– Но ты же хотела уехать в Швейцарию с родителями.
– Это было давно, до того как я встретила тебя и мы стали семьей. До нашего ребенка. Если ты отвезешь меня в Швейцарию, я останусь одна.
– Но ты будешь в безопасности.
– Я не смогу там жить. Если Цвергер опять заявится сюда, обещаю, я спрячусь. Никогда больше не засну во дворе. Как только услышу шум мотора на дороге – сразу побегу наверх, даю тебе слово.
– Лучше мне вообще никуда не уезжать.
– Для кого лучше? Точно не для людей, которые нуждаются в твоей помощи. Я не хочу тебя отпускать, и мне хватает эгоизма в этом признаться, но я не стану просить тебя остаться. Никогда. Потому что знаю, что без твоей помощи кто-то умрет.
– Что ж… Тогда давай пообещаем друг другу быть осторожными. Такое обещание плюс немножко удачи – и мы оба увидим, как закончится эта война.
Глава 2012 сентября 1944 года
Они завтракали, не открыв дверь, ведущую из кухни во двор, – ночь была холодная, дождливая, и по земле еще стелился рассветный туман. Нина не выспалась, потому что ребенок пинался, каким-то образом каждый раз безошибочно попадая пятками по ее мочевому пузырю, так что сейчас, когда Сельва залаяла, сообщая о незваном госте, она даже не подняла головы – гравий не хрустел под колесами машины, значит, к ним заглянул кто-то из соседей или дальних родственников попросить подмоги на сегодняшний день в поле или позаимствовать какой-нибудь инструмент.
Ближе всех к выходу сидел Нико. Он открыл дверь – оказалось, прибежал младший из сыновей синьоры Вендрамин. Нико выслушал мальчика, поблагодарил его улыбкой и велел подождать минутку.
– Что случилось? – поинтересовалась Роза.
– Отец Бернарди прислал сынишку своей домработницы передать, что он просит меня зайти в дом священника.
– А зачем, не сказал?
– Нет, но я догадываюсь. У него либо опять западает клавиша на пишущей машинке, либо раковина на кухне засорилась. Я быстро разберусь.
Когда Нико вернулся от отца Бернарди где-то через час, он сразу ушел работать в поле. Нина развешивала в саду белье на просушку, так что они разминулись.
– Он не рассказал, что было нужно священнику? – спросила она у Розы.
– Нет. Только заглянул на кухню и сказал, что идет помогать папе и мальчикам.
Днем времени поговорить с ним у Нины тоже не было – надвигалась гроза, поэтому все спешили доесть обед и закончить дела. Она и слова сказать не успела, как Нико встал из-за стола, поблагодарил их с Розой и вернулся к работе.
За ужином все были усталые, каждый сосредоточился на еде, молча жевал хлеб с супом, мужчины только обсудили планы на следующий день. Нина, помыв посуду, вытирала руки о фартук, мечтая о том, чтобы поскорее оказаться в их уютной спальне, в теплых объятиях Нико, но он взял ее за руку и потянул к двери:
– Мы с Ниной прогуляемся в деревню. Отец Бернарди пожаловался, что давненько с ней не общался, мол, они только успевали поприветствовать друг друга возле церкви, и всё.
– Но час уже поздний… – запротестовала было Нина.
– Он не обидится. Взять твою шаль?
Когда они добрались до дома священника, Нико даже не постучал – сразу открыл дверь, оказавшуюся незапертой, и пропустил жену вперед.
– Мы здесь, отец Бернарди! – громко сказал он, переступив порог.
– Я в гостиной, – донеслось в ответ.
Священник встал, когда они вошли в комнату, похожую на гостиную в доме Джерарди, только чуть побольше. И обставлена она была почти так же. Никогда в жизни Нина не видела столько фигурок святых и хорошеньких довольных ангелочков.
– Добрый вечер, падре. Как поживаете? – сказала она, присев на диванчик с потертой обивкой.
Теперь, переведя взгляд с молчащего отца Бернарди на Нико, она заметила, что мужчины чувствуют себя явно некомфортно – они напряжены и как будто встревожены. В глазах обоих застыли скорбь и страх – это было видно, хотя они сели довольно далеко от нее.
Нина все поняла без объяснений:
– Случилась беда с моими родителями.
В глазах старого священника блеснули слезы:
– Да. Я получил сообщение прошлой ночью.
– Они мертвы?
Нико придвинулся ближе и взял ее руки в свои:
– Нет. По крайней мере, мы на это надеемся.
– Что произошло? – спросила Нина дрогнувшим голосом. – Скажите мне.
– Их арестовали вместе с остальными постояльцами дома призрения в ночь на семнадцатое августа, – проговорил отец Бернарди. – Потом, как мы полагаем, их отправили в Триест. В лагерь под Сан-Сабба.
– Сейчас они еще там? – Нина задала вопрос, и собственный голос показался ей незнакомым. Будто кто-то другой выстроил за нее слова в предложение и вытолкнул изо рта в холодный воздух гостиной, где они задрожали эхом.
– Нет. – Теперь тон священника был ласковым и уверенным. – Их посадили в поезд и увезли.
– Куда?
– На север, – сказал Нико. – Возможно, в трудовой лагерь, в Германию. Мы не знаем наверняка.
– В трудовой лагерь? Но это же глупо – моя мама даже ходить не может. Почему их не оставили в покое?
Мужчины ей не ответили – им нечего было сказать.
– На север отправили только их?
– Нет, – покачал головой отец Бернарди. – В поезде были другие люди. В том числе рабби Оттоленги.
Рабби был другом ее отца, хорошим, добрым человеком. С подорванным здоровьем. Он не годился для тяжелой работы.
– Он почти слепой, – прошептала Нина. Как будто это что-то меняло.
– Мне очень жаль, Антонина. Так жаль, что я принес тебе дурные вести…
– Я постараюсь выяснить о них все, что можно, – заверил ее Нико.
– И я тоже, – кивнул священник. – А пока пообещай мне не впадать в отчаяние.
– Обещаю, падре, – солгала Нина, потому что было слишком поздно лелеять надежду.
Ей как-то удалось встать и дойти до дома, держась прямо, шажок за шажком, в надежном убежище из объятий Нико.
– Я отведу тебя сразу наверх. Скажем остальным, что ты очень устала. Они не будут задавать лишних вопросов.
В спальне Нина села на кровать, Нико расшнуровал ее ботинки, развязал шаль и помог снять платье. Он переодел ее в ночную рубашку, просунув руки в рукава, словно одевал ребенка, откинул одеяло и уложил на спину. Нина уставилась в потолок невидящим взором. Сердце тяжелым осколком льда застыло в груди.
Когда солнце вновь выглянуло из-за горизонта, она все еще не спала.
– Прости, что сразу тебе не сказал, – тихо проговорил Нико. – Я хотел, но не знал, как все объяснить Розе и отцу. И как объяснить им, отчего ты так расстроена сейчас…
– У меня есть еще пара часов.
– Все, что нам пока известно о твоих родителях, – это что их увезли на север.
– Этого достаточно.
– Если бы я мог забрать у тебя бремя скорби, чтобы нести его самому, я бы сделал это.
Нина провела языком по пересохшим губам, сглотнула с трудом и наконец заговорила:
– Это же бессмысленно – зачем отправлять таких слабых людей в трудовой лагерь? Когда фашисты хватают молодых и здоровых – это ужасно, но хотя бы можно понять, почему они это делают. А мои родители… они ни для кого не представляют угрозы.
– Я знаю, знаю, – прошептал Нико.
– Отец всю свою жизнь лечил людей. Он добрый, чуткий, порядочный человек. И мама тоже. Я… я не понимаю, почему с ними так поступили. Никогда не пойму…
Вскоре Нико встал и оделся, а ей посоветовал еще поспать:
– Оставайся в постели. Я позову тебя завтракать, когда вернусь.
Но как она могла заснуть? Все ее страхи воплотились в реальность: родителей больше нет, их отправили неизвестно куда, и теперь ей предстоит не просто жить с этим знанием, но и притворяться, что ничего ужасного не случилось. Через несколько минут она спустится на кухню и будет завтракать, а потом заниматься домашними делами, и никто, кроме Нико и отца Бернарди, не будет знать, что ее сердце разбито.
Неделю спустя в полночь немцы начали штурм Монте-Граппы. Дом трясло, штукатурка сыпалась с потолка, как снег, коровы заполошно мычали в хлеву, Сельва выла, но объятия Нико по-прежнему надежно и умиротворяюще смыкались вокруг Нины. Она спиной чувствовала его тепло; его ладонь лежала на ее округлившемся животе. С Нико она была в безопасности – Нина твердо это знала, но орудия грохотали так близко, и с каждым новым взрывом рос ее страх. [42]
– Только кажется, что стреляют рядом, – прошептал Нико ей на ухо, – на самом деле бой идет далеко.
– Когда это закончится?
– Не закончится, пока партизаны не сдадутся. Да и какой будет исход? Флоренция уже в руках союзников, Париж освобожден месяц назад. Немцы отступают повсюду, и сами понимают, что война проиграна, но все еще сражаются. Поражения подогревают их ярость и страх.
– Ты знаешь тех людей на горе?
– Их там слишком много.
– Они сумеют выжить?
– Я не знаю. Постарайся поспать, скоро рассветет.
Утром он ушел. Задержался лишь, чтобы помочь Альдо подоить коров. Сказал отцу, что вернется к вечеру, но куда он идет, в доме не знали. Так что Нине предстояло вытерпеть очередную муку ожидания, да еще она знала, что ближние горы кишат вражескими солдатами, озверевшими от страха и готовыми стрелять в каждого встречного.
Нико вернулся к ужину, и ей показалось, что он в хорошем настроении – немного рассеян и утомлен, но в остальном с ним вроде бы все было в порядке. Он дождался, когда дети разойдутся по своим спальням, и как только на кухне остались Нина, Альдо и Роза, взял бокал вина, налитый отцом, и поделился новостями:
– Партизаны на Монте-Граппе прекратили бой, но немецкое окружение было легко прорвать. Многие из наших за время осады погибли или оказались в плену, зато и немало таких, кому удалось спастись.
– Слава богу! – пылко воскликнул Альдо.
– Вот только на этом все не закончится, – продолжил Нико. – Немцы предлагают амнистию каждому партизану, который сложит оружие и сдастся. Некоторые на это купились – пришли добровольно. И были арестованы.