Соловьев с удивлением поднял левую бровь и повернулся к Гордону. Они посовещались на незнакомом Туркину языке, кажется, на эсперанто.
— Хорошо, выходите, — вынес вердикт Гордон. — Только в ближайшее же время определитесь, кому из знакомых мужчин вы нравитесь больше всего. И остановите свой выбор на нем. Во второй раз мы вас не выпустим.
Следом к пропускному пункту подступила бабушка с сухими, бесцветными губами и потухшими бесцветными глазами. Тем не менее, заговорила бойко.
— Вы уж пропустите меня, милые. Я седни в церковь собралась идти, да чо-то плохо себя почувствовала. А сичас вроде полегчало, как будто ангел-хранитель возле меня крылами помахал.
— Ага, послужил вам в качестве вентилятора, — с любезной ухмылкой откликнулся Соловьев. — Вы, бабуся, нам без метафор скажите: в бога-то, на самом деле, веруете?
— Вообще-то, сынки, сама не знаю. По молодости лет я в комсомоле состояла. Мне и в бога хочется веровать, но и прежние комсомольские песни нравятся: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка». А особенно вот эта: «Буду вечно в комсомоле, буду вечно молодой!»
— А вы знаете, что в церкви самодеятельные песнопения запрещены? — строго спросил Гордон. — Одни такие же комсомолки спели и сплясали в храме Христа Спасителя. Теперь будут в лагерной самодеятельности участвовать.
— Не, я в церкви молчу, батюшку слушаю. Он так интересно рассказывает. Ага, про Христа Спасителя. Как он камни в хлеба превращал, а воду в вино, — старушка пошарилась в карманах кацавейки, вытащила узелок. — Так я по его примеру, но по своим возможностям.
Трясущимися пальцами стала развязывать узел на свернутом платочке.
— Что у вас тут?
— Монетки, — она, наконец, развязала. — Нищим на паперти хочу раздать. Чо ли, зря наменяла?
И контролеры раздвинулись, пропуская её.
Одна девушка, худая, бледная, с синими кругами под глазами, терпеливо дождалась очереди и сказала, что в мыслях она уже примирилась с невозможностью возвратиться, но ей маму и папу жалко. Она не хочет, чтобы мама плакала, а папа нервно курил, узнав, что она едет до Пречистенки. Её тоже выпустили. Мужчина во цвете лет, хмельной и нагловатый, с франтоватой бабочкой на шее по-свойски подмигнул ревизорам.
— Ну, мужики, вы-то меня поймете. Про Дон Жуана, небось, слышали?.. Так вот, я русский его вариант. Разрешите представиться: дон Иван. Дозвольте мне выполнить жизненное обязательство перед самим собой.
— Какое обязательство?
— Познать тысячу и одну женщину. Тысячу-то я уже познал, а одну не успел. А знаете, не хочется уходить со сцены жизни неудовлетворенным.
Дон Иван, видимо, полагал, что сможет развеселить озабоченных своей миссией контролеров. Но те даже не улыбнулись. Они опять переговорили на эсперанто и подозвали сопровождающего.
— Господин Челноков, предоставьте дону Ивану ваш кабинет. Пока доедет до Пречистенки, он свой план выполнит и перевыполнит. Пусть обратится к Наташам, они не откажут ему.
Разрешили, таким образом, вопрос и с доном Иваном. А нетерпеливый студент не смог договориться с доцентом. Туркин подслушал их разговор.
— Что вы как на базаре? — болезненно сморщившись и растирая ладонью сердце, выговаривал препод. — Я даже не знаю теперь, как быть! Из вернувшихся обязательно найдется доносчик. Вы понимаете, что поставили меня перед ужасным выбором? Что мне теперь прикажете делать? Ехать до конца или выйти с перспективой сесть в тюрьму?
Ничего от него не добившись, молодой человек опять протолкался к дверям.
— Дяденьки! Хорошие! Выпустите меня. Да черт с ними, с экзаменами! Согласен и неученым жить. Вот возьмите, — он протянул им конверт.
— Нам еврики не нужны, — неподкупно сказал Гордон.
— Как не нужны? — с отчаянием выкрикнул студент. — Деньги всем нужны!
— Мы фантомы. Они нам ни к чему.
Туркин и это слышал. Ему даже стало жаль расстроенного парня, с которого спесь слетела, и слезы покатились из глаз. «Что ж они так с ним?» — Он тоже отлынивал, когда учился, а на экзаменах по-всякому, как мог, ублажал преподавателей. Правда, денег тогда не водилось. А сейчас в бумажнике — есть, и, по правде сказать, мелькнула мысль предложить контролерам. Даже придумал, в какой форме: «Уважаемые, я готов уплатить штраф за безбилетный проезд». Но зачем им рубли, если они даже от евро отказались?.. Дыхание опять стеснилось. Что же сказать? Какую вескую причину выложить, чтобы выпустили?.. Соврать — не получится. По всему видать, опытные товарищи, прошедшие большую практику. Раньше, в древней Спарте, немощных и ненужных сбрасывали со скалы. Теперь другие методы отбора? Так быть ему или не быть?.. Надо поднапрячься, каким образом решить этот вопрос. Туркин, желая выгадать время, пропустил вперед соседа. Тот встрепенулся и расшаркался перед контролерами.
— Уважаемые, мне собачку надо покормить.
— Собачку? — живо заинтересовавшись, спросил Гордон. — Какая у вас собачка? Сенбернар? Лабрадор? Колли?
— Наверно, беспородная. Я ее подобрал на улице. Ей машина переднюю лапу отдавила.
— И чем же вы её кормите?
— А что сам ем, то и ей даю. Вот видите, — бывший северянин открыл сумку. — Тут у меня хлеб, лапша быстрого приготовления, молоко «Отборное», баночка икры… Ой, икру она есть не будет.
— Значит, для себя взяли, полакомиться хотите? — Соловьев заглянул в сумку. — А что за икорка-то? О, кабачковая!
Как ни странно, контролеры на сей раз удовлетворились ответами, одновременно раздвинулись, освобождая выход, а Гордон даже выдал напутствие:
— Только будьте осторожней. Когда подыметесь наверх, на красный свет не лезьте. А то вам четырехколесные чудовища тоже лапы отдавят.
«Надо же, — позавидовал Туркин. — Такую пустячную причину выдвинул, а выпустили!» Он прикинул, что собачку вполне мог покормить сам, причем, посытнее, чем этот пенсионер, так и не выбивший себе северных надбавок. Еще одного мужичка пропустил вперед, ничего не придумав. Этот был в ветровке с поднятым капюшоном. За спиной — школьный рюкзачок.
— Я привык к порядку, — разъяснил мужичок. — У меня на даче в Дубровке всё вылизано, ни одной лишней травинки. А тут позавчера обильный звездопад случился. И почему-то изрядная часть небесных булыжников высыпалась именно на мой огород. Я, как увидел, мне плохо с сердцем стало. Хочу вернуться и собрать камни.
— А что, разве некому?
— Кто ж их соберет, если не я? Супруга — женщина слабая, болезненная. Сын с невесткой на дачу вообще не заявляются, только за урожаем.
— Понятно, — Гордон повернулся за консультацией к коллеге. — Выпустим?
— Пожалуй, — кивнул Соловьев. — Пусть-таки соберет камешки.
Туркин нерешительно приблизился к выходу. Всех пропустил, последним остался. Правда, еще один товарищ впереди маячил, но, видимо, сил не хватило дождаться, и он присел на скамейку. Голову опустил в книжку, как будто там хотел вычитать ответ на вопрос: зачем возвращаться?..
— Ну, а вы что молчите? — проницательно спросил Соловьев. — Отыскиваете соломинку, которая вас спасет?
— Впереди меня еще вот он стоял, — Туркин всё надеялся, что в самую последнюю минуту придет озарение. — Эй, товарищ, ваша очередь!
Но мужчина не откликнулся, так и продолжал сидеть, уткнувшись в книгу. Контролеры опять позвали на помощь Челнокова. Сопровождающий подошел, приложил пальцы к сонной артерии книгочея и печально покачал головой.
— Может, еще не поздно искусственный массаж сделать? — предложил Гордон.
Челноков осторожно взял книгу из рук навсегда уснувшего, заглянул на открытую страницу.
— «Мифы народов мира». Открыто на страничке про реинкарнацию.
— Ладно, не тревожьте его, — ухмыльнулся Соловьев. — Может, он уже переселился, в кого хотел.
Пока они разбирались с внезапно почившим, Туркин лихорадочно перебирал варианты. Сказать им, что хочет помириться с Ариадной? Так ведь выяснят, что она живет с другим мужчиной и совсем не желает возвращаться. Или объявить, что горит желанием восстановиться на работу? Но вице-президент Пилонов вряд ли изменил свое мнение о нем. Найти и покормить собачку, которая его укусила? Так нашелся уже человек…
— Ну, что вы, гражданин, мнетесь?
— Думаю, — ответил Туркин. Ему стало скверно, как никогда. И контролеры сразу приметили.
— Э, погодите! — заторопился Гордон. — Не теряйте сознание. Вы же нам так и не ответили: для чего вам возвращаться?
В самом деле, для чего? Туркин не знал. Только, мучительно напрягшись, припомнил, что и до подземки об этом думал, когда еще был вполне здоров. Но каждый раз упирался в отвратительную бесконечность. Ну, пусть даже в десять раз больше он проживет. По сравнению с миллиардами лет, прошедших и будущих, это ничтожно мало. Он даже не песчинка в бескрайней пустыне Сахара, а атом песчинки в этой пустыне. Так стоит ли возвращаться?
— Я не знаю! — с отчаянием воскликнул он. — Я не определился!
— Пора уже, — Соловьев вприщур глянул, определяя возраст. — Вроде не мальчик.
— Я во всем сомневаюсь!
— Значит, еще существуете, — сделал безапелляционный вывод Гордон.
— Он и в наших полномочиях сомневается, — с привычной усмешкой заметил Соловьев.
Контролеры опять заговорили непонятно, и Туркину показалось, что они совещаются особенно долго. Наконец, Гордон шепнул Соловьеву, перейдя на обычный язык: «Ладно, дадим шанец». Выпустили, наказав живей определяться, а напоследок сообщили, что будут в семь вечера выступать в прямом эфире, и эта передача ему наверняка может пригодиться.
Туркин вышел на перрон. Гордон вытащил из чехла круглый зеленый знак и дал сигнал к отправлению. Но тут, прежде чем двери захлопнулись, студент все же успел выскользнуть из вагона. Петляя, как заяц, побежал по перрону.
Оставшиеся — те, кто еще стоял на ногах, — впаялись в окна, раззявили рты. По-видимому, они кричали. Но что — разобрать было невозможно. Пробудились «Задорные робята». Они тоже, всем коллективом, прильнули к стеклам. С некоторых слетели парики. Гладкие черепа блестели в мертво-белом свете фонарей. Туркин глянул на