— Подступили к Нему ученики, а первый из них — Петр. И спросили ученики Иисуса, кто из нас предаст Тебя? И сказал Сын Божий: неважно, кто предаст. Важно, что человек сей проклят будет во веки веков, и участь ему — геенна огненная, где мрак и зубовный скрежет.
И почему священник взял темой именно предательство? Юрка даже вздрогнул.
Афанасий Петрович говорил внуку, что все было совсем не так, как рассказывают священники. Юрка спрашивал деда: сам-то откуда знаешь, тебя же там не было, ты своими глазами не видел, на что Афанасий Петрович только смеялся и ничего не отвечал.
А потом была Ночь Очищения, когда за Афанасием Петровичем пришли стражники. Отец-инквизитор Андрей (ну, тогда еще не было такого названия, отцами-инквизиторами их стали именовать позже, а в то время их просто отцами звали) велел отворить дверь и выходить с поднятыми руками — это называется «сдаться». А потом добавил: мол, если бояться нечего, если чист пред Богом и людьми — выходи, ничего с тобой не случится, оправдает тебя суд. Ну а если есть грех на душе — тогда дело иное.
Видимо, было что-то у Афанасия Петровича на душе, а кроме греха на душе, как выяснили к своему изумлению стражники, старик прятал дома одну из запретных вещей, называемую «лазер». Юрка долго запоминал это слово, он вообще про такие штуки знал только то, что было их мало, придумали их незадолго до Взрывов, и от этого оружия не спасал никакой доспех.
Но и запрещенное оружие не помогло Афанасию Петровичу, он-то один был, а стражников — много; и когда старик, не щадя зарядов, прорывался в скалы (видимо, надеялся отсидеться; там и пещеры, и охотиться, опять же, можно — если, конечно, не наткнешься на мутантов; из-за мутантов попы и не пускают в скалы охотников), все же нашла его короткая арбалетная стрела, вошла под левую лопатку. Одно хорошо: умер Афанасий Петрович мгновенно, не мучался — а ведь отцы-инквизиторы за его прегрешения пред верой могли и к сожжению живьем приговорить, что было не в пример мучительней.
Тех, кого судили, всех приговорили к кострам. Без исключения. Вчерашние священники, «чернорясые», как в сердцах звал их дед, неожиданно обернулись грозными инквизиторами (Юрка не сразу выучил это слово), а за их спиной незримо стояла мощь как из ниоткуда возникшей районной епархии. Говорили, что и над районной епархией стоит кто-то еще более могущественный.
Отец Андрей позволил попрощаться с дедом. Правда, Юрка до конца так и не смог свыкнуться с мыслью, что старик умер. Не последнюю роль в этом, наверняка, сыграло то, что Афанасий Петрович, падая, ударился лицом о камень, и трудно было узнать в багровом запекшемся месиве, из которого страшно торчали белые осколки костей, того человека, с которым всего лишь день назад разговаривал, шутил — даже пытался спорить.
А троих стражников Афанасий Петрович все же прихватил собой на Небеса.
Юрка тоже стражников не очень-то любит, но он не такой храбрый, как старики — старики вообще словно из другого теста, они и говорить странные вещи не боялись. А некоторые и поступки совершали, которые потом признавались странными, а то и вредными или, о чем даже подумать страшно — богопротивными. Может, это потому, что у них лазеры были? Да нет, что-то не складывается. С такой вещью, конечно, любой может быть храбрым, но ведь не все старики в ту Ночь держали грозное оружие под подушкой. Однако практически никто из них не дался легко — случалось, и с голыми руками бросались на стражников. А по другому посмотреть, вот дай ему, Юрке, лазер? Он что, сразу храбрее станет? Да нет, конечно, пойдет и отдаст поскорее ближайшему стражнику, да еще как на исповеди выложит тут же: где нашел или кто дал.
Юрка спорить не любит и не умеет, скажет несколько слов — и все, идет на попятный, начинает уступать.
Нет, отгонять надо эти богопротивные мысли. Проповедь, все-таки. Думать о таком, да еще в церкви — только грехи преумножать. Бог, говорят священники, все видит, все знает, а уж в церкви-то и подавно мыслей от Него не скрыть. Вот и сейчас глаза Его глядят с иконы, пристально, испытующе, в самую душу забираются: где там у раба Моего Юрия мысли о грехах?
Но мысли упорно не хотели отгоняться, возвращались, назойливо напоминали о собственном существовании. Вот взять хотя бы тот же лазер. Ну откуда Юрка мог знать, что Афанасий Петрович прячет его у себя дома, ведь старик не стал бы показывать оружие первому встречному — даже учитывая, что Юрка не первый встречный, а внук, пусть дед и не одобрил решения своего сына жениться на Юркиной матери. Хорошо, отец-инквизитор Андрей — человек с понятием, выслушал сбивчивую, торопливую исповедь, повздыхал и сказал: мол, прощается тебе. Нет на тебе греха, что из-за твоей оплошности три человека погибли.
Оно ведь как было — пришли к ним домой ночью отец Леонид и отец Андрей, велели матери разбудить мальчишку, и давай у него выспрашивать: о чем Афанасий Петрович ему да другим рассказывает, какие книги дома хранит, нет ли там запретных сочинений, или редких творений, которые Афанасий Петрович утаивает от прочих. Юрка сначала отнекивался, а потом, слово за слово, все рассказал — да, мол, было; да, говорил старик, что не так нынче священники народ учат, как раньше; не то говорят, что на деле в Писании заповедано. И ведь не хотел говорить, понимал, что худую услугу Афанасию Петровичу оказывает, да что тут поделать — еще святой Федор писал в своей «Книге преступлений и наказаний», что человек слаб, тварь он дрожащая, и никто более.
Сам Юрка «Книгу преступлений и наказаний» не читал, ее, по слухам, полностью не читал вообще никто, книга та Взрывов не пережила. Вот сочинения святого Льва, например, во множестве сохранились, оттуда многому священники людей научили, взять опять же про то, что правую щеку надо подставлять, коли по левой ударили. Если подумать — воистину хорошее правило, действительно. Если человек может тебя ударить, то зачем с ним спорить? Подставь другую щеку, схлопочи еще разок и иди дальше, по своим делам.
Вот какие раньше люди жили, не чета нынешним — писали книги умные, и сразу ясно, за что тех людей называли святыми.
Когда Юрка об этом сказал деду, тот снова рассмеялся и начал объяснять, что никакими святыми святой Лев и святой Федор не были, а были они просто писателями, то есть людьми, которые умели красиво и складно сочинять истории.
Об этом Юрка потом тоже рассказал отцу Андрею и отцу Леониду.
Вот еще что интересно: если бы пришли к Юрке отец Андрей и отец Леонид, а у него под подушкой — лазер? Рассказал бы он им про Афанасия Петровича или смог бы на курок нажать?
Опять, опять мысли греховные. Нельзя о таком думать, о том, что можно руку поднять на служителя Божья.
Тянется проповедь, в церкви горько пахнет потом, ладаном, свечным дымом. Говорят, на следующий год построят в деревне новую церковь, может, даже каменную. Но когда еще это будет, да и вообще, если подумать, не до церкви деревенским — им бы с урожаем разобраться, нынче земля плохо родит. Какие уж тут новые постройки, да еще каменные, даже вместо проповеди многие — это Юрка наверняка знал, услышал тут, подслушал там — с большей охотой отправились бы в поле, а то и домой, но не праздничать без дела, а хозяйством заниматься. Однако нельзя, отцы-инквизиторы завели новый порядок, и порядка этого велят держаться, а иначе грозят божественными карами.
Будто бог не сам решает, кого ему карать, а кого миловать. Словно он прислушивается к велениям отцов-инквизиторов.
Юрка вздрогнул так, что прижавшиеся к нему люди это почувствовали, принялись недоумевающее оглядываться.
Скорее, скорее эти мысли загнать глубоко-глубоко. От Бога их уже не спрячешь, так хотя бы остальные не поймут, в чем дело.
Поскорей бы уже конец, а то взялся отец Сергей сегодня про Иуду рассказывать. Вот и лезут в голову дурные мысли, вспоминается Ночь Очищения и все, что было после.
Тогда, после исповеди, осмелился Юрка задать отцу Андрею один вопрос. Всего один. И то — с трудом, еле языком шевеля, глаза опустив, словно и не человек вовсе, а та самая дрожащая тварь, права говорить не имеющая:
— Отче, скажите… Вот вы говорили… Иуда — он предатель, предал человека, которому говорил, что любит его. А потому проклят навеки и в Аду мучаться будет, и никогда не простится ему то злое дело… А я как же? Я ведь деда тоже любил?
Отец Андрей — священник с понятием. Другой, глядишь, такого умника как Юрка тотчас же отдал страже, без суда и следствия, подмахнул бы приказ своей отеческой подписью — и все, на костер раба Божья. Пусть отправляется на тот свет, там ему Господь Бог лучше разъяснит. Но отец Андрей выслушал внимательно, не перебивая, повздыхал вновь, а затем — неожиданно улыбнулся в бороду и сказал:
— Чудны вопросы твои, раб Божий. Ведь Иуда — он же Христа продал оттого, что дьявол заплатил ему. Христос — он ведь хороший, а дьявол — он ведь плохой. А скажи мне, милый мой, я плохой или хороший?
Вот так вопрос! Попробуй, ответь неправильно.
— Конечно, хороший! — само вырвалось у мальчишки.
— Ну вот, видишь! Разве поступок, совершенный ради хороших людей, может быть предательством? Ты, мой милый, дело сделал на благо общества. Запомни!
И отец Андрей назидательно поднял палец. И еще раз повторил:
— На благо общества!
Вроде легче стало после этого у Юрки на душе, хотя нет-нет, да заскребет что-то, маленькими коготками поцарапает — а потом снова угомонится. Ведь — действительно на благо общества, потому что священники затем собрали народ и рассказали: мол, старики задумали злое дело, хотели запретить людям в церковь ходить и Богу молиться. Оттого и пришлось устроить Ночь Очищения, когда Бог руками слуг Своих отделил агнцев от козлищ.
Хотя что-то тут не складывается, ведь дед говорил, что каждый, кто хочет, может Богу молиться — лишь бы силой это делать не заставляли. Вроде бы никому он ничего не запрещал, но, может быть, отцу Андрею виднее?
Еще отец Андрей разрешил не звать его «отцом-инквизитором». По крайней мере, не вспоминает теперь Юрка, всякий раз обращаясь к отцу Андрею, о том, как священник все же сжег на костре мертвое тело Афанасия Петровича, сказав, что даже мертвые, вероотступники и богохульники обязаны гореть. Тела их