— Спасибо… А кто это пел?
— Понравилось? Все гости в восторге, Бэ-Бэ прямо не отходит от него.
— Это граф или невропатолог?
— Пел наемный тенор, детка. Правда, он не актер и подрабатывает этим ремеслом редко. Сегодня выступил здесь по моей просьбе.
Стефано ушел, пожелав ей спокойной ночи.
Но Кристине уже не сиделось в комнате. Накинув поверх свитера и брюк свой новый меховой жакет, она по боковой лестнице спустилась в холл и, не замеченная никем, выскользнула в парк. Миновав освещенную фонарями площадку у подъезда, девушка скрылась в аллее, ведущей к озеру. Прохладный воздух бодрил, и ощущение осенней свежести, печальной и возвышенной как звучание органа, придало ее шагу летучую легкость.
Однажды, еще пятнадцатилетней комсомолкой, Кристина посетила с группой школьников Ригу. Латвия была союзной республикой, а проезд учеников в дни осенних каникул стоил совсем недорого. Они гуляли по старому городу, кормили с рук белок в парке на холме, а потом как-то вдруг — смеющиеся и разгоряченные — попали в собор, полный торжественно замерших в сумраке людей. От впервые услышанных звуков органа у Кристины перехватило дух, а в тайных летописях души навсегда остались вместе прощальная грусть засыпающего до весны парка и величественные аккорды, рвущиеся в небо. Смертное и вечное, великая печаль и бессмертная надежда — рука об руку, в непостижимом, томящем душу единстве…
Аллея упиралась в каменную беседку, окруженную колоннами, а от нее три узких лесенки веером сбегали с обрыва к самой воде. Кристина постояла у балюстрады, подставляя лицо ветру и чувствуя себя на капитанском мостике летящей по волнам шхуны. Что-то важное происходило с ней, что-то значительное. Может быть, именно в эти минуты она взрослела, черпая силы и уверенность у природы — у ночного воздуха, воды, земли?
Впервые в жизни ей захотелось извлечь из своей груди мощный, прекрасный, послушный ее воле звук… Хотя бы один-единственный раз вот в эту глухую темную полночь запеть как Монтсеррат Кабалье… Боже, один только раз, а потом до самой смерти помнить об этом мгновении и беречь в себе, подобно тайному сокровищу.
Увы, не стоило и пробовать. Кристина сбежала к озеру и, присев на последней, омываемой волнами ступеньке, опустила руки в воду. Упругая, гонимая ветром волна шлепнулась о ее сапожки, обдав брызгами лицо. Отскочив, девушка засмеялась и пошла вдоль берега по вьющейся среди кустов дорожке. Куда — неважно.
Среди деревьев засветился огонек, потом показались очертания деревянного дома под островерхой крышей. «Охотничья хижина» в лесу с манящим теплым светом в полуоткрытых ставнях, окруженная могучими кленами и стайкой низеньких елок, словно пытающихся заглянуть в окна, казалась совершенно сказочной. Обитель доброй колдуньи или веселых гномов. Не думать же, в самом деле, что в теплой комнате сидит пузатый садовник Антонелли, похрапывая у телевизора. Кристина постояла, придумывая предлог, чтобы постучать в массивную дубовую дверь, прихваченную металлическими скобами. Тускло поблескивал круглый медный шар ручки, предназначенный, видимо, для великана, но звонка не было видно. Кристина вытащила из кармана озябший кулачок и постучала. Никакого движения за дверью, тишина, лишь шумит в кронах деревьев ветер, кружа сорванные листья. Она протянула руку, и кленовый лист, скользнув с высоты, лег прямо на раскрытую ладонь. В мерцающем свете, идущем из окна, отчетливо вырисовывался его зубчатый контур с торчащим восковым черенком.
«Все, что сбыться могло, мне, как лист пятипалый, прямо в руки легло. Только этого мало…» — тут же зазвенела в голове строка Тарковского. И впервые Кристина, слышавшая эти слова много раз в песенном исполнении Ротару, поняла, о чем они. И зашептала весь стих сначала, забыв про гремучую оркестровку, удивляясь точности и красоте смысла.
Дверь домика отворилась, темный мужской силуэт на фоне светлеющего прямоугольника казался огромным.
— Да заходите же, синьорина! Я едва согрел дом, не хочу напускать холода, — окликнул ее незнакомый голос так, будто уже с полчаса уговаривал принять приглашение. — Вы что, заколдованы или замерзли?
Он соскочил со ступенек и, подхватив Кристину под руку, чуть ли не силой затащил ее в дверь:
— Вот еще, любительница ночных прогулок под дождем… — Хозяин удивленно окинул взглядом девушку, оторопело сжимавшую кленовый лист и глядящую на него широко раскрытыми, полными восторженного удивления глазами.
— Вы?! Это вы?! — Кристина замотала головой, сообразив, что говорит по-русски и, переведя дух, сказала по-итальянски: — Простите. Я задумалась. И приняла вас за другого.
Конечно, трудно было не обомлеть: в лесной избушке обитал не садовник и не людоед. В двух шагах от Кристины стоял высокий брюнет в шикарном белом костюме. Ворот рубашки под упрямым, пересеченным ямочкой, подбородком был распахнут, концы развязанного галстука-бабочки небрежно свисали, будто демонстрируя высшую элегантность. Это он, темноглазый, смуглый, с падающими на лоб завитками цыганских волос поразил ее воображение там, на подмосковном шоссе.
— Меня зовут Санта. А вы иностранка? — Хозяин домика снял с ее плеч жакет и встряхнул мех, усыпанный водяным бисером.
— Я даже не заметила, что идет дождь. — Кристина закинула на спину мокрые волосы. — Да… я иностранка.
— Хм… — Человек, назвавший себя Сантой, внимательно посмотрел ей в глаза. — Ты чего-то наглоталась, крошка?
— Н-нет. Я просто немного удивлена. Я испугалась. Я гуляю здесь первый раз.
— Ну, тогда ты свалилась с Луны. На прислугу не похожа, да и среди гостей Антонелли я тебя не заметил. — Парень взял ее руки в свои. — Совершенно окоченела. Наверно, плавала в озере. Ну-ка, скорее к огню, а я согрею вино.
Он усадил Кристину в низкое кресло, подвинул его прямо к жарко пылающему камину и, повозившись в глубине комнаты, протянул девушке чашку с горячим напитком.
— Пей смело. Это чинзано, немного корицы, мускатный орех… А я пока утеплюсь.
Кристина, приблизив лицо к огню, так, что коже стало горячо, медленно глотала ароматный глинтвейн. В голове было пусто и торжественно, как в соборе перед мессой.
— Санта — это святой? — спросила она, не оглядываясь.
— Да. Вообще-то Санта — это детское прозвище. Я всегда изображал в праздники Санта-Клауса и пел на Рождество всякие церковные гимны. — Бухнувшись в кресло напротив, парень нагнулся, шнуруя спортивные ботинки. Он уже успел переодеться в толстый свитер и джинсы.
— А меня зовут Кристина Ларина. Я русская, живу у Стефано Антонелли. Мы приехали сюда на уик-энд.
Бросив незавязанный шнурок, Санта с удивлением уставился на Кристину.
— Значит, это у тебя болела голова и ты валялась в постели, пока все объедались, а я надрывал горло, услаждая слух почтеннейшего общества?
— Так это пел ты?! — Кристина чуть не уронила чашку и только тут заметила, что все еще сжимает в кулаке кленовый лист.
Она посмотрела на предвестник чудесной встречи с суеверным трепетом и спрятала его в карман.
— Я никогда так не волновалась от музыки. Мне хотелось плакать…
— Все старушки на нашей улице лили слезы, когда пел Санта. А позже удавалось растрогать и более юных синьорин. — Он подбросил в камин поленья. — Слушай, у меня идея: спать уже все равно поздно. Давай устроим вечеринку. Поболтаем, выпьем, а? Я могу тебе спеть.
— Спасибо. Но Стефано будет волноваться… — Кристина даже испугалась столь неожиданного предложения.
— Звони быстро, пока не разъехались гости. — Он протянул Кристине радиотелефон. — Этот охотничий домик Стефано отдал в мое распоряжение на уик-энд. Здесь вполне хватит места для двоих. Я не маньяк и не насильник. Просто неохота сидеть одному. Да и ты, кажется, интересный собеседник. Расскажешь про Москву.
Кристина механически набрала названные Сантой цифры и произнесла подсказанный им текст: «Я останусь поболтать с певцом в охотничьем домике. Он обещает петь до утра».
— Вот видишь, ты свободна. Что он сказал?
— Что очень рад за меня… Ведь я хандрю.
— Вот и отлично. Представь, что ты у доброго исповедника, и рассказывай все начистоту. Обожаю романтические истории! Ведь это несчастная любовь, да? Мне нужен опыт для исполнения «слезных арий». Самому-то мне всегда везет. — Санта ловко жонглировал апельсинами. Поймав один из них ртом, другой бросил Кристине. — Ешь, ты, наверно, голодная. У меня здесь шоколад и всякое вино в холодильнике. Протянем до утра.
Он закинул ноги на подлокотник кресла и запросто, без ножа, очистив свой апельсин, смачно вгрызся в сочную мякоть.
— Давай без церемоний. Это охотничьи апартаменты. Видишь — вокруг рога и шкуры. А на этом медведе у камина, думаю, отдыхала не одна парочка… Так что там, в Москве? Перестройка?
— В общем-то, да. Только я не интересуюсь политикой. Правда, не люблю коммунистов, устроивших у нас «застой» на семьдесят лет. А Стефано, оказывается, сын коммуниста-капиталиста. Странно у вас…
— Я тоже не очень сведущ в политических играх. Знаю, кто приличный человек, а кто сволочь. И это, думаю, главное. Так твой московский жених сбежал, пока ты здесь вертелась перед объективами?
— Откуда ты знаешь, кем я работаю?
— Видел портрет на обложке. Но, честно говоря, не подумал бы, что это ты. Стефано сказал, что его русская гостья звезда агентства «Стиль». Это совсем неплохо. Ты и в России блистала в журналах?
— Ой, что ты! В России я была обычной девчонкой, на которую никто и внимания не обращал. Все произошло, как в сказке… Моя школьная подружка познакомила меня с человеком, который имеет большое влияние на конкурсах красоты. Ну, он как-то сразу ввел меня в состав претенденток…
— Понятно. И ты стала «Мисс Россия»!
— Да нет же! Я не заняла никакого места, только почему-то очень понравилась итальянцам. Может, слышал про фирму «Карат»? Они заключили со мной контракт на три месяца и подарили свои изделия и в качестве приза — колье и диадему.
— И ты упорхнула в Рим, а твой парень, сделавший девочке карьеру, остался ни с чем. Печально.