.
Итак, Дарья Христофоровна решила остаться в Париже и скоро стала вести тот образ жизни, который только и представлял для нее интерес. Однако завязавшийся вскоре роман с Гизо вновь поставил под вопрос возможность ее пребывания в столице Франции. О связи княгини и министра стали писать парижские газеты; вскоре об этом стало известно Христофору Андреевичу, для которого это был не просто вопрос супружеской чести: связь его жены с французом, к тому же буржуазного происхождения, пусть и министром, компрометировала его позиции при дворе, его положение в российском обществе. 19 августа он отправил супруге гневное письмо, в котором призывал ее вспомнить о долге жены и матери и поразмыслить над своим поведением. Через месяц он уже приказывал Дарье Христофоровне немедленно покинуть Париж и заканчивал свое письмо следующими словами: «Я настоятельно требую категорического ответа, ибо я сам обязан дать через некоторое время отчет относительно тех мер, какие будут приняты мною в случае отказа с твоей стороны»[760]. Понятно, что Христофор Андреевич должен был отчитаться перед императором, не меньше обманутого мужа взбешенного подобным своеволием княгини. 21 октября 1837 г. в письме Гизо Дарья Христофоровна передавала слова Николая, сказанные князю Ливену: «Ваша жена задела мою честь и достоинство, она единственная осмелилась подвергнуть сомнению мой авторитет. Заставьте ее подчиниться, а если Вам это не удастся, я сам ее сотру в порошок»[761].
Ливен пыталась протестовать; она обратилась к вице-канцлеру графу К.В. Нессельроде и графу А.Ф. Орлову, умоляя их замолвить за нее слово, чтобы смягчить гнев государя. Она писала Орлову: «Любезный граф, угрозы моего мужа станут свершившимся фактом, если я не выеду через неделю из Парижа, чтобы жить вместе с ним; он лишит меня своей поддержки, и я останусь без гроша. Вот к каким крайним мерам он будет вынужден прибегнуть, чтобы сдержать данное им, по-видимому, императору, слово вызвать меня во что бы то ни стало из Франции, ибо я вижу ясно из его писем, что он обязан дать ему отчет в принятом по отношению ко мне решении. Мои письма и отзывы врачей им получены; поэтому ясно, что он желает, чтобы я уехала отсюда живая или мертвая… Нет, не может быть, чтобы император приказал моему мужу поступить таким образом с его женою… Относительно меня вопрос как нельзя более прост; надобно выяснить, не хочу я или не могу уехать из Парижа… Если будет подтверждено, что я не в состоянии уехать, то я прибегну к покровительству императора и попрошу его сказать моему мужу, что он ошибется, полагая сделать ему приятное, ставя свою жену в безвыходное положение и предлагая ей на выбор либо рисковать жизнью, уехав из Парижа, либо жить в нищете, если она останется там. Во всяком случае, я избираю последнее. Но, любезный граф, нищета, на которую я буду обречена, будет всем известна. Г-на Ливена все считали до сих пор человеком чести, дворянином. Никто не поверит, чтобы он мог сделать поступок столь необъяснимый. А что касается меня, то я человек всем известный и живу на глазах у моих друзей, а вам известно, как много их у меня. Все будут доискиваться причин тех притеснений, коим я подвергнусь»[762].
О заступничестве княгиня просила и брата, решительно заявляя, что она не может покинуть Париж: «Предпринять путешествие – значит, обречь себя на смерть. Я не доставлю мужу постыдное удовольствие сказать императору: ”Ваше Величество, я исполнил Ваше приказание, но моя жена умерла”»[763].
Однако все ее доводы были напрасны; князь Ливен писал жене в конце сентября в ультимативной форме: «Надеюсь, ты вполне поняла из моих слов, что я настоятельно требую, чтобы ты вернулась. Я предупреждаю тебя, что в случае отказа я буду вынужден принять такие меры, которые для меня очень неприятны. Поэтому объявляю тебе, что если ты не вернешься, то я прекращу высылку тебе денег. Я должен предупредить тебя также на случай, если настоящее письмо останется без ответа, что если таковой не будет получен мною через три недели, то я буду вынужден поступить так, как будто ты ответила мне отказом»[764].
В начале следующего года князь Ливен привел в исполнение свои угрозы: он распорядился прекратить все выплаты, причитающиеся княгине[765]. С этого времени отношения между супругами были, по сути, прерваны; с Христофором Андреевичем княгиня так и не встретилась; писем от него почти не получала. 10 января 1839 г. князь Ливен, сопровождавший цесаревича Александра Николаевича в путешествии по Европе, скоропостижно скончался в Риме.
Итак, не имея официального разрешения и оставаясь в весьма щекотливой финансовой ситуации, княгиня приняла решение остаться в Париже. В июле 1838 г. с улицы Риволи она перебралась на улицу Сен-Флорантен, где сняла апартаменты в знаменитом особняке Ш.-М. Талейрана, скончавшегося в мае того же года. Здесь Ливен прожила двадцать лет, ежедневно принимая у себя, после полудня и по вечерам, виднейших европейских дипломатов и политиков.
Неопределенная ситуация вкупе с финансовыми сложностями, возникшими после смерти супруга, не оставившего завещания, очень беспокоили княгиню. Дарья Христофоровна обращалась за помощью к брату, пытаясь узнать, распространяется ли на нее российское законодательство, а именно царский указ от 27 апреля 1834 г., предусматривавший передачу в опеку имущество лица, отсутствовавшего в России без императорского разрешения более пяти лет. Она надеялась, что уже упоминавшееся письмо, адресованное ей Александром Христофоровичем в 1836 г. и содержавшее разрешение императора остаться за границей, освобождало ее от этого наказания.
Однако из очередного письма брата она узнала, что ее случай все-таки подпадает под действие означенного указа. Александр советовал ей немедленно обратиться к императору и просить о предоставлении отпуска на неограниченное время. Ливен оказалась на перепутье; ей было сложно написать непосредственно императору, а брат отказывался переговорить с Николаем Павловичем лично: «Вы считаете, что не можете поговорить с императором. Этот ужасный император! Как мое письмо может быть лучше Ваших слов? Вот уже восемь лет как император меня судит со всей строгостью, даже суровостью!» Она сомневалась, что император, от которого на протяжении этих восьми лет она не услышала ни слова поддержки, будет к ней великодушен. Дарья Христофоровна была в отчаянном положении; неоднократно в ее письмах той поры звучала одна и та же фраза: «Мне страшно!»; она писала, что «стоит на краю бездны»[766].
В конце концов она решила последовать совету брата и обратиться лично к императору, надеясь добиться «отпуска на неограниченное время». Это письмо княгини, как и ответ императора Николая, приводятся в авторском переводе.
Париж, 24 марта (5 апреля) 1843 года
Сир,
Много лет прошло с тех пор, как мое имя не тревожит больше память Вашего Императорского Величества. Не имея никого, кроме Вас, сир, я в то же время сомневаюсь относительно благосклонного отклика на мое письмо; однако очень давнее чувство подсказывает мне, что я еще могу рассчитывать на отзывчивость и доброту императора по отношению к моей судьбе. Я доверилась этому чувству и нижайше осмелилась воззвать к милости Вашего Императорского Величества в этом важном деле личного характера.
Ваше Величество, может быть, не совсем забыли о несчастьях, вынудивших меня покинуть родину. Ваше Величество знает, что всегда, и особенно со времени постигшей меня трагедии (имеет в виду смерть сыновей. – Н. Т.), мое здоровье было слабым и хрупким, и что 25 лет моей жизни, проведенные в условиях мягкого климата, сделали меня не способной вынести иной. Возраст мне приносит только невзгоды и болезни, усугубляемые проблемами со зрением. Я старая женщина; я слабею день ото дня, и те дни, что мне еще остались, я могу прожить только здесь.
Я полагала, что обрела разрешение на проживание, получив в свое время письмо от брата, написанное по особому распоряжению Вашего Императорского Величества[768]; однако по прошествии ряда лет мне нужно знать, что мой Государь мне это разрешает, и милость, о которой я Вас сегодня прошу, сир, это продлить на неограниченное время мое отсутствие.
Если что-то с моей стороны могло вызвать недовольство Вашего Величества, я Вас нижайше прошу, сир, простить меня. Скажите мне, что Вы меня простили. Прошу Вас, вспоминайте иногда о временах Вашего расположения ко мне. С этими воспоминаниями непременно всплывут в памяти воспоминания о моей привязанности, такой преданной, такой искренней, такой живой! Я сегодня та же, что и прежде. Можете ли Вы, сир, вновь стать тем, кем Вы были для меня раньше? От Вашего ответа зависит моя судьба.
С глубочайшим уважением к Вашему Императорскому Величеству, самая почтительная, самая покорная, самая верная из Ваших подданных, княгиня Ливен».
Копию письма императору Ливен отправила и брату. Она писала ему в тот же день, 24 марта (5 апреля) 1843 г.: «Я прошу милости, это – правда, но я не прошу ничего такого, чего не было бы пожаловано другим»[769]. Княгиня умоляла брата заступиться за нее, «защитить от ужасных русских чиновников»[770] (слово «чиновники» в тексте написано по-русски. – Н. Т.); повторяла, что она не совершила преступления, уехав из России. Она писала: «Двадцать пять лучших лет моей жизни я провела за границей. Мое короткое пребывание на родине было прервано ужасным несчастьем. У меня не было в России никаких привязанностей и никакого невыполненного долга. Я не была ограничена никем и ничем, врачи настоятельно рекомендовали мне уехать. Проходили годы, и я больше не надеялась выздороветь. Я прошу милости разрешить мне прожить мою жизнь спокойно. Это к вам, мой дорогой брат, я обращаюсь с этой просьбой. И если память обо мне не найдет благоприятного отклика в душе императора, напомните ему о моем муже и его полувековой непрерывной и преданной службе»