ты хочешь любить еще больше, ищи любящие сердца, если ты хочешь становиться чище день ото дня, тогда всерьез ищи чистые сердца»[272]. Совершенно очевидно, что все три высказывания также являются пересказом псалмов либо просто навеяны их чтением. В Псалтири имеется значительное количество мест, созвучных приведенным фразам и тематически, и даже стилистически.
Вместе с тем вопрос об источниках интерполяций не столь однозначен. То, что приведенные вставки связаны с текстом Священного Писания, не вызывает никакого сомнения. Проблема в другом: заимствованы ли они непосредственно из канонических текстов или же из иных сочинений, пускай даже литературных, которые в свою очередь апеллировали к библейским фрагментам. Например, фраза из дневника за 5 ноября, казалось бы, отсылает к приведенной выше выдержке из Книги Иисуса Навина: «Дорогой, не бойся опасности, Господь всегда рядом с тобой и тебя охраняет»[273]. Однако ее оригинальный фрагмент «God is ever near thee» мог быть заимствован, причем сразу из двух источников. Или из стихотворения канадской поэтессы Памелии Сары Вайнинг, писавшей под псевдонимом J. С. Yule (это имя ее мужа, Джеймса Колтона Юла)[274]. Или из баллады «Ленора» Готфрида Августа Бюргера, переведенной ирландским поэтом Джеймсом Кларенсом Манганом с немецкого на английский[275].
Некоторую подсказку для атрибуции вставок (были ли они откуда-либо заимствованы или же сочинены самой Александрой Федоровной специально для дневника Николая II) можно получить, отталкиваясь от манеры их написания. Дело в том, что какие-то интерполяции смотрятся как цельный чистовой текст. А какие-то пестрят разнообразными знаками (амперсандами, плюсами, рисунками и пр.). Знаками, как правило, не употребляемыми в опубликованных – а значит, отредактированных – текстах. Допустимо предположить, что первые как раз и являются переписанными откуда-либо цитатами, а вторые – творчеством великой княжны (после 14 ноября – императрицы).
Для иллюстрации высказанной версии уместно сравнить две интерполяции. Первая находится в дневнике за 5 ноября и выглядит стилистически выверенным и законченным текстом: «Любовь, как бы тихо она ни говорила, все же отчетливо обращается к твоему сердцу, язык любви – это глас небесный, любовь серьезна и весела, терпелива и сильна. Смерть не может разрушить любовь. Молчание любви прекрасно, оно часто слаще любых слов. То, что любовь объединяет, не в силах человеку разъединить, когда-нибудь любовь объединит все любящие сердца»[276]. Вторая расположена через страницу и как раз содержит несколько таких знаков (для наглядности воспроизводимых в переводе на русский язык): «Твоя крошка всегда рядом с тобой + молит Бога о милости + утешении для тебя + для бедной мамочки. Да благословит тебя Господь + Я покрываю твое милое лицо поцелуями с глубокой любовью + преданностью»[277]. И содержание последней записи, и значительное количество имеющихся в ней специфических знаков свидетельствуют о том, что она сочинена самой великой княжной. Относительно первой такой уверенности нет, хотя на сегодняшний день отсутствует и более или менее точная ссылка на какой-либо источник, откуда она могла бы быть заимствована. Между тем и по смыслу, и по стилистике она как раз похожа на цитату, откуда-то переписанную в дневник.
Последняя интерполяция, занесенная в дневник еще великой княжной, находится в записи за 8 ноября. Она следует прямо после записи императора за этот день, и можно допустить, что и появилась в дневнике сразу или вскоре после того, как Николай II зафиксировал свои мысли о прожитом дне. Более того, складывается впечатление, что великая княжна как будто подхватывала мысль, на которой останавливался Николай II. Император сетовал по поводу обилия иностранных гостей, приехавших в Петербург на похороны: «Двое из принцев уже уехали, скорее бы вынесло прочь и остальных. Легче работать, когда нет чужих под боком, которых присутствие только увеличивает лежащее на мне бремя!» Великая княжна на это отвечала: «Милый ангел, Бог благословит тебя. Моя любовь к тебе еще сильнее и глубже, мой самый дорогой, душка. Я не могу выразить словами, какие чувства я к тебе испытываю, но ты, любимый, знаешь о сочувствии той, которая совсем недавно пережила такую же скорбь и осталась без матери[278]. Но мы не потеряли своих самых близких, они ушли вперед и ждут нас. Утешение в том, чтобы стараться жить и поступать так, как бы они того желали, и идти по их следам. Они подле нас, я в этом уверена, и глубоко любят нас. У тебя много обязанностей, к тому же тяжких, пусть Господь даст тебе силы вынести все и исполнить их. Пусть с Божьего благословения скоро станет твоей женушкой та, которая разделит с тобой все – и радость, и печаль»[279].
И наконец, первая вставка, сделанная уже «женушкой», появляется через 15 страниц, в записи за 25 ноября. Похоже, она тоже занесена в дневник после того, как Николай II завершил описание прожитого дня. Она идет сразу после длинной черты, которую император обычно ставил после каждой своей записи. Причем чувствуется, что императрица не была ограничена местом – на момент написания интерполяции ниже ее оставалось пустое пространство. И как предыдущая вставка, фраза Александры Федоровны подхватывала мысль, на которой остановился Николай II. Император и императрица в это время жили в Царском Селе – впервые вместе после венчания. «Словами не описать, что за блаженство – жизнь вдвоем в таком хорошем месте, как Царское!» – восклицал император. «Твоя женушка обожает тебя», – отвечала ему императрица[280]. Открывалась новая страница их яркой трагичной жизни…
Чтобы понять причину появления в дневнике этих экзальтированных и в то же время душевно напряженных и духовно сосредоточенных интерполяций, превратившихся впоследствии в потребность, следует вспомнить, что было всего лишь чуть более года назад. 8 ноября 1893 г. принцесса Гессенская написала цесаревичу пространное письмо. В нем она категорически отвергла саму возможность вступления в брак с Николаем по причине, которая прежде никогда не останавливала ее предшественниц – инославных невест русских наследников. Алиса ни за что не хотела принимать православие: «.. я считаю грехом менять веру, в которой меня воспитали и которой принадлежу сейчас. Я никогда не смогла бы обрести душевный покой и потому никогда не смогла бы быть тебе настоящим спутником жизни, призванным помогать тебе во всем», – честно признавалась принцесса.
Цесаревич ответил почти через полтора месяца. Чувствовалось, что он слабо верил в то, что Алиса изменит свое решение[281], но все-таки замечал: «Я полагаюсь на милосердие Божие; может быть, это Его воля, чтобы мы оба, особенно ты, так долго страдали – может быть, проведя нас через все горести и испытания, Он выведет мою милую на тот путь, о котором я ежедневно молюсь!» Принцесса оставалась непреклонной практически до самой помолвки. Еще за три недели до 8 апреля она жестко отвечала сестре цесаревича Ксении, которая, очевидно, попыталась ее уговорить изменить свое решение: «.. что в этом хорошего, просто жестоко повторять, что я гублю его жизнь – что же делать, если для того, чтобы он был счастлив, я должна погрешить против своей совести. Все это тяжело, и нехорошо снова начинать разговор об этом»[282].
На этом фоне складывается впечатление, что помолвка 8 апреля в Кобурге стала действительно чудом, на которое надеялся цесаревич и о котором писал в процитированном выше письме. Казалось, в этот день рухнула плотина, до того удерживавшая мощный поток чувств, хлынувших после этого на цесаревича и устремившихся в виде интерполяций на страницы его дневника.
Глава 4Первые кадровые решения нового императора – отставка и назначение министра путей сообщения
Первым значимым политическим ходом Николая II традиционно считается выступление императора 17 января 1895 г. в Зимнем дворце перед депутациями, когда прозвучали слова о «бессмысленных мечтаниях». В. Л. Степанов также подверстывает свою реконструкцию «распутья» между Победоносцевым и Бунге под эту речь, сравниваемую им с Манифестом о незыблемости самодержавия[283]. Однако политическим дебютом Николая II правильнее считать другое событие – произошедшую месяцем раньше отставку министра путей сообщения А. К. Кривошеина. Разумеется, последствия обращения к депутациям 17 января и пускай первого в управленческой практике Николая II, но при этом все же вполне заурядного кадрового решения несопоставимы. Речь в Зимнем всколыхнула без преувеличения всю Россию. А перестановка в Министерстве путей сообщения – всего лишь сановный и бюрократический Олимп. Но обстоятельства отставки Кривошеина чрезвычайно важны для понимания того, как в первые месяцы царствования Николая II в его действиях соотносились попытки выработки собственного стиля руководства и проявления внешних влияний. Тем более что самого Кривошеина часто путают с однофамильцем – Александром Васильевичем – главноуправляющим землеустройством и земледелием, претендовавшим двумя десятилетиями позже на роль теневого премьера в пору оформления Прогрессивного блока.
Первая отставка нового царствования – это всегда знаковое событие. К тому же кадровые перемены в правительственных верхах Российской империи наиболее объективно отражали внутриполитическую конъюнктуру, определявшуюся преимущественно конфигурацией влияний на самодержца. Поэтому рассмотрение того, как принимались решения по отставкам и назначениям, позволяет довольно точно реконструировать расстановку сил вокруг престола, а значит, адекватно интерпретировать мотивации главных действующих лиц, максимально приблизиться к пониманию их поступков и взаимоотношений, формировавших большую политику. Поэтому предыстория и обстоятельства разразившегося в конце 1894 г. скандала вокруг Министерства путей сообщения достойны подробного рассмотрения.