«А если нет надежды? Как быть, если ее нет?» – подумала Нина.
– Тебе надо спуститься на кухню и поесть, – сказала Роза.
– Я не голодна.
– Зато ребенок голоден. Идем.
Роза была права – ребенку нужно, чтобы она поела.
– Поможешь сойти по ступенькам? Боюсь упасть.
– Конечно.
Роза принесла в спальню лампу и все это время держала ее в руках; сейчас она поставила лампу на табуретку у кровати и помогла Нине сесть. На лице у Розы были страшные кровоподтеки, правый глаз опух, почернел и почти не открывался. На руках тоже были синяки – она закрывалась от Цвергера, когда он бил ее ногами.
– Ох Роза… Глаз…
– Заживет. Зато эта свинья Цвергер до конца своих дней будет помнить, как я плюнула ему в лицо. И каждый мой синяк этого стоит.
У Нины подгибались ноги, но при поддержке Розы она преодолела коридор и спустилась на один пролет; на площадке ей пришлось постоять, чтобы отдышаться, но второй пролет дался легче, и вскоре они уже сидели на кухне.
Там ничего не изменилось. Все было в точности, как этим утром, когда они завтракали. Все дышало теплом, знакомым уютом, полнилось приятными запахами и счастливыми воспоминаниями. Кухня была любимым местечком Нины в этом доме.
Роза поставила перед ней миску с супом, и Нина начала есть, хотя руки у нее так тряслись, что трудно было донести ложку до рта, не расплескав бульон.
– Это у тебя от потрясения, – сказала Роза, заметив, как она дрожит. – Не спеши, сейчас отпустит.
Ее действительно отпустило еще до того, как суп в миске закончился, и Нина почувствовала, что сил немного прибавилось. Она подумала, что через несколько минут попросит проводить ее наверх, ляжет на кровать, уткнется лицом в подушку и будет плакать. Когда она останется одна в их с Нико спальне, ей уже не понадобится притворяться сильной.
На кухню вошел Альдо, а за ним еще один мужчина. Подняв голову, Нина увидела отца Бернарди, и впервые за их многолетнее знакомство он ей не улыбнулся.
– Нина, милая моя… Как ты себя чувствуешь?
– Получше.
– Вы что-нибудь узнали, падре? – спросила Роза.
– Узнал. Нико отвезли в Верону. В штаб немецкой Службы безопасности. В СД.
– Это все? – заглянул ему в лицо Альдо. – Все, что вам удалось выяснить?
– Пока да. Архиепископ думает, что мы, возможно, сумеем убедить немцев, что тюремного заключения будет достаточно, ведь все обвинения Цвергера больше похожи на домыслы. А теперь, если вы с Розой не возражаете, я бы хотел побеседовать немного с Ниной наедине. Нам нужно обсудить… э-э… дела духовные.
Отец Бернарди, дождался, когда в кухне не осталось никого, кроме них с Ниной, затем сел на стул рядом с ней и понизил голос до шепота, так, чтобы, кроме нее, никто не услышал:
– Я не сдамся. Я небо и землю переверну, чтобы вернуть Нико тебе. Обещаю, я добьюсь его освобождения.
Нина кивнула, сморгнув обжигающие, слепящие слезы.
– Я должен кое в чем признаться тебе, Нина, – продолжал священник. – Надеюсь, ты меня выслушаешь.
– Я слушаю.
– Хочу, чтобы ты знала, что поначалу, только поначалу я очень переживал из-за твоего приезда сюда и жизни в семье Нико.
– Почему? Я думала, это была ваша идея.
– Возможно, ты не поверишь, но это была идея Нико. Я рассказал ему о дружбе с твоим отцом и о том, что, по мнению доктора Мацина, тебе небезопасно оставаться в Венеции. Еще я признался, что подумываю отвезти тебя к себе. Я собирался представить тебя местным жителям как свою осиротевшую дальнюю родственницу.
– И почему вы этого не сделали?
– Нико сказал, не очень-то хорошо будет поселить молодую девушку в полупустом доме, где на ее защиту может встать только пожилой священник. Поэтому он предложил, чтобы ты жила у него на ферме, а для этого надо было выдать тебя за его жену. Потому-то я и беспокоился.
– Простите, отец Бернарди, но я все еще не понимаю.
– Я знал, что ты умная, храбрая и великодушная девушка, поэтому подозревал – и, как выяснилось, не зря, – что Нико не замедлит в тебя влюбиться. А это означало бы, что я напрасно тешу себя надеждами увидеть его когда-нибудь священником и, быть может, даже моим преемником в Меццо-Чель.
– Если вы хотите, чтобы я признала нашу с ним любовь ошибкой, я этого не сделаю, – заявила Нина, и у нее дрогнул голос.
– Нина, милая, я пытаюсь сказать, что это я ошибался. Более того, теперь я уверен, что вы с Нико предназначены друг для друга. Некоторые называют это судьбой, но я предпочитаю думать, что ваша любовь послана свыше и есть величайшее благословение.
– Зачем вы говорите мне об этом?
– Чтобы ты не переставала надеяться. Чтобы помнила: твоя любовь к Нико, дающая тебе силы, не иссякнет. Неважно, как долго продлится ваша разлука, неважно, какое расстояние вас разделяет, – ваша любовь пребудет вечно. Пообещай мне не забывать об этом. Ты сумеешь сохранить в душе надежду?
– Да, падре, – прошептала Нина.
– Тогда, быть может, ты не откажешься помолиться вместе со мной? Можешь выбрать псалом…
Нина вспомнила лицо Нико, как он смотрел на нее в ту ночь, когда опустился рядом на колени и поклялся любить и уважать ее до конца своих дней.
– В Песне Песней есть такой отрывок… – проговорила она. – Начинается словами «Положи меня, как печать, на сердце твое…»[45]
– Я хорошо его знаю. – Не открывая молитвенника, отец Бернарди начал читать наизусть благословенный текст: – «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный…»
– «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее», – шепотом подхватила Нина. Потом она закрыла глаза и снова вспомнила ту ночь, когда повторяла за Нико брачный обет. – «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне».[46]
Отчаяние и скорбь нахлынули, накрыли ее волной, и она почувствовала, что тонет, беззащитная и одинокая. Она была так одинока…
– Отец Бернарди, вы здесь?
– Я… да… О боже мой! – Священник вдруг вскочил так резко, что опрокинул стул, и бросился прочь из кухни.
Вот теперь все ее покинули. Единственной спутницей Нины осталась боль. Боль усиливалась, ослабевала и снова усиливалась. Не осталось ничего, кроме боли.
– Нина! Нина! Послушай меня! – Золовка обняла ее за плечи ласково, но решительно. – Роды начались.
Нина подняла голову и была потрясена паническим выражением лица Розы. Той самой Розы, которая всегда знала, что делать.
– Я не понимаю… – пробормотала Нина, а затем, проследив за ее взглядом, посмотрела вниз и увидела на своей юбке темное пятно, быстро расползавшееся по ткани.
– У тебя воды отошли! Ребенок вот-вот родится, нужно отвести тебя наверх.
– Я даже не заметила…
– Зато бедный отец Бернарди заметил. Ты его перепугала до смерти. Можешь встать?
– Кажется, да, – сказала Нина, но когда она попробовала подняться, ноги подогнулись под ее весом.
– Папа! – крикнула Роза. – Нам нужна помощь!
Альдо прибежал, подхватил Нину с одной стороны, Роза – с другой, и вместе им удалось преодолеть первый лестничный пролет. На площадке Нина скрючилась от боли и чуть не упала. Двигаться и дышать она смогла, только когда схватки на время прекратились.
– Ты помнишь, чему тебя учили на курсах? – спросила Роза, когда они поднимались по ступенькам второго пролета.
– На каких курсах?
– Медсестер.
– О… да… немного, – запинаясь, выговорила Нина; на родах она присутствовала один-единственный раз – весной принесла котят деревенская кошка. – Очень мало, – поправилась она.
– Нам надо позвать Ромильду, – сказал Альдо с белым перепуганным лицом.
– Повитуху? А если она…
– Ей можно доверять, – перебила Нину Роза, – и дело свое она знает. С ней и ты, и ребенок будете в безопасности.
Наконец они добрались до спальни. Альдо побежал за Ромильдой, а Роза помогла Нине усесться на кровать.
– Давай-ка снимем платье, – сказала практичная, как всегда, Роза. – Где твоя ночная рубашка?
– У меня она одна, я ее испачкаю! – запротестовала Нина.
– Ну, не голышом же тебе рожать. Я тебе потом свою одолжу.
– Нет, прикрой меня простыней, этого будет доста… – Нина задохнулась от очередного приступа боли и умолкла.
Минуты тянулись, как часы; ни о чем, кроме боли, думать было невозможно. Наконец пришла Ромильда. Она переступила порог спальни в тот момент, когда Нина отбрыкивалась от простыни, которой ее пыталась прикрыть Роза, чтобы соблюсти приличия.
– Нет, не надо, Роза, – умоляла Нина, – я не вынесу этой тяжести, убери…
– Да и так сойдет, – весело сказала Ромильда. – Зато потом простыню стирать не придется.
Повитуха сразу разобрала сумку, которую принесла с собой, вымыла руки – Роза полила ей из чайника кипяченой водой, – затем тщательно осмотрела Нину и заявила, что ребенок родится только через несколько часов.
– Хорошо, – задыхаясь, проговорила Нина между схватками, – я рада, что он не родится сегодня, после всего…
– Ничего страшного, – заверила Ромильда, – первые дети не любят торопиться.
Часы поползли дальше, боль становилась все сильнее, а промежутки между схватками все короче. Ромильда то и дело заглядывала в спальню, и вот наконец, когда небо уже начало светлеть, предвещая новый день, она сказала Нине, что пора начинать тужиться.
– Твой ребенок готов появиться на свет.
– Что мне делать? Что делать?!
– Смотри на меня, – приказала Ромильда твердо, но ласково. – Ты и сама знаешь, что делать. Когда тело подскажет тебе, что надо тужиться, сделай глубокий вдох и задержи дыхание, а потом тужься, пока я не велю перестать. Роза поможет тебе слегка приподнять спину – ребенку так будет удобнее.
Нина настолько устала, что, казалось, у нее уже не хватит на это сил, но она сделала все, как ей велели. Напряжение мышц обжигало болью раз за разом, и когда она думала, что сейчас лишится чувств, Ромильда помогла ей наклониться вперед, и Нина почувствовала, что головка ребенка уже почти показалась.