Я был уверен, что оно ушло, и потому осторожно вытащил штуцер из пазов и зарядил оба ствола. Мне оставалось только прислушиваться и надеяться, что очередной выстрел остановит чудовище.
Не знаю, сколько я ждал. Может быть, четверть часа, а может быть, лишь несколько секунд. В такие моменты ощущение времени совершенно пропадает. Я осознавал, что балансирую на грани жизни и смерти. Это не было похоже на напряженное чувство, которое испытываешь, скрадывая зверя. При обычной охоте шансы у человека и хищника практически равны, но тогда, в храме, я был скорее обреченной жертвой, которой оставалось жить ровно столько, сколько понадобится чудовищу, чтобы до нее добраться.
Наконец я услышал его. Существо пробиралось под полом. Должно быть, там имелся лаз или твари сами прорыли ход, пытаясь добраться до укрывшихся в храме людей.
Я определил на слух место, откуда должен был выползти зверь, и стоял, держа оружие наготове. У меня было только два выстрела. Если тварь останется жива, то непременно убьет меня и мои останки присоединятся к возвышавшейся над полом куче. Вероятность же того, что пули остановят зверя, казалась ничтожной. Я был готов умереть, хотя всей душой желал, чтобы этого не случилось.
Бледная голова показалась в темноте. Она не светилась, но была хорошо различима. Существо вылезало из отверстия в полу, которое я не заметил днем. Я хотел было стрелять, но передумал. Меня словно осенило. Вместо того чтобы спустить крючок, я сделал три быстрых шага навстречу хищнику и буквально вонзил оба ствола штуцера ему в приоткрытую пасть. Тварь сомкнула челюсти, зубы заскрежетали по стали. Одно движение – и оружие было бы вырвано у меня из рук, но я спустил оба курка одновременно, не дожидаясь этого.
Чудовище дернулось и замерло. Оно было мертво. Похоже, попасть в нёбо – единственный верный способ разделаться с подобными хищниками.
Помню, что сел на пол, покрытый коркой запекшейся крови. У меня не было сил. Только теперь я почувствовал, что сердце норовит выпрыгнуть из груди и бьется о ребра, как полутораметровый махсир в сетях рыболова. Мой взгляд упал на треугольную голову, лежавшую на полу в двух шагах от меня. Черный блестящий глаз, казалось, уставился на меня в ожидании. Я протянул руку и не без труда выдернул винтовку из пасти. На пол, сочась между зубами, полилась кровь.
Я осмотрел штуцер. Он не был поврежден, и я на всякий случай зарядил его. Когда я вставил второй патрон, тело убитой твари дернулось, а затем почти мгновенно скрылось в норе. Похоже, какое-то животное вытащило ее, чтобы употребить в пищу. Возможно, это было такое же чудовище, ведь кто знает, сколько водится их в джунглях Индии.
Исчезновение трупа заставило меня просидеть до утра, держа лаз на мушке: раз из него убрали тело, он свободен и через него в храм может забраться бледнокожий собрат тварей, напавших на нас с Амритом. Мне было жаль, что я потерял столь хорошего следопыта: он мог бы принести мне еще много пользы.
Утром я покинул храм и дожидался полицейского отряда в одной из пустующих хижин. Чудовища, очевидно, были ночными хищниками, так что я не опасался их появления.
К восьми часам прибыли представители закона во главе с офицером по фамилии Уилкинс. Он был англичанином. Я рассказал ему обо всем. Полицейские осмотрели храм, обыскали деревню и округу, но не нашли тел убитых мною тварей. Похоже, они были унесены другими чудищами. Один из полицейских, индус, заявил, что на жителей Бехор-Гай и нас с Амритом напали ракшасы. Уилкинс строго отчитал его за суеверия и велел искать дальше. Индус подчинился, однако было заметно, что он остался при своем мнении и явно полагал, будто отыскать следы злых духов невозможно.
– Я не знаю, что это за животные, – сказал я англичанину, – но они явно превосходят во всех отношениях всех известных хищников Индии.
Уилкинс еще долго расспрашивал меня. Ему было трудно поверить в лысых гигантских ящеров, но останки говорили красноречивее моих слов: ни тигр, ни леопард не сумели бы устроить такой бойни. Англичанин знал повадки местных зверей не хуже меня и был поражен увиденным.
Полицейские собрали останки Амрита (всего пару изгрызенных костей) и отвезли в Паури, где соплеменники следопыта предали их огню. Остальные кости были вынесены из храма и сожжены на берегу реки, как того требовал обычай.
Уилкинс в конце концов пришел к выводу, что на деревню напали неизвестные науке животные. Мне было жаль, что не удалось добыть трофей и сделать хотя бы одно чучело бледнокожего чудища. За оставшееся время, проведенное в Индии, мне не довелось ни встретить представителя данного вида, ни услышать о нем. Пришлось довольствоваться чучелом тигра-людоеда, которое я увез в Россию. Оно еще долго напоминало мне о той ночи, когда я едва не стал пищей неведомых тварей.
Незадолго перед тем, как я начал писать эти мемуары, мне пришло в голову освежить в памяти события прошлого, и с этой целью я взялся разобрать архив, включающий письма, заметки и газетные вырезки того периода, когда я жил в Индии. На глаза мне попалось нераспечатанное письмо, подписанное офицером Уилкинсом. Оно пришло спустя четыре месяца после моего возвращения в Россию. По какой-то причине я не вскрыл его – вероятно, просто забыл разобрать в тот день почту, как со мной нередко случалось. Или отложил на потом и… Ну, все знают, как это бывает. В общем, я распечатал конверт и пробежал глазами аккуратные строчки, выведенные рукой англичанина. К короткой записке прилагалась газетная вырезка, в которой с жаром рассказывалось о научном открытии, ставшем в академических кругах сенсацией. Зоологическая экспедиция профессора Найтвика обнаружила в джунглях Индии останки двух рептилий доселе неизвестного вида. Особи эти, достигая в длину тринадцати с лишним футов, имели гладкую светлую кожу, как ни странно неплохо сохранившуюся, а также обладали удивительно крепкими костями. В черепах ученые нашли глубоко засевшие крупнокалиберные пули, которые и стали, несомненно, причиной гибели животных. Профессор Найтвик с уверенностью причислил открытый вид к семейству варанов. Названный в честь дочери англичанина Varanus veronica, данный вид отныне является самым крупным из известных человечеству, обогнав так называемых драконов острова Комодо, чья длина составляет не более десяти футов.
Я поместил эту вырезку из The News of India в рамку и повесил в зале охотничьих трофеев рядом с чучелом тигра-людоеда. Вот и сегодня, прежде чем написать эти последние строки, я глядел на нее, вспоминая времена, когда мне и в голову не приходило предаваться мыслям о прошлом и тем более – поверять их бумаге.
Дмитрий КостюкевичСекач
«Везет как утопленнику, – подумал Захар. – Геныч ни за что бы в такое не вляпался».
Внизу сопел кабан: тяжело тянул воздух – запах человека, прозрачный сигнал опасности. Звук был отчетливым и немного жутковатым.
Захар поставил ногу на сук, подтянулся и устроился на импровизированном лабазе между ветвями. Место для засидки осталось незаконченным: прибив доски под сиденье и спину, он примерялся к доске для ног, но шарахнул молотком по пальцу и уронил инструмент. Приближение зверя услышал, когда спускался за молотком и карабином – «Вепрь» остался висеть на одном из нижних сучьев.
Догорел закат. Кабан шастал под дубом, давил, точно жевал, копытами ветки, листья и траву.
Захар открыл бесшумную застежку брючного кармана, вытащил фонарик, но не спешил включать. Не хотел раньше времени выдавать себя, хотя шанс, что зверь не учуял или не услышал его, был мизерным. «Меньше ануса червяка», как говорил Геныч. Правда, ночью парнокопытные не отличались живостью ума. Даже учуяв вблизи охотника, часто тугодумили.
Вепрь перестал кружить и, судя по звуку, теперь рыл землю у корней.
Бледно-желтый лунный свет путался в ветвях, гас; звезд не хватало и на это. Захар зажег фонарик и посветил по стволу. Кора дуба стекала глубоким рельефным рисунком – старая кожа со складчатыми выступами.
Фонарик осветил голову кабана. Охотник нажал на кнопку. Луч оборвался. Но несколько мгновений Захар еще видел клыкастую морду секача: вперившиеся в него глаза, которые отражали злым, красным светом.
Захар ощутил жар в затылке. Зверь находился прямо под ним. И наблюдал.
Хряк смотрел на него еще до того, как включился фонарик.
Захар приказал себе успокоиться. «Нечего нагнетать, еще поверишь в то, что мордан ухмылялся…»
Но почему кабан не уходит? Ведь знает, что на дереве человек. Драпануть должен. Его сородичи при малейшем звуке бросаются в сторону, прочь от духа человеческого.
Этот не спешил.
«Ух и большой же гад… голова что валун». Захар поерзал. Ему действительно показалось, что секач ухмыляется, и одним болотным чертям ведомо, как морда животного сподобилась на этот мимический фокус.
Тьма разжижила лес. Захар ощупал ветку. Пальцы прошлись по бугристой коре. Сейчас ветка казалась серой, но он знал, что она желтовато-красная… или нет, вот он, истинный цвет всего, а остальное – камуфляж?
Хряк фыркнул.
«Ну и засидка – и кто на кого охотится?»
– Нарываешься, толстый? – спросил Захар у темноты внизу, негромко, неуверенно.
Мысль о том, чтобы слезть и попробовать дотянуться до карабина, он отбросил – помнил, с каким трудом взобрался на старый дуб, вскинувший ветви уж больно высоко над землей, будто просился в райский сад.
«Ладно, клыкастый, посмотрим, на сколько тебя хватит?»
Он снова подумал о карабине. Приклад «Вепря» находился в полуметре от земли. Только бы секач не полез рылом, не сорвал…
Охотник откинулся на доску, под спиной хрустнула сухая ветка. Заныла поясница. Кабан раскидывал пятаком почву дубравы. Захар прицелился на чавкающий звук из призрачного ружья – представил пятизарядный вальтер Геныча, идеально сбалансированный, легкий, изящный, и не подумаешь, что двенадцатый калибр, – и нажал на спусковой крючок.
Промазал. Секач трапезничал. Захар натянуто улыбнулся. Призрак Геныча хохотнул: «Эх ты, помнишь, как я со ста метров козла круглой пулей снял?» «Под лопатку бью», – сказал тогда старший товарищ, упер приклад полуавтомата в плечо – стук! – козел на боку. Отличный у ружья был бой. Такие выпускались всего год в двадцатых, поэтому вальтер Геныч продал – не мог найти запчастей, гильзы приходилось обрезать под патронник; да и негоже профессионалу без нарезного. На последние охоты Геныч ходил с трехзарядным чешским автоматом.