– Нет, не был. Но мы держали связь с партизанскими отрядами – нам нужна была их помощь в горах, к тому же кто-то из них мог бы открыть по нам огонь, не разобравшись. Но я не сражался с ними бок о бок, даже не брал в руки оружие. И никого не убил… кроме тех двоих солдат, вломившихся в наш дом.
– Тогда почему немцы тебя разыскивают? Они же не могли тебя выследить…
– В этот последний раз? Нет. Но какая разница, почему я им нужен? Того, что я уже сделал, достаточно, чтобы они вынесли мне смертный приговор. Для фашистов любой, кто бросает им вызов, – преступник и заслуживает казни.
– Цвергер причастен к расправе над партизанами? Ты что-нибудь знаешь об этом? Пауло о нем не упоминал.
– Не думаю, что Пауло обратил бы на него внимание. И мне неизвестно, был ли Цвергер в Бассано. Я даже не уверен, что это он объявил меня в розыск. Иначе почему он не явился за мной сюда? Почему не устроил в нашем доме засаду? Вокруг никого – я был осторожен и проверил, когда шел сюда. Никого не видел ни в деревне, ни на дороге.
– Тогда останься, – сказала Нина.
– Нет, не могу. Надо выяснить, кто за всем этим стоит. Если Цвергер… Честно признаться, я надеялся, что он оставит нас в покое. Но его, должно быть, мучает вопрос, зачем я вернулся на ферму и живу именно такой жизнью, во всей ее простоте. Он не понимает, что заставило меня выбрать в жены тебя, это терзает его – и я не могу взять в толк почему.
– Он завидует тебе. Хочет завладеть тем, что есть у тебя.
– Сомневаюсь. Он демонстрировал такое презрение тогда, у нас на кухне.
– Нет, Цвергер и правда завидует – ты ведь счастлив, любим и ради своей семьи готов на все. У тебя есть то, что важно в жизни.
– Я даже не спросил, женат ли он…
– А если и женат, что это меняет? У него могут быть дети, но что он за отец для них? Цвергер выстрелил в Сельву на глазах у Карло и девочек, и ему было наплевать, что он может попасть в кого-то из них. Такой человек не станет хорошим отцом. Он в подметки не годится тебе и моему папе.
Упоминание о своем отце отозвалось у Нины болью в сердце, но она совладала с этим – собственной скорби можно будет предаться позже, а сейчас надо покрепче обнять Нико, спрятать голову у него под подбородком и вместе слушать тишину, восхитительную тишину, ведь у них есть еще несколько минут наедине.
– Может, ты все же останешься ненадолго? Хотя бы пока я не засну?
– Тогда я сниму ботинки.
Нина снова улеглась на подушку; он подождал, пока она устроится поудобнее, и вытянулся рядом, лицом к ней. Одной рукой играл с ее волосами, раскручивая и отпуская тугие кудряшки, другую положил на живот, и они вместе ощущали, как толкается их ребенок.
– Кажется, ему – или ей – уже тесно там, – шепнула Нина.
– Ждать еще больше месяца, но мне уже не терпится увидеть нашего малыша. Я места себе не нахожу, как Карло накануне праздника Богоявления.
– Роза говорила мне, что первые дети не спешат рождаться. Возможно, нам придется ждать чуть дольше, чем мы рассчитываем.
– Ты уже думала об именах? – поинтересовался Нико.
Нина, конечно, думала, но ей хотелось сначала услышать его варианты.
– Как звали твою маму? – спросила она.
– Анна-Мария. Но мое любимое женское имя – Лючия. Как напоминание о том, что и во тьме есть свет, просто его нужно увидеть. А если родится мальчик… Есть предложения?[43]
– Отца моей матери звали Даниэле. Что думаешь?
– Мне нравится.
Нина не желала засыпать – ей хотелось до самого утра смотреть на его прекрасное лицо.
– Когда ты вернешься ко мне?
– Я не знаю. Как только смогу. Мало-помалу немцы наверняка потеряют ко мне интерес и перестанут искать.
– А если нет?
– Все равно это не продлится вечность. Союзники продвигаются вперед каждый день. Когда они прорвутся сюда, мы будем спасены.
– Поезжай в Швейцарию, пожалуйста! – взмолилась Нина, хотя уже знала его ответ. – Ты же знаком с верными людьми, которые дадут тебе убежище.
– Тогда я пропущу рождение нашего ребенка. Да ни за что на свете!
Нина уже засыпала, когда Нико снова заговорил, ласковым, едва слышным шепотом:
– Я давным-давно разуверился в чудесах. Мне казалось, что чудо невозможно в этом мире. Но потом я встретил твою маму, малыш. Ее мне подарила война, и если это не чудо, тогда я не знаю, как это назвать. Спи спокойно, радость моя. Береги свою маму. И не забывай, что мы оба тебя любим.
Глава 221 октября 1944 года
Нико ушел почти неделю назад, и Нина постепенно свыкалась с его отсутствием. «Ждать еще долго», – твердила она себе в редкие минуты отдыха. Тревоги возрождались именно в такие моменты, когда ей нечем было себя занять, когда она засыпала ночью и просыпалась на рассвете, оставаясь наедине со своими мыслями. Но всякий раз Нина призывала на помощь доводы рассудка и память о его обещании вернуться. Возможно, Нико ушел надолго, но война когда-нибудь закончится, и он вернется к ней, и они оба будут в безопасности. Вот что он ей пообещал.
Было воскресное утро, месса только что закончилась, но, поскольку день выдался теплый и солнечный, народ не торопился расходиться с деревенской пьяццы – всем хотелось послушать накопившиеся за неделю слухи и новости. Нина с трудом выстояла службу – ночью она плохо спала, а в церкви было очень душно.
Она пожаловалась на самочувствие другим женщинам, большинство из которых были двоюродными и троюродными сестрами Нико и уже обзавелись не одним ребенком.
– Это обычная история перед тем, как детишки рождаются, – успокоила ее одна.
– А уж когда будешь его на руках нянчить, так и вовсе поспать не удастся, – подхватила другая.
– Почему «его»? Посмотрите на ее живот – будет девочка. – Это заявление было сделано, по-видимому, тетушкой Нико, а может, самой старшей кузиной.
Розы поблизости не наблюдалось – должно быть, побежала искать Карло, – и без нее Нина чувствовала себя немного потерянной. Об искусстве определять пол ребенка по форме материнского живота она ничего не знала, но сразу представила себе, как папа отметает подобные инсинуации пренебрежительным взмахом руки. Собственно, она вообще ничего не знала о детях, зато Роза обещала ей помочь, а девочкам уже не терпелось понянчиться с племянником или с племянницей, и Нина не сомневалась, что постепенно всему научится.
Она стояла под осенним солнышком в окружении родни Нико и чувствовала себя счастливой, а потом вдруг на пьяццу с улицы Санта-Лючия въехала вереница автомобилей. Четыре немецких kübelwagens, а следом за ними – «Мерседес» Цвергера со зловещими флажками СС.[44]
Нина затаила дыхание, пока конвой делал круг по периметру площади, мимо полицейского участка, и останавливался в нескольких метрах от толпы. Дверца «Мерседеса» открылась. Цвергер в сопровождении солдат зашагал к церкви. Толпа шарахнулась в стороны, словно увидела скорпионов, и они беспрепятственно поднялись на паперть.
Но отец Бернарди уже был там, в облачении для мессы. Он вскинул руки в знак протеста:
– Это что еще такое? Я не позволю вам использовать паперть как трибуну!
– И как вы собираетесь меня остановить? – Цвергер сделал знак одному из солдат – странное движение рукой, словно смахивал пыль.
Солдат, резко шагнув к священнику, схватил его за мантию и рванул за собой вниз по ступенькам.
– Стоять! – рявкнул Цвергер в толпу, на прихожан, которые охнули при виде того, как обращаются с их пастором.
Нина застыла метрах в пяти от паперти. Справа от нее стоял Альдо, слева – Маттео. Бежать им было некуда. Девочек, Карло и Розу она не видела со своего места и уповала на то, что они сумеют оказаться подальше от Цвергера и его солдат. Пусть получше спрячутся в толпе.
Цвергер стоял в центре паперти, за его спиной зиял открытый дверной проем – вход в церковь. Он дождался относительной тишины и заговорил:
– Может быть, кто-то из вас догадывается, почему я сейчас здесь, перед вами? Нет? В таком случае я поясню. Я здесь, поскольку нам стало известно, что вы, жители Меццо-Чель, укрываете преступника… – Цвергер сделал паузу и вскинул руку. В руке был пистолет. – Преступника по имени Никколо Джерарди.
У Нины подогнулись колени, но Альдо вовремя подхватил ее под руку.
– Наш Нико сейчас далеко, – шепнул он. – Эта свинья блефует.
– Несколько лет, – продолжал Цвергер, – бандит Джерарди помогал беглым преступникам пересекать границу со Швейцарией. Все они были врагами вашей Республики и моего рейха – беглыми военнопленными, коммунистическими агитаторами, пособниками союзников, евреями. Он действовал в сговоре с другими преступными элементами, которые терроризируют ваши земли. Поэтому…
Вдруг из толпы к ступеням метнулась Роза:
– Мой брат невиновен! Здесь все об этом знают, включая тебя! – И, ослепленная яростью, забыв об опасности, она плюнула фашисту в лицо.
Поначалу Цвергер никак не отреагировал. Плевок медленно сползал по его щеке. Спустя несколько секунд он невозмутимо достал из кармана кителя аккуратно сложенный платок, вытер щеку и убрал платок на место.
А потом с ледяной улыбкой тыльной стороной той же руки он резко ударил Розу по лицу – таким обыденным движением, будто отгонял муху. Роза опрокинулась назад, ее поймали люди в первом ряду толпы, но Цвергер направил на них пистолет:
– Отойти!
И они отступили, положив девушку на землю.
Цвергер спустился по ступеням. Толпа опять дружно охнула, словно охваченная ужасом. Нина, которой ничего не было видно, воскликнула:
– Что он делает?
Высокий Маттео выдохнул:
– Бьет ее ногами! Папа…
Отец схватил его за рукав:
– Стой. Стой!
Цвергер тем временем уже вернулся на паперть, и теперь было ясно, что он кипит от ярости.
– Я знаю, что ты здесь, Джерарди! – бешено заорал офицер. – Я тебя чую! А чутье меня не подводит! Ты здесь, и ты смотришь на меня. Поэтому задам вопрос: ты сможешь так же смотреть, как я убиваю твою семью? Сможешь это вынести?