Они убирались на кухне после обеда, когда за окном захрустел гравий под колесами автомобиля. Цвергер вернулся.
Нико был во дворе, но тотчас заглянул в открытую дверь:
– Отведи детей наверх, Роза. И ты тоже иди с ними, Нина. Лучше я сам с гостем поговорю.
Детей, конечно, разбирало любопытство, а Карло ужасно хотелось получше рассмотреть машину, но одного сурового взгляда Розы хватило, чтобы они примолкли и разбежались по своим комнатам.
Нине тоже велели идти наверх, но она рассудила, что со второго этажа не услышит, о чем Нико говорит с Цвергером. Любопытство все-таки пересилило страх – прикрыв дверь в кухню, она села на нижней ступеньке лестницы и постаралась дышать ровно. Роза последовала ее примеру.
– …предложить бокал вина? Или предпочитаешь ячменный кофе?
– Нет, благодарю.
Нина услышала звук отодвигаемых стульев. Почувствовала какое-то движение внизу, на кухне. Задумалась, кто первым нарушит молчание.
Первым оказался Цвергер:
– Удивительное дело – встретиться вот так, долгие годы спустя.
– Прошло всего пять лет, Карл.
– Это целая вечность. Ты ведь, наверно, не знаешь, насколько я тогда тобой восхищался. Ты был так предан своему призванию, так погружен в учебу… И не замечал того, что происходило во внешнем мире.
– Я был мальчишкой.
– Мы все были мальчишками, но некоторые из нас уже тогда предчувствовали грядущие события. Некоторые понимали, какие великие перемены произойдут в мире и как мы сами можем этому поспособствовать.
– Ты уехал не попрощавшись, – сказал Нико таким тоном, будто только что об этом вспомнил. – Мы не знали, что с тобой случилось, и никто нам о тебе не сообщил.
– Разве ректор ничего не сказал?
– Нет. А что он должен был сказать?
– Меня призвали домой, в Австрию. Я нужен был своей стране.
– Ясно, – проговорил Нико, и последовала длинная пауза. – Вижу, что ты офицер, но плохо разбираюсь в знаках отличия рейха. Просветишь меня?
– Я оберштурмфюрер Schutzstaffel Третьего рейха. В настоящее время причислен к штабу Sicherheitsdiens в Вероне. Надо думать, ты слышал о моем командире, гауптштурмфюрере Теодоре Даннекере.[28][29]
– Не слышал, но в нашей глухомани мы отрезаны от внешнего мира. Если твой штаб находится в Вероне, почему ты так часто ездишь к нам в Меццо-Чель?
– Всего лишь хотел навестить тебя. Визит вежливости, не более того. Я нередко бываю в этом районе Венето по служебным делам. Сегодня мне повезло, что ты дома. Похоже, ты довольно часто отлучаешься с фермы.
– У нас тут повсюду засеянные поля и много родственников, которым приходится помогать. А они, в свою очередь, и нас не оставляют без поддержки. Извини, что из-за моего отсутствия тебе пришлось несколько раз попусту потратить время. Если бы я знал, что ты сюда заглянешь, постарался бы не уезжать далеко от дома.
И снова последовала тишина, которую нарушало лишь потрескивание огня в очаге.
– Роза сказала, ты спрашивал о наших младших братьях, – проговорил Нико.
– Спрашивал, да. Я не мог не заметить, что на такой скромной ферме живут четверо мужчин трудоспособного возраста и ни один из них не выражает желания послужить великому делу.
– Замечать такие вещи – служебная обязанность офицера СД? – спросил Нико, и Нина испугалась, что Цвергер почувствует в этом вопросе с трудом обузданный гнев.
– Разумеется, нет. Рутинными делами я не занимаюсь. Однако ты рискуешь…
– Позволь напомнить тебе, – перебил Нико, – я здесь потому, что мой старший брат убит в бою на севере Африки.
– Твоя сестра уже пыталась мне дерзить, Никколо. Уверен, ты не настолько глуп, чтобы следовать ее примеру.
– Никакой дерзости. Более того, я не намерен утверждать, что у Республики нет права забрать наших мальчиков для общественных работ. Ты здесь все решаешь, мы оба это понимаем. Я прошу лишь принять во внимание обстоятельства. Посмотри вокруг – сам понимаешь, нам придется туго, если ты заберешь Маттео и Пауло. Мы и так-то с трудом выживаем.
– А как же твоя жена? – спросил Цвергер.
Тут Нина не выдержала – вскочила на ноги, не обратив внимание на то, что Роза пыталась удержать ее за руку, и шагнула вперед, остановившись в полумраке всего в нескольких сантиметрах от двери, ведущей в кухню.
– А что моя жена? Она, конечно, очень помогает сестре, но не может работать в поле, как мы, мужчины.
– Другие женщины работают, я каждый день вижу их в полях – пашут как лошади, а то и лучше.
– Ну не знаю, – беспечно отозвался Нико, – я предпочитаю проводить время в компании своего мула, а не людей.
– Тогда почему не отправишь жену подальше, на сенокос? Или городской девчонке зазорно пачкать ручки?
– Нина – городская девчонка, это правда, но она не боится тяжелой работы.
– При этом она училась на медсестру. Вы ведь так мне сами сказали, верно, синьора Джерарди? Я вас вижу, хватит прятаться за дверью, лучше присоединяйтесь к нам.
Нина, страшно жалея о том, что не усидела на ступеньке, заставила себя сделать несколько шагов вперед и остановилась рядом с Нико.
– Как далеко вы продвинулись в постижении своей профессии? – поинтересовался Цвергер.
– Я отучилась всего год, – ответила Нина, и в каком-то смысле это была правда.
– Понятно. Простите за навязчивость, но мне нужно знать, сумеете ли вы обработать воспалившуюся рану и при необходимости наложить швы.
– Да, если рана не слишком глубокая и воспаление не в острой стадии.
Цвергер кивнул и, обернувшись к входной двери, позвал одного из своих людей:
– Komm her, Meier![30]
Молодой солдат, едва вышедший из подросткового возраста, переступил порог кухни.
– Майер поранил руку и пренебрег указаниями нашего врача, теперь у него разошлись швы. Ему нужна медицинская помощь. Можете взглянуть?
Нина ждала какой-нибудь реакции от Нико, но тот молчал.
– Могу, – кивнула она. – Пусть сядет на солнышке, можно на ту скамейку, а я пока вымою руки.
Она вымыла руки, вытерла их чистым кухонным полотенцем и, выйдя из дома, опустилась на скамейку рядом с солдатом. Положила полотенце на колени, взяла кисть юноши и внимательно осмотрела. Там был глубокий порез с рваными краями между большим и указательным пальцами, зашитый явно впопыхах, вкривь и вкось. Стежки местами разошлись, края пореза воспалились.
– Ну, все не так уж плохо, – вынесла вердикт Нина. – Главное, инфекция не распространилась. Нужно, чтобы кто-нибудь вытащил нитку, продезинфицировал рану и снова зашил. Затем надо будет наложить чистую повязку и менять ее, чтобы рана все время оставалась сухой, а когда порез схватится корочкой, удалить новую нитку. В общем-то любой, у кого найдутся стерильные ножницы и пинцет, с этим справится. Инструменты можно просто прокипятить или смазать йодом.
– Вы можете обработать рану сейчас? – спросил Цвергер.
– Могу, но у меня нет анестетика, так что операция будет довольно болезненной. Лучше отвезите его к доктору Пиветти в деревню.
Цвергер заговорил с Майером по-немецки – Нина, не слишком хорошо знавшая этот язык, все-таки поняла, что он велел юноше сидеть смирно и вести себя как мужчина. Солдатик заметно побледнел, но кивнул и решительно выпятил подбородок.
– Что ж, тогда дайте мне время все приготовить, – вздохнула девушка и вернулась на кухню. – Мне нужны две миски: одна пустая и одна с теплой кипяченой водой, – сказала она Розе. – Еще потребуются йод, пинцет, ножницы, иголка и нитка из аптечки. Принесешь мне? Нико, можешь одолжить бритвенное лезвие? Только новое.
Когда она вышла из дома с подносом, уставленным всем необходимым, солдат во дворе как раз делал большой глоток из серебристой фляги.
– Только, пожалуйста, не давайте ему пить слишком много, – предупредила Цвергера Нина, ставя поднос на стул, который Нико вынес для нее. – Нельзя, чтобы он заснул, пока я буду обрабатывать рану.
– Конечно, синьора. – Цвергер забрал у парня флягу, вытер горлышко платком и, завинтив крышку, сунул флягу в карман галифе.
– Он знает итальянский? – спросила Нина.
– Очень плохо, но достаточно, чтобы понимать простые указания.
– Хорошо. Я начну с того, что разрежу и вытащу нитку разошедшегося шва. Постараюсь сделать это быстро.
Ножницы защелкали. Солдат сидел ровно, только вздрогнул слегка, когда она вытаскивала остатки нитки.
После этого Нина промыла рану и доверила Нико смазать кожу вокруг йодом, а Розе – полить холодной водой из чайника.
– Видите вот эти омертвевшие участки по краям пореза? Мне нужно их удалить. Это будет не слишком больно, но вам лучше не смотреть, а то затошнит, – сказала Нина юноше. – Можете отвернуться?
Она подождала, пока Майер уставится в сторону, и взяла бритвенное лезвие.
– Ну вот, почти всё.
Теперь осталось аккуратно зашить порез.
– Знаю, это больно, но я отличная швея, у вас даже шрама не останется… Так, уже заканчиваю… Самое худшее позади… Почти готово… Всё!
Про швею – это была чистая правда. Папа заставлял ее практиковаться в наложении швов на спелых помидорах – говорил, если ей удастся зашить разрез на тончайшей помидорной кожице, то со всем остальным она справится без труда.
Нина закончила свою работу, еще раз намазав порез йодом и забинтовав руку Майера так, чтобы большой палец не соприкасался с остальными.
– Ну вот. Теперь можете дать ему еще разок глотнуть из фляги, что бы у вас там ни было, – обратилась она к Цвергеру.
– Добрый немецкий шнапс, – подсказал тот.
– А. Но все-таки не давайте слишком много, а то еще ко всему прочему у него завтра утром голова болеть будет. Вы помните, что я сказала насчет повязок? Рана всегда должна оставаться чистой и сухой. И ему нельзя работать этой рукой, пока порез не затянется.
Цвергер перевел все это, а когда он закончил, Майер вскинул на Нину мутноватый взгляд и попытался улыбнуться: