По прошествии некоторого времени после приема 12 ноября, уже в декабре, Киреев снова – вероятно, под воздействием множившихся слухов – занес в дневник новые подробности случившихся тогда протокольных проколов. Помимо дворян, император принимал «разные другие депутации». Размещая их в Николаевском зале Зимнего дворца, Дурново запутался и назвал представителей Новороссийского университета депутацией дворянства. В результате, со слов очевидца – министра народного просвещения И. Д. Делянова – «вышло комично». «Представление кончилось ничем, – подвел итог Киреев, – государь не сказал никакого приветствия, кое-кому сказал два-три слова, конечно, ошибся, Дурново не умел выручить. Впечатление, оказывается, вышло очень печальное, а ведь было очень легко выйти из затруднения, найти, что сказать, тем более что царь, говорят, изъясняется легко и совершенно свободно»[230].
Судя по тому, как проходило погружение Николая в его «новую должность», он не ощущал нехватки квалификации. Тяжело вздыхая по поводу навалившихся на него обязанностей, он не отлынивал от них. 23 января император писал брату – цесаревичу Георгию – в Абастуман: «Работы у меня по горло, но, благодаря Бога, я с нею справляюсь довольно легко. Приемы только – по средам и пятницам – доедают меня! Я помню, как дорогой Папа их не терпел – как я его понимаю теперь!» Император принимал министров ежедневно, кроме воскресных и праздничных дней. При этом нельзя сказать, что по приезде в Петербург из Ливадии в какие-то дни недели докладов было стабильно больше, чем в другие. Поэтому указание на приемы в среду и в пятницу как наиболее обременительные, вероятно, следует объяснять персональным составом лиц, которые имели в эти дни доклады у императора. С начала ноября 1894 г. по средам у императора, помимо прочих, обязательно бывал министр юстиции Н. В. Муравьёв, а по пятницам – Витте [231]. Безусловно, Николая II в первые месяцы царствования «доедали» не личности этих докладчиков, а непосредственно сами доклады. Они требовали от государя мобилизации его юридической и финансово-экономической грамотности. Император делился с братом и ностальгическими чувствами по утраченной теперь возможности быть погруженным в войсковую повседневную жизнь. «Да, тяжело переламывать себя, – писал Николай II цесаревичу, – когда прежде все мои помыслы только и тянули к военной службе, без различия родов оружия; одну ее я обожал, ей одной я был душою предан! Именно ее-то я лишился! Помимо всего прочего, это сознание, что я навсегда оторван от близкой жизни с войсками, прибавило немало горечи к моей тяжелой участи»[232].
Складывается впечатление, что император, может быть, даже преднамеренно с избытком – ради самовоспитания – обременял себя сугубо канцелярскими делами. Со слов сотрудника Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов Н. И. Самойловича, передавшего, в свою очередь, слова воспитателя Николая II и его брата Георгия генерал-адъютанта Г. Г. Даниловича, Богданович отметила 30 октября в дневнике особенность нового императора – «очень “письменный”, все ответные депеши сам пишет»[233].
Николай II с самого воцарения демонстрировал знание тонкостей делопроизводства и премудростей бумагооборота и при этом не стеснялся переадресовывать вопрос в соответствующие инстанции, если не чувствовал себя в достаточной степени компетентным. 25 ноября Богданович записала в дневнике: «Про царя говорят, что он поражает находчивостью». В подтверждение своих слов она поведала ходившую по сановному Петербургу историю о том, как государь проработал доклад Витте: «На всех бумагах написал, куда их направить: одни – в Государственный совет, другие – в Комитет министров». А другой доклад министра финансов, в котором шла речь о проекте стоимостью десять миллионов рублей, император распорядился направить на рассмотрение в Государственный совет. Цена вопроса была слишком высокой, а император не чувствовал себя столь сведущим, как Александр III, и способным «самолично такие дела решать»[234].
17 декабря Победоносцев сообщал в письме к вел. кн. Сергею Александровичу об аудиенции в тот же день у государя. Обер-прокурор призывал императора «беречь свои силы от множества бумаг, часто ненужных». На это Николай II ответил, что уже «начинает разбираться, приобретает “нюх” в бумагах и надеется устроиться с докладами и бумагами»[235].
Важнейшей составной частью образа молодого государя стала новая императрица Александра Федоровна, тем более что ее вхождение в дом Романовых оказалось стремительным и заняло чуть более полугода – от помолвки 8 апреля до бракосочетания 14 ноября. То, как это происходило, подробно разобрано в ряде работ[236]. Однако до сих пор исключительно интересная проблема – как складывались отношения между женихом и невестой, а затем между мужем и женой в 1894 г. – освещена лишь частично: интерполяции в дневнике цесаревича Николая, а затем императора Николая II, сделанные рукой его избранницы, в должной мере не проанализированы[237]. Их появление относится ко времени, когда составительница вставок в текст дневника являлась еще невестой цесаревича, принцессой Алисой Гессенской. Интерполяции созвучны записям самого хозяина дневника и практически целиком посвящены частной жизни. Преимущественное внимание во вставках уделяется описанию отношения невесты, а затем жены к ее жениху и впоследствии мужу, их внутрисемейным делам, детям. Возможно, именно такая содержательная однородность интерполяций послужила причиной их игнорирования большинством исследователей. (Кстати, фактическая сторона записей цесаревича и потом императора – практически исключительное бытописание с мизерными вкраплениями незначительных сюжетов, имеющих непосредственное отношение к политической истории, – способствовала складыванию абсолютно неверного стереотипа и об этом источнике как малоинтересном и бессодержательном.)
Помимо тематики, можно назвать еще два обстоятельства, обусловивших затянувшееся невнимание в историографии к интерполяциям. Во-первых, это специфический и подчас трудночитаемый почерк их составительницы (дешифровка почерка осложняется тем, что вставки написаны не по-русски; их язык – главным образом английский, а также немецкий и французский). Во-вторых, особого погружения требует манера изложения: отрывочные, часто бессвязные фразы не всегда взаимосвязанные фразы, изобилующие авторскими пометками и значками, не всегда хорошо поддаются адекватному смысловому переводу не только на русский язык, но и на присущую русской культуре систему образов. Перевод части интерполяций был опубликован в начале 1920-х гг. в сборнике фрагментов императорского дневника[238]. Однако он нуждается в существенном уточнении и серьезной доработке.
Но главная проблема изучения вставок заключается вовсе не в исправлении их русскоязычного варианта, помещенного в берлинском издании, и переводе остального массива интерполяций. Записи невесты и – позже – жены Николая II должны быть подвергнуты двойному анализу.
Во-первых, их необходимо идентифицировать с точки зрения происхождения. Какие-то из вставок сочинены непосредственно самой составительницей, а какие-то – позаимствованы из духовно-религиозных или литературных (также апеллирующих к христианским ценностям и морали) сочинений. Поэтому следует разобраться с авторством интерполяций и в случаях цитирования чужих текстов выявить их источники.
Во-вторых, надлежит проинтерпретировать выбор вставок, сопоставив их смысловое содержание с ситуациями, в которые они появились в дневнике. То есть предстоит понять, иллюстрацией каких событий стали те или иные интерполяции, каким событийным контекстом продиктовано их появление. Это особенно трудно, когда вставки оказываются как раз цитатами из посторонних источников и требуется расшифровать их метафорическое значение для переживаемого момента. Хотя и записи, сочиненные самой составительницей, порой непросто соотнести с фактами, касавшимися развития ее отношений с цесаревичем (или уже императором). Дело в том, что датировать интерполяции можно лишь приблизительно. Они заносились на еще пустовавшие страницы, на которых дневниковые записи появились только спустя какое-то время. (Это подтверждается и зрительно: автор дневника писал свой текст, обходя уже имевшиеся на не заполненных им страницах вставки.) Отсюда даты дневниковой заметки и помещенной в нее вставки практически не совпадают. Можно только рамочным образом хронометрировать появление той или иной интерполяции – не раньше такого-то времени и не позже такого-то срока. Правда, если поначалу принцесса делала записи вперед, на пустых страницах дневника, а потом его владелец доходил до этих мест и оставлял записи, то затем эта схема поменялась. Дневник стал заполняться ими обоими почти одновременно – например, в записях за 8 и 25 ноября, о чем говорится ниже.
В контексте настоящего исследования предполагается рассмотреть самые ранние интерполяции – со времени их появления в дневнике и до того момента, когда после венчания 14 ноября 1894 г. великая княжна Александра Федоровна стала императрицей. Эта статусная перемена может быть идентифицирована первым употреблением Александрой Федоровной слова «женушка» («little wife») в свой адрес, причем когда такое употребление констатировало уже свершившийся факт[239]. Вставки будут проанализированы выборочно – только те из них, которые представляют особый интерес с точки зрения обозначенных выше исследовательских задач, так как многие интерполяции являются просто характеризующими понятные чувства невесты к жениху краткими фразами из нескольких слов.