Отсутствие серьезной повестки для обсуждения лишь обостряло имевшиеся противоречия. Депутаты понимали, что круг вопросов, предложенных на рассмотрение, был недостаточным. Кадет П. А. Велихов писал брату 11 мая 1916 года: «Готового законодательного материала нет, кроме закона об уравнении крестьян, который собственно только подтверждает закон 5 октября 1906 г., проведенный по 87 ст. „Приход“ проваливают. Волостного земства не хочет Государственный совет. Городовое положение придется еще проталкивать в комиссии и вряд ли успеем кончить».
Тем не менее депутатам предстояло обсуждать бюджет, и это беспокоило министров, побуждая, например, Штюрмера поддерживать рабочие контакты с народными избранниками. Однако у него для этого не хватало такта. 13 мая 1916 года им был организован раут, на который пригласили депутатов Думы и членов Государственного совета. Приглашенных смутила удивительная роскошь приема, диссонировавшая с трудностями, переживаемыми страной. Пуришкевич возмущался: «Что это? Реклама российского продовольственного благополучия? Зачем же тогда копья ломать из страха грядущего голода!» Недоумевал и председатель Государственного совета А. Н. Куломзин. «Должен вам сознаться, – говорил он министру земледелия А. Н. Наумову, – что все это пиршество мне поперек горла встает – не ко времени оно и не по карману… Не могу понять, для чего вся эта шумиха».
Такие приемы могли дать лишь обратный результат. Дума же продолжала требовать кадровых изменений в правительстве. В частности, это делал Родзянко во время своих встреч с императором. 25 июня 1916 года Николай II писал супруге, что Родзянко вновь болтал всякую «чепуху»: он предложил заменить Штюрмера – Григоровичем, Трепова – Б. Д. Воскресенским, Шаховского – А. Д. Протопоповым. Правда, в сентябре 1916 года Протопопов действительно стал министром, но не торговли и промышленности, а внутренних дел.
Вопреки позднейшим свидетельствам, в те дни общественность встретила его назначение с энтузиазмом. Это решение приветствовали все ведущие столичные издания – от кадетской «Речи» до националистического «Нового времени». Биржа ответила на назначение Протопопова повышением курса акций: министром внутренних дел был назначен не просто депутат, а левый октябрист, член Прогрессивного блока, товарищ председателя Думы. В этом легко было усмотреть обнадеживавшую готовность к диалогу с обществом. В октябре 1916 года в Москве на квартире депутата Думы, видного промышленника А. И. Коновалова проходило конспиративное совещание. Его участники оценили назначение Протопопова как «колоссальную победу общественности, о которой несколько месяцев тому назад трудно было мечтать». По мнению Коновалова, «капитулируя перед обществом, власть сделала колоссальный, неожиданный скачок… Для власти эта капитуляция почти равносильна акту 17 октября. После министра-октябриста не так уж страшен будет министр-кадет. Быть может, через несколько месяцев мы будем иметь министерство Милюкова и Шингарева. Все зависит от нас, все в наших руках». Был оптимистично настроен и пессимист Гучков: «У Протопопова хорошее общественное и политическое прошлое. Оно – целая программа, которая обязывает». Исключение составлял Родзянко, который видел в Протопопове ренегата. Бывший товарищ председателя Думы своим поведением всячески подчеркивал, что это не так. Он регулярно приходил в Таврический дворец, консультировался с депутатами и с тем же Родзянко. Депутаты тоже порой навещали Протопопова, правда, без огласки, почти конспиративно.
Министр не отказывался от старых знакомств, и они приносили пользу. О готовившейся речи В. М. Пуришкевича, с инвективами в свой адрес, Протопопов узнал от П. Н. Крупенского, товарища по кавалерийской школе. После Февральской революции бывший министр внутренних дел на допросах Чрезвычайной следственной комиссии рассказывал о своем «конфиденте»: «Он бегал ко мне, и я к нему ездил. Он быстрый человек, всегда больше всех знает». Возникали и новые связи. Протопопов, как и его предшественники, поддерживал крайне правых, в том числе материально. Так, по словам самого Протопопова, Н. Е. Маркову было выдано около 40 тысяч рублей за несколько месяцев его пребывания в должности.
По крайней мере внешняя готовность к сотрудничеству отличала всех премьер-министров военного времени. В скором времени после назначения Горемыкин искал встречи с Родзянко, а не наоборот. Так же себя вел Штюрмер. Трепов, став премьером, поторопился встретиться с Родзянко, с которым провел откровенную беседу. Видимо, он хотел понравиться депутатам и в этой связи заявил о своем отрицательном отношении к Протопопову и готовности требовать его отставки.
Протопопов быстро испортил свою репутацию в глазах недавних коллег по Думе. Новый министр редко бывал на заседаниях правительства, зато часто посещал государыню. Его небезосновательно подозревали в связях с Распутиным. Кроме того, он совершил ряд бестактностей. При нем товарищем министра внутренних дел был назначен П. Г. Курлов, которого общественность считала виновным в гибели Столыпина. Сам Протопопов однажды явился в Думу в жандармском мундире, что давно не делали его предшественники. Все это не прибавляло ему очков в Таврическом дворце, зато укрепляло позиции в Царском Селе. Протопопов, чутко реагируя на сложившуюся конъюнктуру, выступал за скорейший роспуск Думы, не сомневаясь, что следующий ее состав будет непременно хуже и тогда придется распустить и ее: «Япония одиннадцать раз распускала парламент, и мы распустим». Радикализм Протопопова объяснялся просто. Вопрос стоял ребром: либо он, либо Дума. Каждое ее заседание оборачивалось для него настоящим скандалом.
Однако было бы неверным обвинять большинство министров в злокозненности. Они чаще всего были готовы к диалогу с Думой. Правда, говорить чиновникам с депутатами было практически не о чем. У них слишком разнилась повестка. Техническое учреждение, которым все больше становился Совет министров, не могло найти общего языка с Думой, которая, наконец, обрела определенную политическую физиономию. В итоге стороны шли друг к другу с распростертыми объятиями и при этом роковым образом стукались лбами.
Последние дни Думы
Последние дни
Земский и Городской союзы имели своим центром Москву. Она становилась все радикальнее, ожидая, что и столица последует за ней. Осенью 1916 года П. Н. Милюков описывал ситуацию так: «Я бы никогда не поверил, что Москва стала говорить таким языком… Можно думать, что настроение Москвы в этом отношении опережает настроение России в целом». На открытии земского съезда 9 октября 1916 года князь Львов фактически обратился к членам Думы: «Оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью. Она обречена на неуспех. Она только удаляет нас от цели». В Союзе городов призывали депутатов «выполнить свой долг и не расходиться до тех пор, пока основная задача создания ответственного правительства не будет выполнена».
Львов требовал от Милюкова жесткой линии в отношении правительства. Председатель Земского союза говорил о невозможности сотрудничать с исполнительной властью по причине государственной измены многих ее представителей. Именно эти идеи легли в основу речи Милюкова 1 ноября 1916 года.
В тот день открывалась новая сессия Думы. Депутаты готовились к «парламентскому штурму», целью которого было формирование правительства «общественного доверия». В конце октября 1916 года Родзянко посетил Штюрмера, которому без обиняков заявил: «Имейте в виду: Дума не будет с вами работать». В это время в Прогрессивном блоке готовился текст его декларации. «Надо называть вещи собственными именами», – объяснял коллегам Милюков. Надо «идти на остановки и даже на белые полосы (в газетах. – К. С.)». Нужно было прямо заявить свою позицию. Это и была «парламентская борьба», к которой, по словам Милюкова, Дума «до сих пор никогда не прибегала». П. Н. Крупенский, исполняя привычные ему обязанности, в скором времени сообщил о готовившейся декларации Штюрмеру.
Главным событием открытия сессии стала речь Милюкова. Она запомнилась по рефрену, который оратор несколько раз повторил: «Что это, глупость или измена?» На следующий день в газетах не было стенограммы его выступления, вышли только белые листы. Речь переписывали вручную. За один экземпляр платили 25 рублей. Только за возможность прочитать сенсационную речь – 10 рублей. Милюков, опасаясь за свою безопасность, следующие три ночи провел в английском посольстве. Кадеты задумались об охране своего лидера. Депутат А. А. Эрн писал: «Организована охрана, ездит теперь всегда в автомобиле в сопровождении членов фракции, обладающих физической силой. Я все же настаиваю на том, что важнее оберегать вход и выходы тех мест, где Милюков появляется».
Министры не желали выслушивать критику со стороны депутатов и демонстративно отсутствовали в Таврическом дворце. Националист граф В. А. Бобринский задавался вопросом: «Неужели же у них хватит наглости, чтобы явиться сюда?» В. А. Маклаков ему отвечал: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна».
И все же 4 ноября 1916 года руководители ведомств пришли в Думу. Там выступили военный и морской министры: Д. С. Шуваев и И. К. Григорович. Они говорили о своей готовности работать с депутатами, которые в благодарность провожали их громом аплодисментов. Шуваева окружили народные избранники (в том числе Милюков), пожимали ему руку. Они просили военного министра изгнать из правительства ненавистных чиновников (имелись в виду прежде всего Штюрмер и Протопопов). Он не спорил, а только отметил, что, будучи солдатом, не вмешивается в политику. «Вот именно, так как вы солдат, то выгоните их штыками», – настаивали депутаты.
«Парламентский штурм» все же принес результат. 8 ноября Николай II писал жене, что Штюрмер вызывает отторжение не только в Думе, но и в обществе. Его отставка неминуема. Новым главой правительства стал А. Ф. Трепов. Это случилось 10 ноября. В тот же день премьер посетил Родзянко. 19 ноября глава Совета министров должен был зачитать декларацию правительства. Трепов ее согласовал с председателем Думы. Однако во время его выступления левые скамьи шумели, пытаясь заглушить речь премьера. Ситуация могла выйти из-под контроля, и чтобы еще больше не настраивать против себя депутатов, Трепов запретил выступать в Думе Протопопову как министру внутренних дел (он еще не был утвержден в этой должности).