– Да, – еле слышно выдыхает патер. – Брата Керина.
– Вашего секретаря-бухгалтера?
Обречённый кивок:
– Это ужасно, Эрол. Но позавчера я случайно услышал обрывок разговора. Алонио обвинил брата Керина в пособничестве Бездне.
– Значит, сам Алонио был уверен, что служит Всевышнему, – Алан бросает выразительный взгляд на меня. – Что конкретно вы слышали?
– Речь шла о храме Семи Стихий. Что-то о сегодняшнем утре, срыве плана и вине брата Керина. Подслушивать дурно, я поспешил обозначить своё присутствие.
– Какой план имелся в виду?
– Не знаю. Алонио не делился со мной своими планами вплоть до той минуты, когда требовалось сделать нечто конкретное.
– Вы – помощник понтифика, его доверенное лицо, правая рука. И не были в курсе его планов?
– Алонио никому не доверял. Он любил внезапность. Нагрянуть с проверкой, найти недочёты, устроить выволочку. Чем меньше посвящённых, тем сильнее эффект неожиданности.
– И вас проверял? – удивляется Алан.
– Всех.
– Известен ли вам пароль от личного визора Алонио?
– Издеваетесь? Он никого не пускал за своё рабочее место, а пароль менял каждый день. Брат Керин ещё посмеивался, мол, однажды сам забудет и что тогда? Указания и необходимые документы Алонио присылал нам по связи.
– Нетипичное поведение для благочестивого патера.
– Алонио считал: доверчивость ведёт к злоупотреблениям, а снисходительность – к вседозволенности. Постоянно повторял, что добро должно быть с кулаками.
– Мой учитель тоже любит эту поговорку, – морщится Алан. – Но от служителя Всевышнего всё-таки ждёшь милосердия и веры в людей. М-м-м… госпожа Шеус, что ты делаешь?
– Накладываю стазис, – откликаюсь я. – У Милеи наверняка есть родные и друзья, которые захотят с ней попрощаться.
– Есть, – глухо подтверждает Никос. – Родители в Ниго́ре и старшая сестра в Оли́зе. Последний год они находились в ссоре и не общались, но я, разумеется, их извещу.
– Покойная не похожа на вздорную особу, – замечает Алан. – Конечно, я сужу по внешности и могу ошибаться.
– Семья Милеи не одобряла её связи с мужчиной на четыреста лет старше, который к тому же не скрывал, что не собирается вступать в брак. Ссоры происходили только на этой почве: у Милеи был покладистый характер. Она во всём соглашалась с Алонио.
– А он её любил?
Простой вопрос вызывает долгую паузу.
– Мне трудно судить. Алонио неоднократно заявлял, что вся его любовь отдана Всевышнему. Женщины занимали в жизни понтифика очень незначительное место.
– Женщины? – цепляется Алан. – Были и другие, кроме Милеи?
– Всевышний, как вы верно подметили, не требует от нас воздержания, – смешок Никоса рваный, нервный. – До Милеи у Алонио около трёхсот лет жила другая духовная дочь, Лиáра. Но вряд ли Лиара прикончила понтифика в приступе ревности: они расстались мирно.
– Расстались до Милеи или из-за неё?
– Из-за. Только не подумайте, Эрол, никакого скандала или чего-либо подобного.
– Я пока вообще стараюсь не думать, – медленно тянет Алан. – До того как соберёшь факты, это бессмысленное и даже вредное занятие. Вы позволите нам осмотреть спальню госпожи?
– Осматривайте, – Никос поднимается. – Меня вы найдёте в моей комнате.
Осматривать, прямо скажем, нечего. На всякий случай я проверяю тело. Грёзы Грёзами, но удостовериться в отсутствии иной магии нелишнее. Ночная сорочка у Милеи простенькая – кусочек серого шёлка на двух тоненьких бретельках. От интимной стрижки в форме птички с распахнутыми крыльями у Алана краснеют кончики ушей. Стрижке лет двадцать, длина волос закреплена магически, иначе, подозреваю, Милея избавилась бы от неё. Ни на руках, ни на ногах нет маникюра: ни модного меняющего цвет в зависимости от одежды, ни даже обычного классического. Поправив одеяло, я перехожу к комоду. Бельё, колготки, сорочки…
– Ты что-то целенаправленно ищешь? – Алан заглядывает через плечо.
– Скорее хочу убедиться в своих предположениях. У Милеи шикарные, но светлые ресницы и слишком белая кожа. Удивительно, что она не пользуется косметической магией или хотя бы древними как мир тушью и румянами.
– И что ты предполагаешь?
– Что духовная дочь действительно серьёзно относилась к вере, а не просто спала с Алонио. Патеры говорят нам: любите и принимайте себя такими, какими сотворил вас Всевышний, не изменяйте данный от природы облик.
– Когда это ты успела наслушаться патеров?
– В храме на границе. После первых про́водов трясло, словно от прямого попадания пульсара. Утешения патера пришлись как раз к месту.
– Я после первых про́водов напился, – честно признаётся Алан. – Мы с парнями стащили спирт у целителя и перемешали его с сиропом. Гадость жуткая. Казалось, начну дышать огнём, словно виверн. Лучше бы тоже в храм сходил.
– Помогло? – спрашиваю сочувственно.
– Не особо. Зато сто десять лет на спиртное даже смотреть не могу. Мутит от одного вида.
– Значит, в чём-то помогло, – неуклюже шучу я.
Одёргиваю себя и возвращаюсь к осмотру. Косметички в комоде нет, белья необходимый минимум, украшения отсутствуют. В верхнем ящике пара расчёсок и несколько блёклых лент для волос. Встроенный шкаф полупустой, одежды немного. Такое впечатление, что Милея забрала из дома лишь тёмные, строгие и максимально закрытые вещи. Исключение – тёплое пальто весёлой яичной расцветки и полусапожки к нему в тон. Пальто ношеное, рядом висит новенькая куртка – и она уже уныло-чёрная.
– Впервые встречаю настолько извращённое понимание веры, – ворчит Алан. – Где сказано, что Всевышний запрещал яркие цвета?
– Всевышний не запрещает, но, вероятно, Милея слишком буквально воспринимала слова наставника о скромности и умеренности.
На полке под полотенцами коричневый жетон. Милея Ойлéн, бытовик, пятый уровень, безработная. Алан переписывает данные в своё устройство связи:
– Запрошу-ка я наш архив. Пусть пришлют всё, что у них есть на господина Алонио, а заодно на госпожу Милею Ойлен и Лиару, жаль, не знаем её фамилии. Но, если женщина как минимум три века жила с понтификом, какие-то сведения о ней должны быть в базе.
– Ты всерьёз предполагаешь, что она причастна?
– Нет, но любая информация полезна. Пока вырисовывается безрадостная картина. Алонио, возможно, был хорошим администратором, но паршивым человеком. Авторитарным, жестоким, чёрствым. Неудивительно, что Бездна нашла, за что зацепиться.
– Но убила его не Бездна, – я глажу острые лепестки хризантем. Срезанные цветы – мёртвые цветы, природники никогда не держат дома букетов. – Его убийца – такой же служитель Всевышнего, маг божественной энергии. Причём он искренне верил, что его поступок – во благо. Алан, можно вопрос? Не по расследованию?
– Можно.
– Ты любил мою маму?
Он шумно выдыхает.
– Ожидал чего угодно, только не этого… Нет, Лин. Нельзя полюбить за день. Наверное, я мог бы влюбиться: мне всегда нравились девушки со стальным стержнем внутри. Но вмешался твой папа, и весьма решительно. Кай… он такой же, как ты: хладнокровный, уравновешенный, целеустремлённый, к тому же великолепный профессионал. У меня не было шансов.
Горящие уши я остужаю силой природника. Алан правда обо мне такого высокого мнения?!
– А если честно, – он опускает взгляд, – тогда я и не был готов к серьёзным отношениям. Кай без лишних разговоров обручился с твоей мамой в тот же день. Большее, на что хватило бы меня, – предложить жить вместе. Так что правильно Ани выбрала твоего отца.
Алан встряхивается и меняет тон:
– Ну что, навестим нашего патера?
Глава 9
– Заходите, – раздаётся из-за двери.
Комната помощника понтифика разительно отличается от тоскливых спален Алонио и Милеи. Она в светло-бежевых тонах и обставлена современной мебелью. Стол завален бумагами, кровать заправлена небрежно, из дверцы встроенного шкафа торчит край мантии, на подоконнике цветут кактусы. Стена над столом увешена снимками молодой пары и двух очаровательных девчушек.
– Это мои родители и младшие сёстры, – чуть смущённо поясняет Никос.
– Отрадно видеть, что хоть что-то в этом доме не напоминает музей, – замечает Алан.
– Я сделал ремонт на собственные средства. Алонио не возражал… но и не одобрял. Патер должен заботиться о душе, а не о быте. Только после Академии мне слишком хотелось уюта.
Алан с интересом вглядывается в снимки:
– Ваши сёстры – двойняшки?
– Близнецы. Редкое и почти забытое отклонение. Маме предлагали вмешаться ещё на ранней стадии беременности, но они с отцом решили, что не хотят противится воле Всевышнего. Присаживайтесь, мне осталось дописать последнее сообщение.
Я выбираю стул у окна. Один кактус с краю, совсем маленький и чахлый, сразу начинает жаловаться. Искушение подпитать его энергией столь велико, что я уступаю. Всё равно патер не заметит воздействия: это же не магия в привычном смысле слова. Кактус на глазах оживает и выпускает крошечный бутон.
– Никос, объясните мне странность, – Алан садится на другой стул у шкафа. – Мы находимся в доме уже час, а ни брат Люсен, ни брат Керин не выглянули хотя бы из простого человеческого любопытства.
– Брат Люсен выходит из своей комнаты лишь в ванную и уборную, поесть ему приносит… приносила Милея. А брат Керин работает в кабинете при храме вместе с Алонио. Сегодня он ушёл без пяти девять, вернуться должен около шести, – Никос отрывается от экрана визора и хищно усмехается. – И я ему ещё ничего не говорил. Скандал будет не таким громким, если я предъявлю Собранию убийцу.
– Вы так уверены в его виновности?
– Он мерзкий тип, – убеждённо заявляет Никос. – Самовлюблённый и скользкий. Из тех патеров, которых нельзя подпускать к пастве на полёт пульсара.
– Почему же Алонио его терпел?
– Надо признать, в своей области Керин хорош. Может за полчаса составить любую смету с точностью до монетки.
– А скажите мне, Никос, – Алан скрещивает руки на груди, – предположим, Алонио задумал бы некий сложный план. Не совсем подобающий патеру. Идущий вразрез с заветами Всевышнего, попросту – преступный. К кому обратился бы понтифик: к вам или своему секретарю?