– Спасибо, синьора.
– Мы рады, что смогли помочь, – сказал Нико, избавив ее от необходимости отвечать самой. – Не хочу показаться негостеприимным, Карл, но у меня уйма дел на сегодня. Вам нужно от нас что-то еще?
– Нет. Сегодня – нет.
Возможно, Нине захотелось выдать желаемое за действительное, но ей показалось, что в голосе и поведении Цвергера перестал сквозить затаенный гнев.
– Есть ли возможность оставить мальчиков на ферме? – спросил Нико. – Отец у нас не молодеет, очень нужна помощь.
Цвергер медленно кивнул, задумчиво глядя на поднос в руках у Нины:
– Пока что такая возможность есть. С этим я вам помогу.
– Благодарю. И спасибо, что заглянул к нам. Рад был с тобой повидаться.
После отъезда Цвергера с солдатами Роза продемонстрировала чудеса терпения – она выждала целых пять минут, прежде чем наброситься на брата:
– «Рад был с тобой повидаться»?! С фашистом?!
– Разумеется нет. Но я, по крайней мере, добился от него согласия оставить наших мальчиков на ферме. Если бы я нагрубил ему, это нам ничего не дало бы.
– Возможно, ты прав. Только не надо было делать такое… такое радостное лицо.
– Ничего радостного в том, что произошло сегодня, не было. Начиная с того, что он заставил Нину зашить порез тому мальчишке.
– Думаешь, теперь он оставит нас в покое?
– Будем молиться о том, чтобы оставил.
Той же ночью, уже лежа в постели, Нина спросила:
– Цвергер приезжал сюда из-за тех людей, которым ты помог, да?
В комнате было невыносимо холодно, нагретые кирпичи в изножье кровати давно остыли, и только поэтому, как убеждала себя девушка, они с Нико сейчас лежали так близко друг друг – она почти что уткнулась лицом ему в грудь, а его рука покоилась у нее на спине.
– Нет. Если бы у него было хоть малейшее подозрение на мой счет, он привел бы сюда взвод солдат, и они бы от фермы камня на камне не оставили. Я правда думаю, что ему просто было любопытно со мной повидаться, посмотреть, каким я стал, и главное – показать мне, каким стал он.
– Правда? И всё?
– Да. Но так или иначе, он служит в СД, а это сборище отъявленных мерзавцев. И самый главный негодяй там – Даннекер, который ими командует. Если Цвергер заявится снова, когда меня не будет дома, и особенно если он приведет с собой других нацистов из СД, тебе обязательно нужно спрятаться. Едва их увидишь – беги на чердак, не раздумывая. Я оставлю лестницу под кроватью, чтобы ты смогла забраться наверх без посторонней помощи. Пообещай мне, что так и сделаешь.
– Обещаю.
– Нам уже спать пора, но я никак не могу успокоиться после встречи с Цвергером, – признался Нико. – Давно не вспоминал о временах учебы в семинарии.
– Почему тебя решили туда отправить? – спросила Нина. – Или ты сам выбрал свой путь?
– Если честно, тогда я был слишком мал, чтобы понимать, чего на самом деле хочу. Я хорошо учился в школе, и отец Бернарди настоял на том, чтобы я не бросал учебу. А потом… Потом все случилось само собой. Он спросил моих родителей, не возражают ли они против того, чтобы их сын стал священником, и справится ли семья на ферме без меня, если я уеду учиться в семинарию. И конечно, мать с отцом согласились меня отпустить. Для них это была величайшая честь.
– А твоего мнения разве никто не спросил?
– Спросили, но в подробности не вдавались. По крайней мере, насколько я помню. Еще я помню, в какой бешеный восторг пришел от того, что смогу уехать с фермы, прочь от привычной жизни, которая казалась мне бесконечной каторгой.
– И долго тебе пришлось учиться?
– Сначала я жил в интернате в Асоло, а когда закончил последний класс в восемнадцать лет, поступил в семинарию в Падуе. Домой вернулся, когда мне было двадцать три.
– Значит, теперь тебе всего двадцать шесть? Я думала, ты старше.
– Надеюсь, это комплимент?
– Глупо, конечно, но да.
– Мне оставалось учиться еще год до посвящения в сан, но сомнения у меня возникли задолго до того, как мне пришлось уехать.
– Ты с кем-нибудь говорил об этом?
– Только с отцом Бернарди. Он способствовал моему поступлению в семинарию, и он же оказался первым человеком, который понял, почему я рад был отказаться от этого пути.
Они лежали какое-то время молча, затем рука Нико крепче сжалась на ее плече:
– У меня есть и другие новости. Обнародован новый указ.
– Какой?
– Все евреи подлежат аресту и отправке в лагеря, а вся их собственность должна быть конфискована.
– Когда об этом было объявлено? – спросила Нина, чувствуя, как по позвоночнику прокатывается ледяная волна.
– На следующий день после первого визита Цвергера. Первого декабря. Ты тогда на эту тему не заговаривала, и я подумал, что ты, наверное, не слышала. Решил промолчать, потому что не хотел тебя расстраивать.
– Мы несколько вечеров не слушали радио – тут отключали электричество. Аресты уже начались?
– Да. На всей территории страны, подконтрольной немцам.
– И в Венеции?
– Не знаю. Пытаюсь навести справки, но приходится быть осторожным – если не те люди узнают, что я задаю такие вопросы, мы все окажемся под ударом. Сама понимаешь.
– Понимаю. Я понимаю и стараюсь тебя не беспокоить, но иногда становится так тяжело от страха и тревог…
– Если появятся новости, я их все равно услышу рано или поздно. И обязательно тебе расскажу.
– Даже если это разобьет мне сердце? – прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются горячие непрошеные слезы.
– Даже если так, Нина. Даже если так.
Глава 1422 декабря 1943 года
Она не удивилась, когда Нико разбудил ее посреди ночи. Открыла глаза в ту самую секунду, когда он коснулся ее плеча, – и сна как не бывало. Она оделась так быстро, что даже слегка запыхалась, когда входила на кухню.
Незнакомцы, сидевшие за столом, словно сошли с какой-нибудь старинной картины. Мерцающие отсветы лампы ложились на изнуренные лица, создавая эффект кьяроскуро. Люди жались друг к другу, плотно сдвинув стулья, и упирались спинами в стену. Там были мужчина и женщина, примерно Нининых лет; на руках у женщины сидел трехгодовалый малыш, а по бокам от них сидела пожилая пара – судя по их поразительному сходству с молодым мужчиной, его родители.[31]
– Должно быть, вы прибыли издалека и очень устали, – ласково сказала Нина.
Мужчина кивнул – вероятно, он понимал итальянский.
Нина обернулась в поисках Нико, но тот куда-то отлучился. Значит, придется ей самой все объяснить этим людям.
– У нас есть укрытие, где вы сможете отдохнуть. И еда для вас тоже есть. Мы вам поможем.
Мужчина прошептал что-то остальным – наверное, перевел ее слова. При этом его речь, хоть и едва различимая, звучала знакомо. На секунду Нине показалось, что он говорит по-испански, но затем звуки сами собой сделались отчетливыми, и все стало ясно.
Молодой человек говорил на ладино. Отец Нины изредка тоже беседовал на этом языке с очень пожилыми пациентами, а в последние годы и с молодыми, приехавшими из Греции. Столетия назад, до изгнания их народа из Испании, это был язык ее предков. [32]
Никколо не раз просил Нину как можно меньше сообщать о себе людям, которым они дают убежище – не только ради ее безопасности, но и ради всего семейства Джерарди. И Нина знала, что он прав, знала, что Нико расстроится, если она не выполнит его просьбу, но сейчас не могла сдержаться.
Эти люди были евреями. Нина считала себя обязанной дать им понять, что они не одиноки.
– Saludo, – шепотом произнесла она. – Me yamo Nina. Te ayudaremos.
Это означало: «Приветствую. Меня зовут Нина. Мы тебе поможем».
Они все воззрились на нее широко открытыми от страха глазами, но затем пожилой мужчина кивнул, и ужас, сковавший всю группу, похоже, рассеялся.
Вошла Роза и встала рядом с Ниной:
– Можешь сказать им, что у нас есть немного супа. И спроси, нужно ли им молоко для…
– Hier! Hier – Sie lebt hier! – донеслось со двора.[33]
Не успела Нина моргнуть, а Нико уже был рядом:
– Спрячь их.
– Кто там?
– Двое немецких солдат, оба пьяные вдребезги, с трудом на ногах держатся, но от этого они еще опаснее. Отведи всех наверх, Нина. Скорее!
– Идемте со мной! – лихорадочно замахала она рукой незнакомцам за столом.
Они взбежали по ступенькам, торопливо последовали за ней в конец коридора, к спальне, сулившей безопасное убежище, но только в том случае, если времени хватит на то, чтобы спрятаться. Нина схватила на бегу стул, промчалась с ним в дальний угол, встала на него, потянулась к люку в потолке… Но она была слишком низкой – пальцы мазнули по воздуху.
– Идите сюда, – тихо позвала она молодого мужчину на полузабытом ладино. – Нужно толкнуть эту дверцу вверх, откинуть ее. Видите? Да? Сможете подтянуться и залезть в проем?
Мужчина был ниже и худощавее Нико, но отчаяние придало ему сил, и через несколько секунд он уже исчез в черной дыре люка.
– Там есть лестница, – сказала Нина по-итальянски, по-прежнему шепотом, хотя снизу не доносилось никаких звуков – в доме было тихо. Она забыла слово «лестница» на ладино… И вспомнила: – Eskalara. Спустите ее, чтобы остальные могли залезть. Да-да, eskalara.
Внизу постучали во входную дверь, и это не был вежливый стук гостей – в створку колотили захватчики.
– Открыфайт! А ну открыфайт этот дферь! – заорали с немецким акцентом.
«Куда пропал Нико? Должно быть, он не собирается выполнить приказ…» – подумала Нина.
– Кто там? – раздался голос Розы. – В округе полно воров и бандитов.
– Мы не форы! – крикнул один из пьяных немцев; язык у него заплетался, и итальянские слова сложно было разобрать. – Мы шестны… чьестные зольдаты! И голодные ошень!