были налажены еще до восстания. Генерал Ж.-М. Лафайет создал «Общество друзей поляков», деятельность которого направлялась им же возглавляемым «Центральным комитетом в поддержку поляков». Параллельно с этой организацией было создано «Общество цивилизации», преследовавшее те же цели[336]. Как отмечал посол России во Франции граф Ш.-А. Поццо ди Борго, генерал Лафайет пытался раздобыть деньги для восставших поляков как посредством организованной «Центральным комитетом» подписки и проведения различных лотерей, так и непосредственно через министра иностранных дел О.-Ф. Себастьяни, однако последнее не увенчалось успехом[337]. Кроме того, во Франции было создано «Общество католического агентства», а также около ста комитетов в поддержку поляков в департаментах. «Центральный комитет» оказал полякам непосредственную помощь в подготовке и проведении восстания. Еще до его начала в Варшаву были отправлены военные специалисты; с началом эпидемии холеры туда послали 40 медиков[338]. В донесении российского посла в Вене Д.П. Татищева отмечалось, что «литература революционного содержания доставлялась из Парижа в Варшаву и Краков дилижансами»[339].
Действия России по подавлению Польского восстания вызвали резкую критику среди европейской общественности. В Париже и Лондоне осуждение со стороны интеллектуалов вылилось в волну настоящей ненависти ко всему русскому. Французские газеты яростно обрушились на Россию с оскорблениями. В парламенте лидеры «партии Движения» требовали интервенции французской армии, дабы устранить последствия постыдного раздела Польши[340]. Несколько раз толпа угрожала разбить стекла в здании российского посольства. Французский консул в Ницце Барон Маскле писал 3 февраля 1831 г.: «Говорят, что все русские должны будут покинуть Францию, где парижане, охваченные энтузиазмом, вызванным варшавским восстанием, охотно распевают “Варшавянку” Делавиня…»[341]
Кузен посла Австрийской империи в Париже граф Р. Аппоньи записал в своем дневнике 19 сентября: «Никогда я еще не видел Париж в подобном возбуждении. Умы были разделены между желанием сохранить порядок и стремлением оказать помощь полякам, поскольку еще верили, что король может найти выход из положения»[342].
Манифестации в поддержку поляков продолжались в Париже и в последующие месяцы. В декабре состоялась массовая демонстрация в честь французского генерала Дж. Раморино, который в ноябре 1830 г. был в Варшаве и принимал участие в восстании, командуя 20-тысячным корпусом.
После подавления восстания Франция, наряду с Великобританией, стала одним из центров польской эмиграции. К концу 1831 г. в Париже находилось 80 поляков, бывших депутатов, сенаторов, журналистов. На 1 января 1832 г. во Франции насчитывалось уже 2828 польских эмигрантов[343]. Именно тысячи эмигрировавших в Европу участников Польского восстания сыграли значительную роль в создании образа России как варварского, деспотичного государства, непосредственно угрожающего свободе европейцев[344]. Консервативная политика Николая дисгармонировала с доминировавшим в Европе курсом на либерализацию. Россия с ее приверженностью традиционным ценностям олицетворяла для европейцев старый порядок. Русофобские публикации, к которым были причастны поляки, появлялись во Франции на протяжении 1830-х – 1840-х гг. В отчете III отделения за 1845 г. сообщалось: «…распространению клевет и лжей на Россию способствуют польские выходцы; они участвуют и в составлении французских пасквилей: это обнаруживается, между прочим, из того, что в статьях и книжках с клеветами на Россию все иноязычные собственные имена искажены и только польские имена написаны правильно…»[345]
В парижском Отеле Ламбер князь Адам Чарторыйский, когда-то один из «молодых друзей» императора Александра I и российский министр иностранных дел, в апреле 1832 г. создал «Литературное общество», постоянный очаг распространения неприязни к России. Это был один из тех центров польской эмиграции, которые, как отмечалось в отчете III отделения, «возжигают искры восстания в Галиции и княжестве Познанском, покушаются умножить в Царстве Польском и Западных губерниях идеи о новом мятеже и склонить в свою пользу умы значительнейших помещиков того края»[346].
В это же самое время польский поэт Адам Мицкевич создал свой образ «Руси-тройки», подхваченный Александром Герценом и бытующий в литературе по сей день: «Кибитка несется. Жандарм кулаком/Дубасит возницу. Возница кнутом/Стегает наотмашь солдат, свирепея. /Беги, или кони собьют ротозея…»
В 1835 г. польский вопрос вновь стал одним из обсуждаемых в Европе и спровоцировал новый всплеск русофобии. На сей раз это было связано с выступлением императора Николая I в Варшаве. Восстание в Польше стало для императора наглядным примером того, к чему приводят парламент и конституционная монархия. В завещании сыну Александру, написанном в 1835 г., император прямо указывал: «Не давай никогда воли полякам; упрочь начатое и старайся довершить трудное дело обрусевания сего края, отнюдь не ослабевая в принятых мерах»[347].
Выступая 5 октября 1835 г. в Лазенковском дворце перед депутацией польских горожан, Николай заявил: «Если вы будете упрямо лелеять мечту отдельной, национальной, независимой Польши и все эти химеры, вы только накличете на себя большие несчастия. По повелению моему воздвигнута здесь цитадель, и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город, я разрушу Варшаву и уж, конечно, не я отстрою ее снова». Император добавил: «Мне тяжело говорить это вам, очень тяжело Государю обращаться так со своими подданными, но я говорю это вам для вашей собственной пользы. От вас, господа, зависеть будет заслужить забвение происшедшего. Достигнуть этого вы можете лишь своим поведением и своею преданностью моему правительству»[348].
Эта речь была воспринята на Западе крайне негативно. В отчете III отделения за 1835 г. сообщалось: «Нисколько не удивительно, что речь сия ни англичанам, ни французам не понравилась. Исказивши ее и дав ей превратный смысл, они наполнили журналы своими порицаниями, даже грубыми ругательствами. Одна из сих статей, быв по Высочайшему убеждению перепечатана в нашей официальной газете, чрезвычайно всех изумила… И из-за этой речи, в которой является лишь твердое намерение Государя сохранить должный порядок в подвластном ему государстве и в то же время желание сделать подданных своих счастливыми, английские и французские журналы вывели какую-то ужасную драму нынешнего времени, со всеми принадлежащими к ней ужасами: варварства, жестокости, тиранства и разрушения»[349]. Как отмечалось в Отчете, в общественном мнении России даже бытовало мнение, что «таковое действие не может оставаться без отмщения и что последствием сего будет война с Францией»[350].
До войны, как известно, не дошло, но отношения между Россией и Францией в эти годы были весьма напряженными. Барон Ф.И. Бруннов, ставший в 1839 г. послом России в Великобритании, так излагал наследнику престола цесаревичу Александру современные отношения между Россией и Францией: «Сношения наши с Тюильрийским двором… ныне как бы не существуют. Государь не доверяет прочности существующего во Франции порядка вещей…»[351]
Несмотря на стремление короля Луи-Филиппа нормализовать отношения с Россией, дабы обеспечить Франции полноправное место в «европейском концерте» государств, французы к нашей стране относились настороженно по причинам не только идеологического, но и внешнеполитического свойства. Как только Россия усиливала свои позиции, сразу же актуализировалась тема реальной или мнимой «русской угрозы». Причем русофобская волна не шла сверху, не была инспирирована властью в лице короля или министров, хотя такие настроения были распространены среди значительной части французских политиков. Русофобия стала модным явлением. Играя на антирусских настроениях, можно было заработать политические очки, сделать имя, завоевать популярность и голоса избирателей, а также преуспеть финансово. Эта деталь была верно подмечена в отчете III отделения. В документе сообщалось, что часть антирусских нападок во Франции публиковались по причине личной выгоды: «Примером последнему может служить профессор славянской литературы в Парижском коллегиуме Киприян Роберт, который, вопреки прежним своим мнениям о России, ныне обнаруживает к нам самую непримиримую ненависть. Причина этой перемены заключается в том, что журналисты провозгласили его приверженцем России, а потому и лекции его оставались без слушателей; избрав же направление, согласное с духом времени, он снова привлек к себе слушателей»[352].
1 января 1834 г., когда члены дипломатического корпуса поздравляли короля с Новым годом, между Луи-Филиппом и послом Поццо ди Борго состоялся разговор на отнюдь не праздничную тему: в самый канун Нового года в проправительственной газете «Journal des Débats» была опубликована статья, направленная против русской политики на Востоке. Луи-Филипп, желая сгладить негативное впечатление от этой публикации, сказал российскому дипломату: «Те, кто возглавляют газету, являются людьми богатыми, независимыми от меня и моего правительства. Хотя обычно они нас поддерживают, зачастую они нас критикуют…»