.
Несмотря на постепенную нормализацию двусторонних отношений царь крайне негативно относился к тому, чтобы русские подданные оставались на территории Франции и особенно Парижа. В соответствии с указом Его Императорского Величества от 27 апреля 1834 г. для российских подданных устанавливался следующий «срок дозволенного пребывания за границей с узаконенным паспортом»: для дворян он составлял пять лет, для «всех прочих состояний» – три года; для более длительного пребывания за границей нужно было получить личное разрешение императора или отсрочку, что было явлением весьма редким[729]. Даже родному брату, великому князю Михаилу Павловичу император не позволил поехать в Париж в 1837 г. Не побывал во Франции и цесаревич Александр Николаевич, совершая в 1839 г. путешествие по Европе.
В 1840 г. была повышена пошлина на оформление заграничных паспортов. В соответствии с Уставом о пошлинах 1842 г. заграничные паспорта выдавались либо бесплатно, либо с взиманием пошлины. Бесплатно паспорта получали только лица, направлявшиеся за границу по службе и по распоряжению властей[730]. В 1843 г. положение, хоть и крайне незначительно, улучшилось: разрешение выехать во Францию было выдано 74-м российским подданным, причем император имел право приказать вернуться домой любому из тех, в ком возникнут сомнения. Уже в следующем году был установлен возрастной ценз для выезжающих за границу. Отныне туда мог попасть россиянин не моложе двадцати пяти лет. В этом же году пошлина достигла заоблачной суммы в 700 рублей, которые могли позволить себе заплатить только весьма состоятельные люди[731].
Однако от уплаты пошлины освобождались лица, нуждающиеся, говоря современным языком, в санаторно-курортном лечении, причем исключительно на ставших тогда модными водах Бадена. Как писала Авдотья Яковлевна Панаева, супруга публициста и журналиста Ивана Ивановича Панаева, а с 1846 г. на протяжении около двадцати лет – гражданская жена Н.А. Некрасова[732], от уплаты пошлины освобождались те, «кто предоставлял свидетельство от авторитетных докторов, что болезнь их пациента безотлагательно требует лечения заграничными водами. Понятно, что все богатые люди добывали себе легко такие свидетельства и даром получали паспорты»[733]. Это объясняет, почему русские аристократы сплошь и рядом оказывались такими «хворыми» и им всем срочно требовалось лечение на водах.
Несмотря на то что формально поездки русских во Францию не приветствовались, правила и действительность не всегда совпадали. Молодые дворяне, служившие в Министерстве иностранных дел, попадая в Париж проездом, с любезного разрешения российского посла графа Ш.-А. Поццо ди Борго задерживались на месяц с лишним и осматривали все парижские достопримечательности. Русские группировались вокруг российского посольства. Образцовым представителем парижского света можно считать графа Поццо ди Борго. Хотя в его бытность послом российское посольство не могло соперничать в роскоши с посольствами Великобритании или Австрийской империи, граф чувствовал себя полноправным парижанином, и окружающие разделяли это чувство. Однако по сравнению с другими иностранными колониями русская все равно оставалась немногочисленной: согласно тогдашним французским данным, в 1839 г. в Париже проживало 1830 русских[734].
В Париже жили и содержали салоны русские великосветские дамы, переселившиеся во французскую столицу по разным причинам. В особняке на улице Святого Доминика жила Софья Петровна Свечина, еще в России, в 1815 г., перешедшая в католичество и вскоре после этого уехавшая во Францию. Ее салон сыграл немалую роль во французском «религиозном возрождении» 1830-х гг. С 1835 г. в Париже проживала княгиня Дарья Христофоровна Ливен, супруга Христофора Андреевича Ливена, российского посла в Берлине, а затем в Лондоне. Поначалу княгиня обитала на улице Риволи, в 1838 г. перебралась на улицу Сен-Флорантен, в знаменитый особняк Ш.-М. Талейрана, который после его смерти купил барон Ротшильд. Ее салон, по словам А. Тьера, был «обсерваторией для наблюдений за Европой». Она принимала цвет парижской политической элиты и европейской дипломатии, а главным украшением ее салона был известный политик Франсуа Гизо, ставший в 1840 г. министром иностранных дел[735].
Как отмечал французский исследователь Мишель Кадо, Париж оказывал мощное воздействие на русских людей, «запертых в своей стране как в казарме или тюрьме»[736]. А.И. Герцен, оказавшийся в Париже в 1847 г., приезжал в этот город «с трепетом сердца, с робостью, как некогда въезжали в Иерусалим, в Рим». «Мы привыкли с словом “Париж”, – писал он вскоре, – сопрягать воспоминания великих событий, великих масс, великих людей 1789 и 1793 года; воспоминания колоссальной борьбы за мысль, за права, за человеческое достоинство… Имя Парижа тесно соединено со всеми лучшими упованиями современного человека…»[737] Случай Герцена не был уникальным. Самые смиренные подданные Николая I стремились провести, по крайней мере, несколько недель в этом городе обетованном. По словам Кадо, «русские аристократы были не в силах выносить русский климат, и только воды Бадена и Гамбурга могли восстановить их здоровье. Однако их главной болезнью была скука»[738].
Император делал исключения для отдельных лиц, например, таких как много лет проживавший за пределами России дипломат князь П.Б. Козловский или князь П.И. Тюфякин. Князь Петр Иванович Тюфякин, в прошлом директор российских императорских театров, получивший дозволение проживать в Париже еще от Александра I, был одной из колоритных фигур Парижа Луи-Филиппа. В январе он устраивал балы, на которые приглашал самых красивых женщин[739].
Может быть, еще более известным русским парижанином был уже знакомый нам Анатоль Демидов. В 1837 г. он организовал научную экспедицию на Украину и в Крым. Геолог Ла Плай проводил изучение угольных залежей Донецка; Раффе составил замечательный альбом литографий, и целый штат редакторов, среди которых известный журналист Жюль Жанен, помогал Демидову составлять отчет о путешествии, появившийся сначала в 1838 г. в виде эссе, а в 1841–1842 гг. в виде отдельной книги.
Демидов пытался сделать литературную и политическую карьеру, опубликовав под псевдонимом Ни-Таг (от Нижний Тагил) серию статей, посвященных внутреннему положению России, обрисовав его в самых смешных тонах. Серия выходила в «Le Journal des Débats» в 1838–1839 гг., но была прекращена по распоряжению русского правительства.
Продолжая традиции своего отца, Анатоль попытался стать меценатом. Он спонсировал художника Андре Дюранда, в 1839 г. совершившего путешествие по России, добравшегося до Казани и привезшего интересные гравюры. Он помогал Эжену Делакруа, написавшему в 1837 г. его портрет[740].
Однако французы, по словам М. Кадо, лишь глумились над литературными претензиями Демидова и его шиком, воспринимая его как парвеню. Однако тот весьма ловко смог привлечь на свою сторону влиятельных журналистов, в том числе упоминавшегося Ж. Жанена, которого он в 1837 г. направил в Россию, а в следующем – в Италию. Именно Жанену пришла в голову идея брака Демидова с принцессой Матильдой.
После возвращения в августе 1841 г. из России супруги Демидовы расположились в своем отеле на улице Сен-Доминик, где Анатоль начал устраивать пятничные приемы. Завсегдатаем салона Матильды был Адольф Тьер, с которым она познакомилась еще в 1837 г. в Италии, журналисты Ж. Жанен и Эжен Лами; Матильду принимали в Тюильри. У своего дяди принца Павла Вюртембергского, отца великой княгини Елены, она сблизилась с Н.Д. Киселевым, поверенным в делах России во Франции.
Между тем семейная жизнь постепенно разладилась. Императору Николаю во время путешествий по Италии в 1844 и в 1845 г. приходилось выслушивать жалобы Матильды. В конце 1846 г. после полугода ожидания она узнала, что ее супруг заявил о разрыве; у нее остаются драгоценности и пансион в 200 тыс. франков. В июле 1846 г. Демидов был отозван в Россию; возвращаться в Париж ему было запрещено. Во Франции он оказался только после смерти Николая I.
Составить полное впечатление о русской колонии в Париже весьма сложно, поскольку большинство ее представителей оставило мало информации о своем пребывании в столице Франции, не считая упоминаний в прессе или в воспоминаниях современников. Поскольку жизнь в Париже была слишком дорогой, русские аристократы были вынуждены периодически возвращаться на родину, дабы решать хозяйственные вопросы и компенсировать потери, порой огромные, от игры в курортных городах.
Уже знакомый нам граф Поль де Жюльвекур не понаслышке знал об этом нестабильном характере русской колонии в Париже: «Каждый год они [русские] появлялись как сверкающие метеоры и так же быстро исчезали…»[741] Настоящее движение происходило именно среди этих «перелетных птиц», а не постоянных членов колонии. Русские приезжали в Париж, как правило, в конце сентября, предпочитали селиться на улице Риволи, Итальянском бульваре и улице Мира и выбирали отели «Ваграм», «Виндзор», «Монморанси» и «Терраса»[742].
В первой части своего романа «Московское Предместье Сен-Жермен» Жюльвекур описал распорядок дня некоего графа Аксанина (фамилии героев весьма характерны, причем автор подчеркивает, что все имена вымышленные: генерал Снегов, мадемуазель Людмилофф, (графиня Аксанина), князь Рубецкой, Барышкин, Болтунофф