Министры деятельно участвовали в работе комиссий. Они были теми немногими, кто разбирался в обсуждавшихся вопросах. Чаще всего предварительно с законопроектом был ознакомлен докладчик и еще 2-3 депутата. Прочие народные избранники предпочитали знакомиться с вопросом по ходу обсуждения. Это не мешало им высказываться и даже вносить правки в законопроект. Лиц, обладавших специальными знаниями, на заседаниях практически не было. Как вспоминал товарищ министра финансов (а впоследствии министр иностранных дел) Н. Н. Покровский, «были дельцы, были некоторые бывшие чиновники финансового ведомства. Но в массе за незначительными исключениями это были дилетанты, только здесь знакомившиеся с теми вопросами, которое им предстояло решать».
Многим депутатам не хватало терпения досидеть до конца заседания. Одни приходили к началу и в скором времени покидали коллег, другие специально подходили к концу. Соответственно, мало кто слышал объяснения министра и речи докладчиков, тех немногих, кто был знаком с законопроектом. Министр торговли и промышленности С. И. Тимашев вспоминал: «Припоминаю и такие случаи, когда к моменту голосования оказывалось, что кворума не имеется, начиналось приглашение отсутствующих членов, их отыскивали на прогулке в зале или Таврическом саду, привлекали в комнату заседаний, и тогда происходило голосование. Если на поиски шли сторонники законопроекта, которые приводили своих единомышленников, то дело проходило благополучно. В противном случае законопроект отклонялся или в него вводились нежелательные поправки».
Несмотря на все эти трудности, работа в комиссиях позволяла депутатам и чиновникам налаживать отношения, выходившие за рамки официального протокола. С неформального общения чаще всего и начиналась работа. Представители ведомств и депутаты завтракали вместе, решая за трапезой многие волновавшие их вопросы, в том числе частные. Военный министр А. Ф. Редигер регулярно приглашал на «чашку чая» 5–6 наиболее деятельных сотрудников Комиссии по государственной обороне. Во время чаепитий глава ведомства и народные избранники даже пытались выстроить общую линию поведения в отношении правительства, и в первую очередь Министерства финансов. Военное ведомство вполне могло рассчитывать на поддержку Думы.
Комиссия по государственной обороне (в Четвертой Думе – по военным и морским делам) периодически проводила «закрытые» совещания. На них приглашались видные представители Военного министерства. Иногда такие совещания проводились на частных квартирах (например, у П. Н. Крупенского). На эти заседания приходили помощник военного министра А. А. Поливанов, генералы, офицеры Генерального штаба.
Они собирались на частных квартирах по той причине, что присутствие экспертов на заседаниях комиссии строго воспрещалось правительством. П. А. Столыпин полагал, что, приглашая экспертов и независимо от правительства собирая необходимые сведения, депутаты подменяли собой исполнительную власть. Попытка депутатов игнорировать требование правительства встречала жесткий ответ. 31 марта 1907 года охрана не пустила в Думу Н. И. Астрова, который работал в канцелярии Таврического дворца в должности «состоящего при секретаре Государственной думы».
В комиссиях господствовала совершенно особая тональность разговора о законопроектах. Фракционные разногласия сходили на нет. Депутаты различных партийных пристрастий учились договариваться друг с другом. Князь А. Д. Голицын вспоминал, что «работа в этой комиссии (по реформе местного самоуправления. – К. С.) шла под председательством Юрия Глебова в столь же дружном общении, как и в переселенческой. В нее вошли в подавляющем количестве земцы, от правых и до трудовиков. Царивший в ней дух вполне соответствовал нашим обычным земским собраниям, где каждый отстаивал свою точку зрения в зависимости от своих взглядов, уважая в то же время чужое мнение и оспаривая его в приличной и выдержанной форме. Благодаря работе в этой комиссии у нас создался дружный кружок единомышленников, тесно сплоченный не только в пределах думских и фракционных работ, но и вне их». На партийной конференции конституционных демократов 24 мая 1909 года А. И. Шингарев поражался плодотворности трудов комиссии: «По результатам своих работ эта комиссия является чуть ли не самой ценной из всех думских комиссий. В ней мы могли убедиться в том отрадном факте, что люди 3-го июня оказались воспитанными в земских традициях; несмотря на свою в общем политическую безграмотность, октябристы обнаруживают стремление проводить принципы самоуправления, пытаются оградить земство от бюрократической опеки». Октябристы в свою очередь удивлялись готовности кадетов к диалогу. А. Д. Голицын по этому поводу писал: «Я должен удостоверить, что в комиссии земского самоуправления тот же Шингарев ничем не обнаруживал своей принадлежности к оппозиции ради оппозиции и принимал участие в общих прениях, выражая свое мнение так же точно, как это обычно имело место в заседаниях наших земских учреждений».
В итоге правительственные законопроекты подвергались существенной правке. В мае 1909 года А. И. Шингарев рассказывал однопартийцам: «Я принимал участие в подкомиссии по волостному управлению и могу засвидетельствовать, что правительственный проект подвергся здесь таким изменениям и улучшениям (мы старались переработать волость по типу земства), что возникло даже опасение, не возьмет ли правительство свой законопроект обратно. Правда, октябристы начали с утверждения цензового начала, против которого мы резко протестовали; но потом стал выдвигаться в качестве ценза принцип известной налоговой нормы, а налоговый ценз, как известно, представляет значительное улучшение по сравнению с имущественным». Помимо этого, был заметно снижен имущественный ценз, расширены полномочия волостного правления, предоставлено право голоса женщинам. Даже стилистически документ сильно изменился. В феврале 1911 года Шингарев так характеризовал новую редакцию: «Когда вы подойдете к лежащим перед нами параллельным законопроектам комиссии и правительства, то вы увидите здесь зрелище весьма интересное. Эти проекты отражают на себе необычайно характерные особенности и той, и другой группы, и чиновничества, бюрократии, и земских людей, они чрезвычайно ярко, выпукло рисуют определенные тенденции долголетней привычки и навыков, которые свойственны тем и другим. Правительственный проект говорит о волостном управлении, проект комиссии говорит о волостном земском управлении; правительственный проект берет старую терминологию и говорит о волостном старшине, а проект комиссии – о председателе волостной земской управы; правительственный проект говорит о волостном писаре, рисуя перед вами этим термином знакомую фигуру подневольных людей, попавших под начальственную указку, а проект комиссии говорит вам терминами земских учреждений».
Такая судьба ждала любой значимый законопроект, внесенный в Думу. Депутаты серьезно изменили законопроект судебной реформы. По словам Шубинского, «работа шла огневая, и мало-помалу правительство пошло на крупнейшие уступки. Раньше была мысль создать из реформы местного суда только пристройку к окружным судам со всею неизбежной зависимостью от этого типа судов. А комиссия настояла на том, чтобы дать народу свой мировой суд, основанный на народной совести… С большой энергией отстояли и выборное начало. И была сделана только одна уступка правительству – председатель съезда назначается, а не избирается». Причем в данном случае правительственный законопроект вызывал резкое неприятие в Министерстве юстиции, которое само внесло его во Вторую Думу. В итоге депутаты защищали законопроект от его же составителей.
Когда готовился окончательный вариант законопроекта, депутаты обращались в канцелярию Думы. Там опытные бюрократы редактировали текст, которой готовился для обсуждения в общем собрании. За ними следил докладчик по законопроекту. И все же правка могла быть существенной. Так случилось в феврале 1911 года. Тогда при редактировании законопроекта об учительских семинариях слова «русского происхождения» были заменены словосочетанием «русского подданства». Это меняло смысл готовившейся инициативы, что возмутило некоторых членов комиссии по народному образованию.
Современные исследователи порой сводят законодательную деятельность депутатов к подготовке и внесению соответствующих проектов в представительное учреждение. Это не вполне верно. В любом случае большинство законодательных инициатив готовится бюрократией, которая только и обладает необходимыми навыками и сведениями. У депутатов остается важная (и часто недооцениваемая) задача – отредактировать проект. Не обязательно при этом, что он станет лучше (хотя изменится, и иногда существенно). Может быть, в результате такой правки он утратит концептуальную целостность. Тем не менее проект в законодательном собрании пройдет общественную экспертизу, будет принят с учетом интересов, представленных в парламенте. Это оправдает закон в глазах многих, а главное – придаст легитимность самой процедуре принятия решений.
Пленарные заседания
Пленарные заседания Думы проводились четыре раза в неделю. В период работы Третьей Думы на понедельник и пятницу назначались дневные заседания (с 11:00 до 18:00); а на среду и дневное, и вечернее (с 8:30 до 23:00). В конце сессии заседаний становилось больше (иногда проводилось восемь заседаний в неделю). Каждое такое заседание вызывало интерес публики, о нем писали в газетах. Слова, произнесенные с трибуны Таврического дворца, получали общероссийскую известность.
В феврале 1906 года, до созыва Первой Думы, С. Ю. Витте предложил объявить все заседания Думы и Государственного совета закрытыми. Его предложение не нашло поддержки среди высших сановников империи. В итоге не был решен вопрос о правилах допуска в Таврической дворец. В период работы Первой Думы любой желающий мог там оказаться. В кулуарах проводились митинги, продавалась запрещенная литература. Много присутствовало партийных лидеров, не числившихся среди депутатов. По словам С. Е. Крыжановского, «П. Н. Милюков, не попавший в члены Думы, заседал в буфете и оттуда дирижировал кадетскими силами».