Схожая ситуация имела место у прогрессистов. Депутат С. П. Мансырев писал: «У них не было ни дисциплины, ни пропаганды, ни каких бы то ни было местных организаций, с которыми существовала бы связь и на которые можно было бы опереться. Это была простая группа случайно сошедшихся в общем настроении милых обывателей-интеллигентов, которые между завтраком и обедом, благодушно кейфуя с хорошей сигарой, не прочь говорить об умных вещах, пофрондировать, а иногда и заняться случайно подвернувшимся делом, причем выполнять его весьма недурно. О незабвенный русский интеллигент, доктор Астров, сын Обломова, внук Рудина…» Близкую оценку дал лидер прогрессистов И. Н. Ефремов. Впоследствии, уже в эмиграции, он отмечал: «Не опираясь на партийную организацию и программу, не связанные партийной дисциплиной мы, прогрессисты, были, в сущности, свободны в наших индивидуальных думских выступлениях и голосованиях».
Особое положение занимала независимая группа М. А. Караулова в Четвертой Думе. В кулуарах ее именовали «дикой». Как-то Караулов предложил депутату С. П. Мансыреву присоединиться к «независимым». Мансырев отнесся к этому предложению серьезно и даже ознакомился с программой объединения. Буквально сразу, в первых строках, он обнаружил противоречия. «Ну так что же, – невозмутимо ответил М. А. Караулов, – это мы сейчас исправим; как вы хотите это изложить?» «Да позвольте, – поразился Мансырев, – ведь программа же утверждена партией, как вы будете ее единолично изменять?» «Вот еще, стоит стесняться», – парировал Караулов. На том переговоры завершились[6].
Кому-то могло показаться, что кадеты таких проблем не знали. В действительности это было не так. Противоречия во фракции возникли уже в начале работы Первой Думы. Даже С. А. Муромцев выражал недовольство партийной программой, которая, по его мнению, была лишь «боевым оружием», служившим исключительно агитационным целям. Во Второй Думе разногласия дали о себе знать в первые минуты ее работы. После вступительной речи товарища председателя Государственного совета И. Я. Голубева один из правых депутатов крикнул: «За государя императора – ура»! Этот возглас подхватили с правых скамей. Кадеты П. Б. Струве и С. Н. Булгаков встали, чтобы кричать вместе с залом, но остальные конституционные демократы молча сидели на своих местах. Струве и Булгаков опешили и сели на место.
Многие члены фракции с трудом переносили друг друга. 20 мая 1907 года Булгаков писал своей знакомой А. С. Соборовой: «Знаешь, вот уже три дня прошло после посещения мною Думы, а я никак не могу освободиться от чувства омерзения, возбужденного гг. [И. В.] Гессеном, [В. А.] Маклаковым и [Н. В.] Тесленко. Ох, какая это… Особенно же первые двое. Вообще депутаты от столиц – товар подмоченный и с душком. А Гессен – лучше уж не вспоминать». Многие депутаты-кадеты признавались, что не вполне сочувствуют программным установкам партии. Например, отец Г. С. Петров про себя говорил: «Я, собственно, анархист. Но к анархизму нужно идти через социализм, так как однако в настоящее время все практические требования неосуществимы, то я поддерживаю кадетов». Разногласия возникали по ключевым вопросам. Так, большинство фракции выступало против столыпинского аграрного законодательства. Однако входившие в нее крестьяне, похоже, сами были не против выйти из общины.
В Третьей Думе кадетов стало меньше, а разногласий во фракции, пожалуй, больше. Ситуация отягощалась недисциплинированностью депутатского корпуса. Редко случалось, чтобы на фракционное совещание являлось 20 народных избранников. Чаще всего приходило 7–8 человек. Многие лидеры партии обвиняли в этом Милюкова, не справлявшегося с обязанностями лидера. 2 декабря 1908 года князь Павел Д. Долгоруков объяснял А. А. Кизеветтеру, что Милюков «не ум[еет] сплотить фракц[ию] и не скрыв[ает] св[оего] к ней отношения свысока». Схожим образом его оценивали и близкие люди. В апреле 1909 года А. И. Шингарев так писал о Милюкове: «Полное влияние, фракция – в его руках. Да, он молодец, выручает, когда надо что-нибудь решить, скомбинировать. Но это только теперь, пока наша деятельность ограничивается критическими речами, когда нет практической деятельности».
Некоторые видные депутаты не пытались скрывать своих разногласий с партией. В марте 1908 года московский депутат В. А. Маклаков прямо говорил о своей неприязни к Милюкову. В феврале 1913 года, в период работы Четвертой Думы, Маклаков, в личной беседе заявил о желании покинуть ряды кадетов. Это было невозможно лишь по причине его обязательств перед московскими избирателями. Политическое кредо Маклакова сильно отличалось от кадетского: «Да, я кадет… но я не признаю двух пунктов кадетской программы – прямых выборов и ответственного министерства». Но так было не только с Маклаковым. Правые кадеты (Маклаков, Струве, Челноков и др.), хоть и были в меньшинстве, пользовались заметным влиянием. Партийцы регулярно предсказывали свой раскол, который, правда, так и не случился.
Но если у кадетов за спиной была партийная организация, у трудовиков такой организации не было. Группу составляли в значительной мере беспартийные социалисты, непривычные к организационному единству и партийной дисциплине. Объединение возникло практически случайно. Незадолго до начала работы Первой Думы его будущие лидеры – А. Ф. Аладьин, С. В. Аникин, И. В. Жилкин – оказались в одном вагоне поезда, где и набросали, что называется, под стук колес программу и план организации.
Как писал впоследствии кадет А. А. Токарский, эта фракция была чрезвычайно разнородной по своему составу: «Тут мирно уживаются большевики и меньшевики, социал-демократы, эсеры, более или менее партийные крестьяне, ерогинцы и совсем беспартийные, которые сами говорят, что нельзя нам уйти – группа названа „крестьянской“. Есть и такие, как саратовский Як[ов] Дитц, заявивший в газетах, что он левее Трудовой группы, хотя и записался в нее». Н. А. Бородин, исследуя депутатские анкеты, поданные трудовиками, выделил десять направлений, уживавшихся в одной группе: эсеры, социал-демократы, члены Крестьянского союза, внепартийные социалисты, радикалы, «свободомыслящие», «левее кадетов», «ближе к кадетам», автономисты, беспартийные и «прочие». Иными словами, это был конгломерат самых различных сил. Серьезные разногласия имели место и среди руководителей фракции. Ее большинство (приблизительно 60 из 100 депутатов) составляли крестьяне, обычно далекие от партийной ангажированности. В. В. Водовозов, один из инициаторов создания группы, описывал их так: «…И вот собралась крестьянская депутатская масса. В общем она была довольно серая… Было два совершенно безграмотных в буквальном смысле слова. Много было полуграмотных, и сравнительно немного было людей, писавших без грамматических ошибок. Политическое развитие сводилось к пониманию того, что мужику живется скверно, что мужику нужна земля и воля, что с настоящим правительством сварить кашу нельзя и что кадеты точно так же непригодны для разрешения аграрного и других вопросов. Это чувствовалось инстинктивно всей массой наших депутатов…»
Лидеры объединения пытались навести порядок среди депутатов-крестьян. Но, как это часто случалось, это привело к обратному эффекту. Крестьяне испугались своих суровых предводителей и потянулись в другие депутатские группы, например к октябристам, а именно к П. А. Гейдену. Оставалось лишь удивляться, почему их так качнуло вправо. «А потому, – объясняли крестьяне, – что свободу народную (то есть кадетов. – К. С.) ругают все газеты, а у нас в группе (трудовиков. – К. С.) говорили: „Уж лучше Гейден, чем Партия народной свободы, где одни жулики“. Ну, а Гейден – славный старичок…»
Крестьяне не поддавались «перевоспитанию». Они посещали заседания Думы лишь тогда, когда обсуждался аграрный вопрос, остальное их мало волновало. При этом их не устраивала чрезмерная резкость выступлений фракционных лидеров.
Во Второй Думе ситуация повторилась. Сначала ничто не смущало членов фракции, никто от них ничего не требовал, они голосовали как хотели и даже свободно посещали собрания других фракций. Однако такое положение не казалось лидерам группы естественным, а попытки восстановить порядок вызвали ропот среди крестьян. Как писала жена И. И. Петрункевича: «На самом-то деле вне Думы они не сочувствуют теориям левых и стоят за Думу и ее законодательную деятельность, но в Думе они беспрекословно, как бессмысленное стадо, подчиняются всем велениям своих деспотов, часто даже не понимая их и не зная, конечно, всех их последствий». Крестьяне-трудовики признавались П. Б. Струве, что их более устраивал кадетский законопроект аграрной реформы. Возникал вопрос: зачем они поддерживали инициативу трудовой группы? «Надо все-таки, чтобы свой [законопроект] был».
В мае 1907 года из группы вышли 19 украинских крестьян, сформировавших собственное объединение. В самом конце мая, незадолго до роспуска Думы, более 30 крестьян-трудовиков обратились к Челнокову с просьбой посодействовать их присоединению к кадетам.
После издания Положения о выборах от 3 июня 1907 года трудовиков в Думе стало существенно меньше. Тем не менее старые проблемы остались. По словам одного из членов группы, «особое затруднение нашей фракции заключается в том, что мы до выборов в Думу не были людьми одной партии и потому у нас нет общих положений, принципов, подразумевающихся само собой, с точки зрения которых мы оценивали подлежащие нашему рассмотрению вопросы».
Неудовлетворенность собой была характерна и для социал-демократов. 18 марта 1907 года один из членов социал-демократической фракции писал: «Работа фракции идет из рук вон плохо: депутаты нигде не показываются, сидят у себя на квартирах и обсуждают – осуждают тактику Думы. Это, конечно, не способствует жизни организации». Примерно тогда же депутат И. П. Марев отмечал несомненную анархию в объединении. С этим соглашались и в ЦК партии. Большевик Г. А. Алексинский обвинял фракцию в «духе оппортунизма». Самого же Алексинского думские социал-демократы считали демагогом. 11 мая 1907 года депутат И. Р. Романов так охарактеризовал положение в депутатском объединении: «Наша фракция… сама по себе влачит жалкое существование: чуть ли не половина членов отсутствует, в том числе и лучшие силы… Делами заправляют личности бесцветные, и деятельность получается такая же бесцветная». Даже самые активные думские социал-демократы не были вполне готовы к рутинной работе. Один из лидеров фракции так определял свои приоритеты: об общей политической ситуации он мог выступать более часа, о партийной программе – 20 минут, а о бюджете, правительственных законопроектах и т. д. – ни одной секунды.