Солнце еще не успело закатиться за верхушки сосен, оно еще просверкивало красным сквозь разрывы в тучах, когда лесник нашел неведомого лыжника. Тот лежал ничком, неловко уткнувшись головой в подвернутую руку, и не шевелился. Шапка при падении отлетела в сторону, и набегавший с востока ветер ерошил давно нестриженые черные волосы. Отметив, как торчали в стороны носки лыж, которые так и остались на ногах у раненого, дед неодобрительно пробурчал:
— Вишь, как нехорошо. Хоть бы ноги не переломал, не то не вывихнул.
Лежавший его не слышал, а если и слышал, то не подавал виду. Иван Архипыч подошел ближе, не таясь, и окликнул его.
Молчание.
В морозном вечернем воздухе затанцевали первые снежинки. Это было плохо. Это означало, что человека нужно вытаскивать быстрее, пока не поднялась метель. Конечно, до дома уже недалеко. Заблудиться лесник не боялся, но и приятного мало в том, чтобы тащить на себе взрослого мужика сквозь бесконечную мутно-серую пелену густого вечернего снегопада.
Нагнувшись над упавшим лыжником, лесник первым делом вынул его обутые в добротные меховые унты ноги из лыжных креплений, откинул лыжи в сторону, и только потом перевернул тяжелое безвольное тело.
И тогда раненый открыл глаза.
— Сарычев, ссскотина, — сказал он, четко и разборчиво, хотя и глядел невидящими глазами куда-то мимо дедова плеча, в серое-серое небо. — Ну, стреляй, сука, не мучай.
— Погоди, парень, — прошептал лесник, осматривая непонятного лесного гостя. — Не догнал тебя твой Сарычев, не время еще помирать-то. Куда тебя ранило, ты скажи.
Раненый с трудом всмотрелся в лицо старика, заросшее косматой сивой бородой едва не до самых глаз, и как-то удовлетворенно кивнул.
— Значит, не сейчас… — пробормотал он заплетающимся языком. — Руку мне прострелили дед, у плеча. Рана-то не страшная, но крови я потерял… Не жравши три дня, да с пулей в плече много не навоюешь…
Теперь уже Иван Архипыч и сам заметил, что левое плечо лыжника было перехвачено как попало заскорузлой, пожелтевшей от давно засохшей крови тряпицей, наполовину уже размотавшейся. Видимо, раненый перевязывал себя сам, одной рукой, второпях, и толку с такой повязки было — чуть.
— Идти можешь? — на всякий случай спросил он, наперед зная, что услышит.
Раненый слабо помотал головой.
— Извини, дед. Ты бы бросил меня тут. Нам обоим лучше будет, поверь.
В конце фразы голос его стих, превратился в еле слышный свистящий шепот.
— Ну уж нет, парень, — твердо сказал лесник. — Коли до сих пор не помер, так, глядишь, с помощью моей и еще поживешь. Потерпи, я мигом.
Старик сноровисто сбросил полушубок, смастерил из него и лыж раненого волокушу, взвалил бессильно закрывшего глаза лесного найденыша на хлипкое сооружение и впрягся в веревочную петлю. Натянул ее грудью, выругался натужно — и пошел, пошел, прокладывая широкими лыжами новую лыжню, тяжело дыша и стараясь не думать о том, что, если он не поторопится, раненый на волокуше попросту замерзнет.
Обошлось.
Когда Иван Архипыч, выдыхая ртом клубы пара, мгновенно оседавшего на усах и бороде стылым инеем, вывалился на полянку, где стояла его избенка, и оглянулся на волокушу, то увидел, что раненый открыл глаза.
— Зря ты связался со мной, дед… — прошептал он. — Сарычев все равно за мной придет. Он знает, куда я ушел, просто не торопится. Думает, я у него в руках. И правильно, вообще-то, думает.
— Помолчи, — досадливо шикнул на него лесник. — Силы береги, дурак.
Он обхватил руками раненого и заволок его в дом. Даже в выстывшей за день его отсутствия избе лучше, чем в лесу — по крайней мере, ветер не гуляет. А сейчас еще старик разожжет печь, нагреет воды… Вообще-то было уже поздно, но найденного в лесу следовало спасать.
Иван Архипыч взвалил раненого на топчан, застеленный толстыми цветастыми одеялами, еще одним одеялом и грудой старых ватников и полушубков накрыл сверху. Парень, подобранный в лесу, попытался благодарно улыбнуться, но получилось плохо, он лишь приоткрыл уголок рта, как-то неприятно, хищно.
Вскоре в печи весело заплясали языки пламени, потянуло теплом. Лесник попытался снять с раненого одежду, одновременно рассматривая его лицо.
Вряд ли спасенному было больше тридцати. Грязная, давно не бритая щетина расползлась по впалым щекам и подбородку, серые глаза то откроются, то закроются бессильно. Небольшой шрам на носу.
«Боксер, что ли», — невольно подумал Иван Архипыч. Плечами, кстати, спасенный тоже напоминал спортсмена.
— Тебя как зовут, — спросил лесник, стягивая с раненого грязный ватник, стараясь не потревожить простреленную руку.
— Константин, — откликнулся раненый и тут же зашипел от боли — снять ватник, не тронув раны, не удалось.
— Константин я, — повторил он, когда боль в плече унялась. — Ларцев Константин Сергеевич.
— Костя, значит. Ладно, ты три дня не ел, а вот мылся ты когда последний раз, парень?
На холоде запаха не чувствовалось, а в тепле от одежды и белья Кости несло перепревшим кислым многодневным потом.
— Не помню, дед.
— Вшей-то хоть нету? — строго спросил Иван Архипыч.
— Нет. Или просто не чувствую.
— Ну, с божьей помощью, глядишь, хоть этой напасти не будет.
Рана на плече выглядела плохо, но, насколько лесник мог судить, заражения парень не подхватил. Что ж, и на том спасибо. Врача бы сюда, да где его, во-первых, найдешь? А во-вторых, как сделать так, чтобы никто не узнал о том, что доктор зачем-то посещал лесникову избу? Проклятые гансы услышат, так мигом решат, что у лесника в доме — не меньше чем партизанский штаб собирается.
— Пустую ты работу делаешь, дед, — вдруг услышал снова лесник. — Васька Сарычев — он парень настырный, дело свое крепко знает. Ночью он не придет, ему тоже отдохнуть надо, и Васька понимает, что мне все равно деться некуда. А вот с утра, да по свежему следу…
— Твой след нынче же вечером снегом завалит, — возразил дед, срывая с грязного худого тела пропотевшие тряпки.
— Найдет, — с какой-то нечеловеческой уверенностью пробормотал Костя. — Поверь мне… Как тебя зовут?
— Иван Архипыч я.
— Поверь, Архипыч, этот — найдет. Зря ты впутался, как бы и тебе не поздоровилось.
— Ты не пугай меня! — прикрикнул лесник. — Мы и так пуганые. Все немецкую, ну, ту, что первая, прошли, а потом еще и гражданскую, до самой Варшавы.
— И обратно? — бледно улыбнулся раненый.
— И обратно, — согласился старик.
Позже, когда вскипела вода, старик осторожно обмыл ослабевшее тело своего неожиданного гостя и попытался накормить его. Руками тот ворочал едва-едва, Иван Архипыч кормил его сам. Ел парень жадно, но сдерживал себя, понимал, что нельзя набрасываться на еду. Это деду понравилось. «Ведь должен выжить», — неожиданно подумал он. «Рана неопасная, в тепле да в сытости — разве ж я его не выхожу? Вот только этот его Сарычев…».
— Костя, — окликнул он раненого. — Кто тебя так?
Дед пальцем показал на рану, укрытую свежей беленой повязкой.
— Сарычев твой, что ль?
Костя кивнул. Ему говорить — и то было трудно.
— Вообще-то, их четверо было. Или даже пятеро. Одного я свалил — это точно. А потом меня зацепило. И патроны кончались…
— Чего вы не поделили-то? — вздохнул лесник.
Что случилось с этим странным парнем? Откуда он взялся тут? В окрестных деревнях да селах молодежь по большей части ушла с отступающей Красной Армией. И почему русские гоняются по лесам за русскими же? Что-то лесник, сидящий в своей глуши даже без радиоприемника, прослушал? Новая гражданская? Да нет, с чего бы? Или…
При мысли об этом Иван Архипыч вздрогнул. Слышал он краем уха о том, что в некоторых деревнях гансы призывают местных мужиков, способных держать оружие, вступать в какую-то ихнюю полицию. Нет, но не может же этот простой русский парень Костя быть фашистским прихвостнем? Или это Сарычев, которого Костя так боится, прислуживает оккупантам?
— Расскажи мне, — мягко попросил лесник. — Почему тебя хотели убить? Что с тобой стряслось?
И тут случилось небывалое — Костя рассмеялся. Получалось это у него плохо и от того выглядело особенно страшно. Голый, закутанный в одеяла парень, которому и рукой-то шевельнуть — непосильная задача, трясся от мелкого булькающего смеха, туда-сюда ходил острый кадык, вздрагивали губы.
— Не, дед, я не сумасшедший, — опередил он уже готового спросить об этом старика. — Но если я правду расскажу, ты точно не поверишь.
Ночь пролетела быстро. Раннее зыбкое утро Иван Архипыч встретил на ногах, выскользнул на лыжах в лес, быстро и сторожко пробежался в ту сторону, откуда вчера притащил Костю. Но все было пока спокойно. Тогда он вернулся домой и принялся вспоминать вчерашний разговор.
Спасенный им парень, просмеявшись, заявил, что прибыл к нему из будущего.
— Это как? — поперхнулся от удивления старик черным горячим густым чаем.
— Да вот так. Там, у нас, вы все, все, что здесь происходит — это история. Вы для нас уже умерли, дед, а мы для вас не родились еще. Как еще проще объяснить?
— Ну хорошо, — Иван Архипыч махнул рукой. — А к нам вы зачем шастаете?
— Вот в этом все дело… Дай сначала чаю. Потом дальше расскажу.
Напившись, Костя принялся кашлять, и кашлял долго, с надрывом. Наконец, смог говорить снова.
— Это развлечение такое. Военно-исторический туризм. Заплати денег — и отправляйся, на любую войну, воевать за любую сторону. Хочешь — на Куликово поле, хочешь — на Бородино. А хочешь — сюда, на Великую Отечественную. Можешь — за наших, можешь — за фашистов.
Похоже, своими вопросами лесник разбередил что-то у Кости в душе, тот уже не делал долгих пауз, говорил, говорил, лихорадочно, сбиваясь, но не останавливаясь. Старик даже испугался сначала: а ну, парню снова плохо станет? Однако пересилить свой интерес, отказаться от рассказа и заставить раненого замолчать после того, как сам же его спросил, он уже не мог.