Проверили клетки и вольеры с хищниками – все на месте, сытые и безразличные к следствию. Погулять на свободе, конечно, не прочь – да только тяжеловато в цементном полу подкоп делать.
Директор созвал собрание. Дело серьезное. Налеты надо пресечь. Кто выйдет на ночное дежурство? За отдельную плату, разумеется. За мертвого кровососа – премия.
Мартын поднял руку.
И удивленно смотрел, как она одиноко торчит над толпой специалистов.
Средствами задержания беглых животных заведовал ветврач. Сети, трезубцы, брезентовая тесьма и две винтовки. Ружейные патроны набивали самостоятельно – купить было негде. Ружья пускали в ход только в крайних случаях, как с ягуарами.
Собрание решило – случай крайний, надо стрелять.
После обеда Мартын съездил на вокзал за альпийскими козами. Вечером заскочил к дочке, вручил внуку стебель бамбука, рассказал о панде – хорошо мишка устроился, рыбу, яйца кушает, скоро встретитесь – вот только одного паразита изловлю, и сходим.
– А что за палазит?
– Зубастый.
Заехал домой за двустволкой – свое ружье, оно всегда сподручней – и заступил на ночное дежурство.
Мартын устроил засидку в подсобке террариума. Хорошее место – озеро как на ладони. Немного нервировала близость змей: шевелятся небось за стеной, сворачиваются в чешуйчатые кольца. Не любил он змей. Особенно анаконду. Помнил кролика, которого кинули за стекло живьем (убить не поднялась рука, только крыс головой о бетон могли шваркать).
Поставив перед окошком стул, Мартын сидел и смотрел на пруд. На воде лежала круглая луна, тянулась дорожкой к берегу. Проплыла утка, и лунная дорожка задрожала, как тот кролик. Мартын приложил двустволку к плечу. Отлично легла: тихо, бесшумно. Прикинул, что следовало закатать в патроны дробь «тройку», чтобы не испортить лисе шкуру; махнул рукой – и «пятерка» сойдет.
Подсобка не проветривалась. В тесном строении стояла влажная духота. Прачечная, а не подсобка.
Тихая лунная ночь нагоняла сон. Мартын смотрел в окошко и клевал носом.
Он дернулся, ружье грохнулось на пол. Глянул на часы. Половина третьего.
Поднял двустволку, приоткрыл дверь и вышел. Ныла спина. Зато голова была легкой, три часа сна пошли на пользу. Вот только – не проворонил ли гостя?
Пошел по дорожке к озеру. Тянул носом воздух, пьяняще свежий после духоты подсобки. Луна освещала парк. Звери спали в вольерах. Тишина… уж больно подозрительная, решил Мартын.
На озере закрякали утки. Небольшая стая мандаринок шумно сорвалась с берега и криво полетела над водой.
Уткам удаляли рулевые перья – взлетать могли, а вот рулить не больно-то получалось. Но все лучше, чем кувыркаться и падать при взлете – смотреть за потугами других птиц, особенно лебедей, было больно.
Мандаринки пошли на снижение, выставили вперед лапы и грациозно заскользили по воде.
Мартын перемахнул через ограду и побежал туда, откуда сорвались утки. Пернатые обитатели пруда были чем-то встревожены. Мартын двинул вдоль кустов, всматриваясь сквозь ветки. Обошел водоем, остановился у самой кромки воды, глядя на гусей, пеликанов и уток. На крошечном островке в центре озера стояла на одной ноге журавлиха. Вращала головой, курлыкала.
Послышался треск в дальних кустах. Мартын кинулся на звук. Ничего. Он постоял, прислушиваясь.
Снова какой-то звук, на этот раз у ограды. Мартын ломанулся сквозь кусты, скинул с плеча ружье, перевалился через забор.
По аллее мелькнула тень.
Мартын побежал, всматриваясь в освещенный луной парк. Фонари не горели. Он выскочил на помойку. В ржавых баках гнило сено. Ни звука, ни шороха. Мартын плюнул с досады. Что-то шевельнулось у стены, и он вскинул двустволку.
– Ай, зачем целишься! – раздалось из темноты. – Не стрелять в Махди.
Мартын выдохнул, опустил ружье и поставил на предохранитель.
– А, это ты…
– Хай, Мартын!
– Хай, Махди, – сказал он сторожу, таджику. – Ты чего здесь?
– Туалет не работать. Сюда ходить. Плахой зверь стрелял?
– Пока не стрелял, – сказал Мартын и пошел обратно.
Шагал мимо темных клеток и вольеров, прислушивался. Тишина. Только листья над головой шелестят. Всматривался. Ничего. Зимой было бы легче. Зимой на снегу видны следы.
Он перелез через ограду и еще раз прочесал на четвереньках кусты у озера. Тяжело сел возле трупика мандаринки, положил на траву ружье и чертыхнулся.
Упустил кровососа!
Утром провели вскрытие. Прокушены сонная артерия и яремная вена. Знакомый почерк. Мартын спугнул хищника – тот не успел выпить всю кровь. Бросил утку, когда Мартын шастал вдоль берега, затаился, а потом удрал. Одно хорошо – теперь охотник знал, во сколько появляется зверь. Где-то с двух до трех ночи.
– Завтра опять в караул? – спросила птичница после пятиминутки.
– Ага.
– Вампир, значит, у нас завелся? Летает по ночам.
– Выходит, так. Только не летает, а по кустам шастает.
– Ты уж, этого, прижучь паскуду. Совсем совести нет!
Птичница была крупной бабой с огромными руками. Мартын немного ее побаивался. Не он один. Если кого невзлюбила – беда. Допечет, выживет из зоопарка. Когда заселили панду, Мартын подслушал разговор двух лаборанток из орнитологии. Одна сказала, что мамы-панды если народят двойню, выбирают того, кто поживее, а другого бросают. Совсем как эта (вторая лаборантка назвала фамилию птичницы): младшего в интернат сдала.
– А если не подохнет сразу, – добавила птичница, – мне паскуду неси. Я уж с ним поговорю.
После обеда он зашел к начальнику отдела отпроситься пораньше перед ночным дежурством. Начальник махнул: иди, иди.
Мартын продрых до одиннадцати. В полночь был в зоопарке.
Земля размокла после вечернего дождика. Стояла звонкая тишина. Мартын обошел озеро, проверил кусты, ограду. Наткнулся на узкий лаз. Пролезть в дыру могла разве что худенькая лиса, на арматуре висел клок рыжей шерсти. Перед лазом подсыхала грязь.
Следов не было. Хищник еще не появлялся.
Мартын двинул к подсобке террариума. Возле обезьянника встретил Махди.
– Хай, Мартын! – приветствовал сторож. – Птица живай?
– Живые, не дам сегодня в обиду.
– Чой менушем?
– Не, Махди. Пойду зверя караулить. Хотя… – Мартын глянул на часы: без пяти час.
– Рафта, рафта!
– Ладно, пошли, – согласился Мартын.
В сторожке Махди разлил по стаканам горячий чай, развязал большой платок – и в помещении сразу запахло костром и свежим хлебом. Лепешки были жаркими и вкусными. Инжир, изюм, пахлава, печак и нуга – сладкими как мед.
Мартын с трудом встал из-за стола и раскланялся с гостеприимным сторожем.
– Некогда расслабляться. Кровососа надо ловить!
Животные спали. У вольера с черной пантерой Мартын немного напрягся. Проказница приучила к внезапным нападениям: подкараулит, бросится на перегородку, понесется кругами под потолком клетки.
Мартын прошел сквозь яблоневый сад, обогнул пруд, нырнул в подсобку и устроился на стуле с ружьем по правую руку.
Думал, что чай взбодрит, но тут же потянуло в сон, будто и не спал вечером. За окошком лежал притихший парк. В небе висела большая красноватая луна. Ну и духота! Мартын встал, нашел в ящике у стены плоскогубцы, подошел к окошку, достал штапики и вынул из рамы стекло. Вот теперь порядок.
Вернулся на стул. Стал клевать носом. Установил внутренний будильник на два часа и закрыл глаза.
Проснулся без пяти два.
Размялся, прислушиваясь к хрустящей спине. Переломил стволы, проверил дробовые «пятерочки», взвел курки.
Сидел наблюдая за озером – за той частью ограды, под которой обнаружил дыру.
Тихо. Как тихо. Будто уже случилось все и ничего не осталось, кроме этой тишины.
Мартын выскочил из подсобки и, стараясь не шуметь, побежал к лазу.
По грязи тянулась цепочка лисьих следов. «Проспал, старый хрыч! Проворонил!»
Перемахнул через забор и, сжимая двустволку онемевшими пальцами, двинулся к берегу. Всматривался, прислушивался. Следы терялись в траве. Мартын мысленно ругал себя за то, что понадеялся на «часы посещения». Плевала лиса на «с двух до трех ночи». Раньше приперлась, хитрая рожа!
Может, еще не ушла?
Он напряженно, до боли в глазах, вглядывался в кусты, и картинка поплыла: ветки и листья слились в темное месиво.
Кусты зашевелились, затрещали. Затаив дыхание, Мартын повел ружьем и спустил курки.
Стволы полыхнули огнем. Мартына окутало облако пороховых газов.
Над озером с кряканьем взмыли утки. Закликали лебеди.
Мартын загнал в стволы по патрону и ринулся в кусты. Промазал? Ранил? Если ранил, то надо перекрыть путь к лазу.
Он что-то заметил, какую-то тень, бесшумно мелькнувшую по стволу. Затерявшуюся в ветвях. Вскинул ружье, долго всматривался в темноту. Мотнул головой: показалось. В ушах звенело, перед глазами скакали белые искорки.
На кустах покачивались листья.
Сперва Мартын почувствовал неприятный запах – опилки и дерьмо, – и лишь потом увидел саму лису. Убитая лиса лежала вытянув передние лапы в сторону ограды, будто и правда надеялась доползти до спасительной дыры.
Мартын сел напротив.
– Ну что, братец, допрыгался? Допился кровушки?
Радости он не испытывал. Был неприятный осадок, червячок сомнения. Мартын поднял лису за хвост и понес в карантин.
Под козырьком горела красная лампочка. Он открыл дверь, повернул выключатель, зашагал между клетками. Каблуки стучали по растрескавшемуся кафелю. Миновав лабораторию, Мартын толкнул дверь в патанатомку, включил свет, положил лису на стол.
Лис был очень старый и почти беззубый: несколько коренных да одиноко торчащий клык. С такими зубами не до твердой пищи – только пить. Высасывать.
Тощий и плешивый зверь. Порванное ухо, облезлый хвост. В желтом свете мелькали черные точки – тушка остывала, и блохи затеяли переселение.
Мартын поискал следы от дробинок. Присвистнул.
Две дробинки пробили шею. Стрелял почти вслепую, а вон оно как вышло. Будто не дырочки от дроби, а… ранки от укуса.