Одежда покойника частично истлела, но в ней еще угадывался охотничий костюм.
На дереве застрекотала сорока. Захар обернулся.
Секач стоял перед ним, его передние ноги подрагивали.
Захар стал забирать вправо, будто заходя кабану в тыл. Хряк тоже затрусил вправо, прошел мимо бурого трупа и, сделав крюк, двинулся по следу человека.
Захар припустил. Он и кабан бежали на противоположных краях окружности, и в какой-то момент охотник усомнился: кто кого догоняет?
Захар не вынес напряжения и остановился. Секач хрюкнул и стремительно бросился на него, перебирая короткими ногами.
– Ге… – вырвалось у Захара, но воздух и слова закончились еще до того, как огромная туша нанесла сокрушительный удар.
Острые как бритва трехгранные клыки, молниеносно вспоров кожу, проникли в живот и разорвали кишки. Кабан отшвырнул человека в сторону. Из ран брызнула кровь. Захар ударился о землю и захрипел. Он не чувствовал своего тела, но оно пробуждалось, обещая адские муки.
Толстая шея секача изогнулась, он победно повел рылом. Затем открыл пасть и заговорил. Захар не понял, что сказал секач (единственно реальной и понятной была нахлынувшая на него ужасная, ублюдочная боль), но это были человеческие слова. У дикой свиньи был хриплый мужской голос.
Хряк подошел и принялся обнюхивать ноги жертвы, из пасти разило гнилой рыбой, слюна текла в предвкушении плоти. Он рывками подтащил к себе человека, облизнулся, вгрызся зубами в ногу ниже колена, но тут же отпустил. Внутренности Захара густо исторгали кровь.
Секач отодвинул пятачком порванную одежду и, придерживая тело копытами, оторвал сочный кусок плоти. Закопошился в кишках Захара. Эта боль! Огромная, свирепая. Она ослепляла. Захар пожалел, что смерть так медлит. Он широко раскрыл рот и завыл.
Его начало рвать. Даже умирая, он не хотел захлебнуться, поэтому с трудом приподнял и повернул голову – по щеке потекла зловонная кашица. Взгляд туманился. Кабан смотрел прямо на него. С морды капала кровь. Затем хряк погрузил рыло в живот Захара, словно это был какой-то фокус.
«Он. Поедает. Меня».
Затылок охотника ударился о твердую кочку. Захар протянул руку, пальцы коснулись жесткой щетины, скользнули по ляжке. Раздалось недовольное хрюканье.
Из глотки Захара вырвался предсмертный клекот. Тело бессильно содрогнулось. Пальцы конвульсивно царапали мох. Глаза заволокло патиной, зрачки качнулись потревоженными поплавками, но поклевка не повторилась.
Захар умер.
С дерева спланировал желтоватый лист и упал черешком в распахнутый рот охотника. Где-то прозвучала трель дрозда.
Оставив добычу выводку, кабан почувствовал потребность в награде. Дождевые черви хорошо насыщали, но в последнее время выпали из спектра его желаний. Он углубился в лес и потрусил по знакомой исхоженной тропе.
К полю он вышел в сумерках. Кукуруза пахла изумительно, шелестела совсем рядом, пьянила, звала. Но прежде чем ринуться к хмельному аромату, секач принюхался. Пятачок задвигался на косточке, сморщился, улавливая подсказки ветра. Деревня была далеко – слабый, неопасный запах. Он бросился в высокие стебли, смял их, ткнулся рылом в початок. Разобрался с оберткой зелени, захрустел. Зерна таяли во рту. Он жевал и жевал, не чувствуя, как вертится от удовольствия хвост.
За прошедшие годы его клыки стали желтыми и немного затупились, но по-прежнему исправно секли, а рыло с легкостью разрывало даже звенящие от мороза норы, в которых запасливые грызуны прятали свои припасы.
Хороший день, вкусная еда. Кабан ощущал наливающийся под кожей калкан, тугой доспех. У него было огромное тело и сильные ноги. Ему был знаком гадкий вид прирученных человеком свиней, он помнил, как пахнет двуногий охотник, видел комбайн, трактор и автомобиль. Он знал, куда бежит река, где заканчивается лес и кто живет в домах за полем. Вокруг густела темнота, сдавливая серое влажное пятно воздуха, в желудке приятно урчало.
Максим КабирЗмееловы
В полотняном мешке лежал утренний улов: три сонные гадюки. Негусто. Григорий Ванягин шел ссутулившись, внимательно глядя себе под ноги. Пахло древесной смолой и багульником. Еловые лапы охлопывали по плечам панибратски, в лощинах колыхалась серебристая дымка. Таежное утро было душным и волглым, и Ванягин искал просохшую почву, взгорки, на которых принимали бы солнечные ванны ленивые рептилии.
В семидесятом дядя устроил молодого Гришу Ванягина штатным ловцом в монгольский зоосад. Охотились на гюрзу для генетических исследований. Ежедневно Ванягин собирал до полусотни змеюк; платили по десять-двадцать рублей за голову, в зависимости от размера. И рубль за степную гадюку. У крупной гюрзы зубы вырастали до пятнадцати миллиметров, недаром ее латинское название было Vipera libetina – гробовая гадюка. С такой девчонкой зазеваешься, и пиши пропало.
Но за десять лет змеи ни разу не кусали Ванягина; Бог уберег. Михалыч умудрился напороться на смертоносные клыки в институтском виварии. Насилу спасли, но хромота осталась. Вот что значит атеист.
Под рифлеными подошвами хрустели изгрызенные скорлупки. Полевки выели нутро желудей. Дубы сменились ельником, справа потянулись болота и вересковые пустоши. Тайга услаждала взор своим разноцветьем: малахитовая, изумрудная, пурпурная – всякая. Постукивал дятел. Свиристели, налопавшись ягод, дремали на раскидистых ветвях. Над синей грядой лесов взмывали утки.
Березка всплакнула росой, обронила сережку.
Ванягин не отвлекался на красо́ты. Взгляд скользил по путаным следам зайцев, по чешуе еловых шишек, остаткам беличьего пира, по ящерицам и жужелицам в рыжих листьях папоротника.
«Ну где ж вы?»
Снаряжение змеелова состояло из проволочного крючка и корнцанга – хирургического зажимного инструмента. У бедра болталась рация. В рюкзаке – аптечка, сало, бутерброды, сварганенные Наталкой. Крестик на шее… Все, что надо для работы.
В березах, белоствольных, с нежно-красными ветками, запели гаички, запищали пичуги. Ванягин обрызгивался диметилфталатом: комарье атаковало незащищенные участки кожи. Таежный гнус – самый лютый, от него и в спальном вагончике не схорониться, под двойной марлей.
Змеелов пересек сосновую куртину и очутился на лужке. Рядом, за гривкой багульника, виднелись болота. Толстые подушки торфяного мха, кружево клюквенных веточек, колоски пушицы. Поддразнивая, шмыгнул в кусты таволги узорчатый полоз.
Мысленно Ванягин снова перенесся в Монголию. Его любимицами были песчаные эфы. Нравилось наблюдать, как они ползают, свернувшись тарелочкой, периодически выбрасывая пеструю голову: ни одна другая змея так не перемещалась.
«Сильна ты, – думал Ванягин, – да Бог сильней». И – хвать эфу!
Или охота на кобр… днем отметить норку вешкой, а вечером вернуться и сторожить…
В том не только азарт или прибыль. В том власть человека над природой. Власть подобия Божьего над хладными сумеречными тварями…
Воздух постепенно прогревался, сгинул в распадках туман. Ванягин расстегнул штормовку, пообещал плененным змеям, что скоро к ним присоединится товарка.
За спиной хрустнула ветка. Ванягин обернулся. Под кроны пихт набилась темнота, словно черное тряпье.
«Должно быть, ежи шуруют…» – Змеелов почесал подбородок. Запоздало сообразил, что больше не слышит птиц. Первозданную тишину нарушали лишь жужжание комаров и шелест листвы на августовском ветерке. Запропастились куда-то глухари, зяблики, тетерева. В мешке заворочались трофеи.
Ванягин поддел заскорузлыми пальцами крестик, пожал плечами. Не доходя до ольхового перелеска, вскарабкался на пригорок. Что тут у нас? Гнилушки, клок серой шерсти, шарики непереварившейся хвои – лосиный помет.
На краю крутого склона торчал пень, и Ванягин заглянул в его выгнившую сердцевину. Колода была напичкана кусками пчелиных сот и гнезд шершней, перьями дятлов, яичной скорлупой. Ванягин осмотрел корневище и возликовал. На лишайнике лежала розоватая метровая лента – щитомордник. Вытянулся во всю длину, сплющился, подставляя себя солнечным лучам.
Михалыч будет доволен. В террариуме сейчас ни одного щитомордника нет.
Стараясь не спугнуть добычу, Ванягин избавился от рюкзака. Приготовил отдельный мешочек и ловчие инструменты. Приятно защекотало в груди.
«Ну, с Богом».
Змея почувствовала присутствие человека. Шевельнулась крупная голова, украшенная пятнистым рисунком. Тело пошло волнами, пытаясь ускользнуть под корни. Ванягин наступил на хвост – вполсилы, нельзя навредить. Одновременно воспользовался крюком. Толстая проволока придавила чешуйчатую шею к земле. По поводу змеиной шеи в лагере травили анекдоты.
В нос ударил затхлый запах – вонь разъяренного щитомордника. Отворилась пасть, и зубы откинулись как на шарнирах, как выкидные ножи малолеток в переулке.
Ванягин перехватил щипцами змеиную голову. Есть! Теперь забросить болезного в мешок, и дело сделано.
Победная улыбка стерлась с лица Ванягина. Острая боль прострелила ногу ниже колена. Слепень, не иначе.
Ванягин посмотрел вниз и успел заметить черный хвост, всасывающийся в сплетение веток.
«Гадюка!» – Осознание обдало чистым дистиллированным ужасом. Он обронил корнцанг, и щитомордник исчез среди корней.
В голове замельтешили картинки: мычащая монгольская корова, чье вымя разбухло от укуса кобры. Овцы, ужаленные гюрзой. Блеющие, они мечутся бессмысленно, перед тем как свалиться замертво.
«Не паниковать!» – заговорил в Ванягине профессионал. Надо распороть штанину, разбить ампулу, ввести сыворотку. Максимум – будет лихорадить до утра.
Змеелов потянулся за рюкзаком. Из пня, из-под мха и сот, выскользнула гадюка. Макаронина в палец толщиной. Широко раскрытая пасть выбрасывала в сторону врага тонкий язычок. От неожиданности Ванягина повело вправо. Почва осыпалась под подошвой, нога ухнула в пропасть, и сам Ванягин, барахтаясь, покатился по склону.
Мох смягчил приземление.
«Аптечка!» – Ванягина трясло. Пот стекал по лбу. Яд… яд разрушает кровь и кроветворные органы… сердце колотится слишком быстро… жар…