– Часто такое происходит?
– Примерно один раз на пятьдесят-семьдесят тысяч. Но никогда раньше такого не случалось с понтификом.
– Скверна проявляется только после смерти? – спрашиваю я, вспоминая о выпуске новостей и белой сияющей ауре покойного.
– Пока демон находится в теле, он с успехом маскируется. И даже потом какое-то время не спешит уходить: вдруг рядом окажется новое подходящее вместилище. Слабый духом человек, которого легко соблазнить.
– Из ваших слов следует, что избранный Высшим Собранием понтифик, самый достойный из патеров и наместник Всевышнего в миру, оказался слабым духом? – в голосе Алана нет издёвки, скорее вполне объяснимое недоверие.
Никос вскидывает голову, в прозрачных глазах вызов:
– Да. Слабым духом. Слабым верой. Истинно верующим человеком демоны ни за что не завладеют.
Я обращаю внимание на то, что пальцы Никоса нервно подрагивают. Лицо гораздо проще контролировать.
– Выражаю свои соболезнования, – без тени иронии произносит Алан.
– Засуньте свои соболезнования виверну в зад, – совершенно не благостно откликается Никос. – Три патера видели, как Алонио забрала Бездна, три брата знают, что нами управлял одержимый. Пусть они будут молчать, суть от этого не изменится.
– Нас с госпожой Шеус вы не считаете?
– Вы меньшее зло. Совет Магов и так не жаловал Алонио. А я понятия не имею, что писать в отчёте для Верховного Собрания!
Последняя фраза больше похожа на стон.
– Господин Никос, позвольте вам помочь, – предлагает Алан.
– Что, составите за меня отчёт? – кривится Никос.
– Мне свои бы на кого-нибудь скинуть! – искренне вздыхает архимаг Кериза. – Но преступление никуда не делось. Возможно, ища убийцу, мы попутно узнаем и подробности – как долго понтификом владела тьма, почему он ей поддался. Давайте проведём расследование вместе.
– Без УМКи? – настораживается патер.
– Откуда у вас такое предубеждение к УМКе?
– Нельзя допустить огласки, а господин Шэнон вряд ли согласится замалчивать правду. О его принципиальности всем известно. И жена у него… природница, – с отвращением выплёвывает Никос.
– А природники-то вам чем досадили? – недоумевает Алан.
– Это демоны в оболочке человека. Огромная власть и никаких сдерживающих факторов. Что вы будете делать, Эрол, если в один прекрасный день природники вновь захотят управлять миром? Перекроят Кериз по собственному желанию? Как остановить тех, что убивают на расстоянии? И кто помешает им натравить на людей вивернов, дэргов, угров? Или создать ещё более страшных тварей?
– Тогда почему вы не боитесь боевиков? Пульсары отнюдь не безвредны, – Алан создаёт и перебрасывает из руки в руку огромный огненный шар. – Или стихийников: в любой момент они могут залить мир раскалённой лавой, поднять ураган, цунами, песчаную бурю. Я не говорю о том, что сильный универсал даст фору и боевику, и стихийнику. Вы же ополчились исключительно на природников!
– Но только природники экспериментировали на людях и переделали мир под себя! – Никос раздражённо поводит плечом.
Воцаряется напряжённая тишина, и я интересуюсь:
– Господин Никос, а Алонио знал о вашем отношении к природным магам?
– Знал и полностью разделял.
Ответ заставляет меня задохнуться от возмущения:
– Как же тогда храм Семи Стихий?! Выступление по визору? Заявление о том, что нужно положить конец предубеждениям?
– Я тоже очень удивился, – Никос смотрит мне в глаза. – Особенно словам о божественном происхождении природной магии. Алонио постоянно твердил, что природников выплюнула Бездна и наша задача – загнать их всех обратно во тьму.
– Может, понтифик переменил своё мнение? – спрашивает Алан.
– За неделю? В прошлые выходные он сказал, что жизни не пожалел бы, лишь бы искоренить зло в зародыше, – Никос прикусывает язык, но поздно.
– Жизни не пожалел бы, – эхом повторяет Алан. – Алонио напророчил собственную смерть. Скажите, а при этом разговоре кто-нибудь присутствовал?
– Мы были вдвоём в его кабинете, – Никос ехидно усмехается. – Теперь-то я точно подозреваемый?
– Разумеется, – зеркалит язвительную усмешку Алан. – Вы закончили здесь?
– Да. Храм очищен и открыт для посетителей, брат Санио приступил к обязанностям. Хотите осмотреть особняк понтифика?
– Вы очень догадливы.
– В детстве любил книги о расследованиях. Надо сказать, вы странно ведёте дело. Задаёте неправильные вопросы, не ищете следы.
– А какие вопросы задали бы вы?
– Где я находился этим утром, есть ли у меня алиби или мотив для убийства.
– И как, есть? – Алан хмыкает и продолжает, не дожидаясь ответа: – Господин Никос, вы маг высшего уровня, как я или госпожа Шеус. Переместиться в любую точку Кериза займёт у вас секунды, затереть следы – пару минут, подготовить алиби – четверть часа. Книги о расследованиях пишут дилетанты, они изо всех сил приукрашивают работу следователя, чтобы читатель не заскучал. На самом деле девяносто девять процентов нашей работы – осмысление фактов.
– Тогда зачем вам особняк Алонио? – иронизирует патер. – Сидите здесь и осмысливайте.
– У меня практически нет фактов. Так вы покажете нам особняк?
Вместо ответа Никос открывает портал, который выводит в осенний парк. В Закре гораздо теплее, нежели в столице, деревья ещё не стряхнули поредевшую ржавую листву, доцветают поздние хризантемы, на общем рыжевато-буром фоне выделяются стройные зелёные туи вдоль аллеи.
– Главный храм, – Никос кивает на сияющие шпили в полусотне соненнов от нас и тут же указывает в противоположную сторону: – Особняк понтифика.
Солидное старинное здание в конце туевой аллеи расположено примерно на таком же расстоянии, что и храм. Бледное осеннее солнце отражается в узких окнах, подсвечивает потемневшую от времени черепицу, золотит замысловатые коньки и флюгеры в виде птиц.
– Приятная ежедневная прогулка из дома на работу и с работы домой, – комментирует Алан. – А где живёте вы, господин Никос?
– Алонио любезно предоставил мне комнату.
– А до этого?
– В общежитии духовной академии, – лицо у Никоса такое, словно он вот-вот фыркнет. – А до академии – у родителей в Стуо́ре. Мой отец – патер Ви́лий, мать – Кари́на Ги́рен. Могу дать адрес.
– Выговор у вас столичный, – Алан окидывает взглядом парк. – Мне вот до сих пор говорят, что картавлю по-мефисски.
– Так вас не забирали в академию в шесть лет.
– В шесть?! Зачем так рано?
– Чтобы будущий служитель не разрывался между любовью к родителям и любовью к Всевышнему.
– Слушайте, не мне судить, конечно… – начинает Алан, но Никос обрывает его.
– Вот и не судите.
Я принюхиваюсь к тонкому запаху хризантем. Клумбы недавно выполоты, увядшие соцветия аккуратно обрезаны. Интересно, кто ухаживает за цветами? Вряд ли сам понтифик.
– Кто ещё живёт в доме? – угадывает мои мысли Алан.
– Брат Кери́н, он исполняет обязанности секретаря и бухгалтера. Почтенный брат Люсéн, его Алонио пригласил около месяца назад. Обычно патеры служат до последнего своего часа, лишь изредка они слабеют раньше. Таких братьев забирают родственники, но у брата Люсена родных нет. Ему шестьсот девяносто семь лет…
– Сколько?! – невольно вырывается у меня.
– Шестьсот девяносто семь, – со мной Никос держится более уважительно. – Он почти не ходит, но при этом очень приятный старичок и не доставляет ни малейшего беспокойства. И Милéя.
Никос умолкает и отворачивается. Алан тут же интересуется:
– Милея, она кто?
– Духовная дочь Алонио, – сухо отвечает Никос. – Год назад госпожа попросила понтифика стать её наставником.
Алан прищуривается:
– Господин Никос, вы уже не мальчик, мы тоже взрослые. Давайте называть вещи своими именами. Я не слышал, чтобы Всевышний требовал от своих служителей воздержания. Милея – любовница понтифика?
– Да.
Патер упорно смотрит в сторону.
– Ну и что тут такого? – недоумевает Алан. – Можно стесняться любовницы, если ты женат, а холостой мужчина вполне…
– Господин Эрол, – вскидывает голову Никос, – очень прошу вас: заткнитесь.
Он быстрым шагом направляется к особняку, мы вынуждены не отставать.
– Разве служитель Всевышнего не должен всегда быть кроток? – после недолгой паузы спрашивает Алан у хризантем вдоль аллеи.
– Должен, – тем же хризантемам отвечает Никос. – Вечером мне придётся молиться вдвое усерднее обычного. Каяться в гневливости и осуждении ближнего своего.
– Хорошо, что я не патер.
– Хорошо, что я – патер.
– Не имеете права мне сейчас нахамить?
– Помню, что рукоприкладство – грех.
Мы заходим в дом. Внутри особняк ещё древнее, чем снаружи. В прихожей нет окон, свет от люстры едва рассеивает мрак. Барельеф под потолком изображает сотворение мира: извержение вулканов, высоченные горы, моря, полные зубастых чудовищ и монстров, похожих на вивернов, только без крыльев. На тумбах у центральной лестницы разлеглись гривастые каменные звери, пасти оскалены, мощные лапы придерживают пульсары.
– Сюда, – Никос кивает на лестницу. – На первом этаже библиотека, архив, кладовые и кухня, которой не пользовались несколько веков.
– Где же вы готовите еду?
– Нигде. По мнению Алонио, приготовление пищи в доме ведёт к греху чревоугодия. Поесть можно и в городе.
– А завтраки? В круглосуточных грофериях одни лёгкие закуски, рестораны открываются слишком поздно.
– «Попоститься лишний раз полезно», – Никос явно цитирует понтифика.
– Сурово.
– «Усмирение плоти ведёт к возвеличиванию духа».
Подниматься по лестнице в узком платье госпожи Шеус нелёгкое испытание, особенно когда нельзя показывать, насколько тебе неудобно. На площадке второго этажа тоже тумбы со зверями, на сей раз полосатыми и без гривы. Точно такие же изображены на старинных часах моей прабабушки.
– Сколько лет этому дому? – спрашиваю я.
– Семь тысяч девятьсот сорок восемь, – без запинки отвечает Никос.