстру.
– Ох, сынок… – тяжело покачала седой головой соседка. За десять лет, прошедших со смерти мамы, она постарела, казалось, на все двадцать. «А кто не постарел?» – мрачно спросил себя Игорь, разливая водку в опустевшие рюмашки: свою и теть Варину. Немногие, явившиеся помянуть отца, разошлись, Катя вызвалась довести какого-то отцовского сослуживца до остановки. Откровенной беседе не мешал никто.
– Ох, сынок… – повторила тетя Варя, невидяще глядя на полную маслянистого блеска рюмку. Игорь налил ей по самый край. – Не стоит про такие вещи говорить-то, про покойного-то.
– Расскажи, теть Варь! – молвил Игорь с душой. – Я ж сын.
Сын, который и единожды не навестил старика за десять лет. В глазах соседки Игорю почудился укор. Да, отец был крепок здоровьем – телесно, во всяком случае, – и Игорь беседовал с ним дважды в год по телефону, тридцать первого и в день рождения (сам Светлаков-старший отпрыска поздравлять не удосуживался), и присылал деньги, но, возможно, прояви сын больше внимания к отцу, не случилось бы… того, что случилось.
Именно эти слова он прочел во взгляде старушки. Водка не поможет, решил он вдруг, сколько ни влей. Но тут тетя Варя встряхнула головой, лицо прояснилось. Она заговорила. Игорь не перебивал.
Никто не знал, когда у отца возникла та садистская страсть, как осталось тайной и то, сколько зверюшек он замучил. Как любой недуг ума, одержимость Светлакова-старшего шла по нарастающей. Он начал с крыс, мышей и попугайчиков из зоомагазина. Когда пошла молва и двери магазинчика перед ним захлопнулись, отцу пришлось полагаться на собственные силы. Он рыскал по дворам в поисках живности. Обрюзгший, сутулый, с седой неухоженной гривой, спадающей на замызганную тельняшку, и седыми неухоженными усами, которые отрастил в своем бесприютном вдовстве. Мамочки, завидев кособокую фигуру, стискивали ручонки своих чад и торопились убраться подальше. А уж владельцы питомцев и вовсе не находили себе места. Если пропадали прикормленные дворовые кошки – а они, в конце концов, пропали все, – жильцы знали, кого винить. Тетя Варя сама видела в окно, как поздним вечером отец чесал к подъезду со свертком под мышкой.
– Он дергался, сверток… – пробурчала старушка, походя осушив рюмку. Игорь услужливо подлил.
Сколько веревочке ни виться… Светлаков-старший погорел на попытке умыкнуть шпица из-под носа отвлекшейся хозяйки. На хозяйкин ор сбежалась половина двора, тогда как другая прильнула к окнам. Шпица отбили, а пойманного с поличным под улюлюканье погнали прочь пинками.