При этом даже весьма ограниченные бюджетные права Думы давали ей значимый рычаг давления на правительство. «Сметные вопросы все больше и больше привлекают меня и, несмотря на весьма ничтожные результаты, которые получаются из всей работы, все же в ней и только в ней видится некоторый просвет. Постепенная эволюция конституционных элементов в Третьей Думе идет медленно, но верно», – писал А. И. Шингарев 2 июня 1908 года. «И, действительно, права нашей палаты были до такой степени урезаны, что единственным серьезным, чем могла Дума воздействовать на правительство, определять политическую жизнь страны, влиять на ход ее экономической жизни, был государственный бюджет», – отмечал экономист (и вместе с тем зять Алексеенко) П. П. Мигулин.
В правительстве без колебаний говорили, что Дума – это М. М. Алексеенко, председатель бюджетной комиссии. Его авторитет был непререкаем среди депутатов всех фракций. А. В. Еропкин отмечал, что «профессор Алексеенко был идеальным председателем и вынес… колоссальную работу на своих плечах. Я должен откровенно признать, что без профессора Алексеенко Государственная дума ни в каком случае не справилась бы с бюджетом…» Решения бюджетной комиссии практически всегда утверждались на общем собрании Думы. Во многом это обусловливалось личностью председателя комиссии. «Каждое выступление в Думе профессора Алексеенко было настоящим триумфом. Он выступал очень редко; обыкновенно раз в год при обсуждении бюджета. При этом он произносил прекрасно продуманную, обыкновенно большую речь, которая продолжалась по несколько часов. Дума при этом всегда была переполнена и слушала оратора с величайшим вниманием, между тем как лучшие ораторы могли занимать внимание Думы не более получаса, потом внимание притуплялось, и в зале начинался глухой гул – прямой признак, что надо кончать речь. Дума встречала и провожала профессора Алексеенко громом аплодисментов; аплодировали все скамьи без исключения, без различия партий».
В декабре 1908 года Алексеенко неожиданно для многих решил отказаться от обязанностей председателя комиссии. Удрученное руководство Думы и фракции октябристов уговаривали его остаться. К Алексеенко пришла депутация, которую составили кадеты, октябристы, трудовики и умеренно-правые. Они тоже убеждали председателя бюджетной комиссии не торопиться с этим решением. Их миссия была успешной, Алексеенко согласился остаться. Лишь «впоследствии, когда профессор Алексеенко наладил работу бюджетной комиссии, она уже катилась по определенным рельсам, и его могли иногда заменить товарищи (заместители. – К. С.)».
Многие хотели попасть именно в бюджетную комиссию. Там работали практически все лидеры думских фракций. Наконец, это была самая многочисленная комиссия Думы. В 1907 году в ней числилось 66 человек, а с 1912 года – 67. В начале работы Четвертой Думы 40 октябристов заявили о желании заседать именно в этой комиссии (фракционная квота равнялась 17 депутатам). В ноябре 1907 года октябрист граф А. А. Уваров грозился выйти из фракции, если его не введут в состав бюджетной комиссии.
Эта комиссия работала интенсивнее многих других. Заседания начинались уже в сентябре, но чаще всего она заседала с февраля по июнь. В марте члены комиссии заседали четыре дня в неделю с 11 до 18:30. Напряженно протекала работа в июне: каждый день, даже в праздники. В это время заседания открывались в 11 утра и заканчивались в 2-3 часа ночи, а в некоторых случаях продолжались до 5 утра.
Согласно воспоминаниям Еропкина, «бюджетная комиссия, в сущности, держала в своих руках все нити думской работы, ибо почти все законопроекты из других комиссий передавались на заключение бюджетной по вопросу об ассигновании средств из казны. А какие же законы и какие меры могли обойтись без ассигнования? Даже так называемая „вермишель“, т. е. мельчайшие законопроекты о какой-либо новой гимназии или новой должности, должна была пройти через бюджетную комиссию».
Министры прекрасно понимали значение бюджетной комиссии и в большинстве своем не смели игнорировать ее заседания. Так, В. Н. Коковцов, в должности министра финансов и председателя Совета министров, всегда сам, без какой-либо помощи своих товарищей и ближайших сотрудников, давал на ее заседаниях объяснения. Впоследствии Коковцов вспоминал, что в Таврическом дворце проводил не меньше времени, чем в министерстве. Как правило, он весь день сидел на заседании бюджетной комиссии, покидая ее лишь на время завтрака. Между Коковцовым и Алексеенко сложились деловые отношения, в основе которых лежала общность подходов и даже сходство характеров. «В психике обоих было нечто общее – большая осторожность, расчетливость, любовь к законности, – вспоминал Н. В. Савич. – Мне казалось, что они недолюбливали друг друга, но очень ценили корректность установившихся между ними отношений. Министр финансов находил в председателе бюджетной комиссии деятельного сотрудника в проведении той линии финансовой политики, которую он считал единственно правильной».
Депутат Б. И. Каразин в марте 1913 года писал жене, пересказывая ей один забавный случай из жизни бюджетной комиссии: «При входе Коковцова во время заседания два пограничных генерала встают и встают чиновники канцелярии, ведущие делопроизводство, из членов Думы вскакивает также [К. А.] Невиандт (Полтавский). Легкий смех. Недурной отпечаток кладет чиновничество». Коковцову не составляло большого труда отвечать на критику народных избранников: «Сейчас Шингарев лезет на Коковцова. Эрудиция у Коковцова большая и как-никак впечатление такое, что думцы слабее. Шингаревские же вопросы наивны, так как их разделывает Коковцов легко и спокойно». Впрочем, далеко не всегда министры столь успешно справлялись с задачей. Сюда «являлись как бы на экзамен, или, скорее, на суд в последовательном порядке все ведомства, одно за другим», – вспоминал бывший министр торговли и промышленности С. И. Тимашев, который практически не пропускал заседаний комиссии. «Надо было видеть и полюбоваться, как искусно и с каким достоинством профессор Алексеенко вел заседания с приглашенными министрами: он был в высшей степени корректен и любезен. Но стоило какому-либо министру… поверхностно отнестись к делу или к задаче Государственной думы, как он моментально его осаживал». Так, он «осадил министра торговли Шипова, который думал отвертеться на пустяках или с кондачка: профессор Алексеенко произвел ему… экзамен, и министр отвечал так неудовлетворительно, что всем стало неловко». 24 марта 1913 года депутат Каразин писал домой: «Сижу в бюджетной комиссии, где распинают Тимашева за эксплуатацию нефти… Тимашев слаб, и, судя по нему, министром быть не трудно». Чаще всего вопросы не были всегда сугубо финансовыми. Один из лидеров националистов А. И. Савенко с нескрываемой радостью писал жене: «Сегодня в бюджетной комиссии я много спорил с министром иностранных дел Сазоновым (о нашей внешней политике) и посадил его в калошу». Министрам оставалось сетовать на недисциплинированность правых депутатов. Оппозиция (кадеты и прогрессисты) аккуратнее посещала заседания, создавая трудности руководителям ведомства.
Чаще всего утверждение бюджета занимало большую часть времени пленарных заседаний. Обычно дискуссия по вопросам бюджета требовала около 90 часов (то есть 15 заседаний). Выступление каждого из 45 докладчиков (по всем сметам) укладывалось в 30 минут, что подразумевало еще четыре дня заседаний. Четыре дня обычно уходили на разъяснения ведомств. Наконец, само голосование требовало не менее 5 заседаний: следовало проголосовать около 650 номеров сметы (иными словами, по три минуты на каждый номер). Таким образом, на обсуждение бюджета должно было выделяться не менее 28 заседаний. На практике на государственную роспись уходило около трети всех пленарных заседаний.
В ходе ее обсуждения поднимались вопросы, которые были вне компетенции Думы или же только опосредованно были связаны с бюджетной проблематикой. В марте 1910 года, рассуждая о смете Министерства торговли и промышленности, октябрист М. Д. Челышев поставил вопрос о государственной монополии на торговлю хлебом. В марте 1912 года, при утверждении сметы Синода, Гучков заявил о вредной роли Г. Е. Распутина в ближайшем окружении императора, в апреле 1912 года П. Н. Милюков, выступая о бюджете МИД, дал оценку внешнеполитического курса России, в мае 1912 года В. А. Маклаков свою речь о смете Министерства юстиции посвятил положению Сената. Обсуждение бюджета шло не вокруг цифр, но по принципиальным вопросам. В некоторых случаях это даже были политические демонстрации. В. Н. Коковцов вспоминал, как при обсуждении росписи на 1909 год его беспощадно критиковал А. И. Шингарев за заключение внешнего займа. Министр подошел к депутату после заседания с просьбой прокомментировать свою точку зрения. В ответ Шингарев признался, что считает принятые Россией обязательства по кредитам оптимальными. Рядом стоял депутат Мотовилов, который заметил Коковцову, что тот делает «большую ошибку, предполагая, что члены Думы думают то, что говорят, так как многое говорится для совершенно посторонних целей».
Порой думские лидеры, тесно сотрудничавшие с премьер-министром и министром финансов, оказывались посредниками между отдельными ведомствами и руководством правительства. Так, председатель Думы Гучков вел переговоры со Столыпиным и Коковцовым о дополнительных кредитах Военному министерству, фактически выступая представителем последнего. В июне 1910 года он писал А. А. Поливанову: «Вчера имел большой разговор с П. А. Столыпиным и Коковцовым по поводу военных кредитов, которые можно было бы внести в смету 1911 г. Условия сведению бюджета намного благоприятнее, что, мне думается, можно миллионов 60–70 чрезвычайных расходов втиснуть. В эти рамки, мне думается, уложатся Ваши потребности и по продолжению Кронштадтских работ и по артиллерии… и по запасам. В этих пределах Коковцов обещал. Вам он, вероятно, не сразу поддастся. Поэтому лучше не говорите ему, что Вы знали о нашем уговоре».
Бюджетное право – важный инструмент давления Думы на правительство. Министры всегда помнили о том, что им могли отказать в кредитах, не предоставить дополнительных средств. И депутаты помнили, что у них была возможность предъявить ультиматум правительству. В январе 1910 года А. И. Гучков писал своему однопартийцу А. И. Звегинцеву: «Подготовьтесь к тому ультиматуму, который мы поставим военному ведомству, когда оно придет за новыми кредитами». Несколько дней спустя он развил свою мысль: «Все думаю о тех чрезвычайных кредитах, за которыми к нам обращается правительство на нужды обороны. Никак не следует упустить случай, чтобы поставить, как говорили в освободительную эпоху, свои требования. Начать следует с экзамена ведомства о состоянии дел и о предположениях на будущее. Представляю себе, что мы устроим систематический ряд интимных бесед по отдельным отраслям… Может быть, благодаря нужде правительства в новых кредитах нам удастся ухватить быка за рога». Иногда бюджетное право становилось орудием, направленным непосредственно против Николая II. Например, в июне 1912 года после приема у царя, который показался депутатам чересчур холодным и нелюбезным, октябристы решились отказать в бюджетных ассигнованиях на церковноприходские школы, на чем император настаивал. Вопрос о кредите даже не был поставлен в повестку дня. Епископ Евлогий добился исправления этого «недоразумения». Однако «не успели… и приступить к… обсуждению (законопроекта. –