[313]. Примерно тогда же Киреев привел в дневнике уничижительную характеристику императорского окружения (запись помечена декабрем, скорее всего, она сделана еще до развязки дела Кривошеина, так как министр путей сообщения упоминается здесь в ряду других министров): «Государь, по-видимому, очень “изолирован”, нет никого, ни одного человека, на которого бы он мог опереться. Победоносцев – узкий ученый без всякого характера. Воронцов – нуль. Пьяный Черевин – тоже, Дурново – дурак круглый. Кривошеин – дрянь, Муравьев – умный, но беспринципный человек. Витте – умный, но тоже без принципов, нахал»[314]. Киреев почему-то ничего не написал о Бунге…
По иронии судьбы Кривошеин узнал о собственной отставке в день своего тезоименитства – 14 декабря, на мученика Аполлония Антинойского. Для министра путей сообщения этот день, по словам Богданович, был отмечен еще одним торжественным событием – освящением домовой церкви, на которое «были приглашены все чины» ведомства. И пока «восхваляли за завтраком хозяина», ему тем временем «посылалась полная отставка с лишением его даже придворного звания»[315]. Комментируя обстоятельства отставки, Половцов едко заметил в дневнике, что 14 декабря министр путей сообщения давал гостям «обильный завтрак, после коего и получил сам угощение»[316].
Через четыре дня после этого события Богданович указала на лицо, которое, по слухам (как будет показано ниже – соответствовавшим действительности), непосредственно подтолкнуло императора к окончательному решению судьбы Кривошеина. Этим лицом оказался государственный контролер Филиппов, который 14 декабря представил Николаю II доклад с фактами злоупотреблений министра путей сообщения[317]. Мещерский в воспоминаниях выставил этот поступок Филиппова в неблаговидном свете. Издатель «Гражданина» уверял, что государственный контролер якобы мстил Кривошеину за «чересчур абсолютное неухаживание за ним, которое называл игнорированием его личности». Глава МПС недальновидно не придавал значения «даже самым нужным приемам дипломатии». Министр игнорировал увещания Мещерского оказывать знаки внимания жене Филиппова, а также жене «другого министра» и в результате был съеден государственным контролером при поддержке того самого неназванного министра [318].
После доклада Филиппова император тут же поручил управляющему Собственной его императорского величества канцелярией К. К. Ренненкампфу уведомить Кривошеина об отставке[319]. 17 декабря Победоносцев в письме к Сергею Александровичу назвал Филиппова и его доклад о махинациях Кривошеина «орудием кризиса», то есть скандала вокруг отставки министра путей сообщения[320].
Современники по-разному изложили важнейшую процедурную деталь отставки: было ли министру предоставлено право самому ходатайствовать об освобождении от должности или же он просто был поставлен в известность о том, что более не является главой МПС. По словам Куломзина, Ренненкампф вручил Кривошеину «увольнение от должности без прошения»[321]. А. Н. Мосолов сообщил, что министра сняли «по прошению»[322]. Однако все без исключения наблюдатели отметили еще один нюанс этого скандального события: одновременно с отставкой министр был лишен и придворного чина гофмейстера. Служивший на момент описываемых событий в Государственном контроле Ф. И. Фейгин подчеркнул в воспоминаниях, что Кривошеин получил отставку «с таким позором, как никогда не был удаляем ни один русский министр» [323].
Антураж отставки – от выбора для миссии Ренненкампфа чрезвычайно значимой для Кривошеина даты до одновременного с удалением из МПС демонстративного разжалования из придворного чина, – несомненно, изначально был рассчитан на максимальный пропагандистский эффект. По-видимому, молодой император своим первым кадровым решением стремился продемонстрировать обществу и главным образом сановной и чиновничьей иерархии, что не следует надеяться на ослабление свойственного его отцу стиля руководства, послать им своего рода метку, что никакого облегчения после перемены верховной власти не будет и что с каждого, кого уличат в должностных преступлениях, будет спрошено сполна. Кандидатура Кривошеина для такого показательного дела была во всех отношениях удобна. Коррумпированность министра, а также его моральный облик и манера обращения с подчиненными ни для кого, в том числе для первых лиц, не являлись секретом. Куломзин в воспоминаниях привел высказывание Николая II в адрес Кривошеина, сделанное накануне отставки министра путей сообщения: «Он уже шесть месяцев, как у нас с отцом был на замечании»[324]. Отправляя Кривошеина в отставку, император как будто просто доводил до завершения задуманное отцом – аналогичным образом выглядело его решение по поводу строительства порта именно в Мурмане.
Но если вспомнить, как высокопоставленные чиновники боялись покойного государя, то прозрачный намек его сына должен был стать для них предельно понятным. Большей острастке способствовал и казуистически точный расчет момента отставки – в день тезоименитства министра, 14 декабря, на мученика Аполлония Антинойского.
К тому же в этот день в министерской резиденции произошло освящение домовой церкви, и в самый разгар торжественного приема, устроенного Кривошеиным по такому случаю чинам его ведомства, хозяин получил высочайшее уведомление подать прошение об отставке и одновременно узнал о лишении придворного чина гофмейстера. Однако при таком раскладе тем более оказывались значимыми формально-юридические обоснования увольнения министра. Что же конкретно вменялось в вину «ростовскому Кречинскому»?
Куломзин в воспоминаниях сообщил о дознании, проводившемся в отношении Кривошеина секретным образом летом 1894 г. следователем по особо важным делам. Тогда была собрана информация по двум фактам. Во-первых, о покупке главой Министерства путей сообщения местечка Шклов. Во-вторых, о действиях Кривошеина по поставке шпал из принадлежавшего министру леса для казенной железной дороги.
По первому факту было установлено, что Кривошеин обязался перепродать «посредствующим евреям» участок принадлежавшего его имению леса «на сруб». Когда же губернский лесоохранительный комитет запретил вырубку леса, Кривошеин «отказался дать удовлетворение евреям-комиссионерам», ссылаясь на комитетское решение. Иначе говоря, «надул» посредников. «Маневр ловкий, – заключил по этому поводу Куломзин, – но неудобный для министра».
Второй факт был еще более «неудобным», так как напрямую свидетельствовал о коррупционных действиях министра. Кривошеин продавал еврею, занимавшемуся поставками на местную казенную железную дорогу, шпалы из собственного леса. К тому же было доказано «дурное качество» части шпал. Дознание выявило и еще один дискредитировавший Кривошеина факт. Его шурин, екатеринославский губернский предводитель дворянства Струков, находясь в министерской квартире (а значит, при очевидном пособничестве самого министра), заключил с управляющим некоей казенной железной дороги договор о «снабжении этой дороги топливом и шпалами»[325]. Богданович сообщила любопытную подробность этой сделки. Деловым партнером Струкова оказался начальник Рижско-Орловской железной дороги Вас. Ник.
Коковцов (брат Вл. Ник. Коковцова – будущего премьера, а на тот момент – статс-секретаря Государственного совета). Договор предполагал продажу Коковцову Струковым шпал для Рыбинско-Бологовской железной дороги «за дорогую цену». Коковцов же за это – уже от министра путей сообщения – «получил повышение»[326].
А. Н. Мосолов также попытался оценить провинности Кривошеина, тем более что ему удалось ознакомиться с собранными Филипповым компрометирующими материалами. «Это были возмутительные факты», – подчеркнул мемуарист. Правда, мемуарист дотошно различал именно служебные злоупотребления и просто неблаговидные поступки. К первым он отнес, например, увольнение управляющего некоей железной дорогой за то, что тот отказался переводить локомотивы с угля на дрова. По словам А. Н. Мосолова, такое решение «составляло прямое злоупотребление властью». В то же время другие «грязные» дела Кривошеина «имели только косвенное отношение к его служебному положению». Среди таких дел автор воспоминаний назвал упомянутые выше «надувательство» еврейских предпринимателей при покупке министром имения в Шклове, а также контракты родственников его жены Струковых, взявшихся за организацию «поставки дров на железные дороги». Еще одним злоупотреблением такого же рода, по утверждению А. Н. Мосолова, стал навязанный руководящим органам «всех железных дорог» договор с типографией Мещерского на печатание в ней билетов, а также ведомостей[327].
Вместе с тем во всей этой истории явно ощущалась нехватка достоверных улик, убедительно доказывавших махинации Кривошеина и – главное – адекватных постигшему министра ритуальному наказанию. В январе 1895 г. Киреев записал в дневнике, что по поводу свидетельств о коррумпированности Кривошеина «ничего не выяснилось», а «обвинения Филиппова и других не оправдывались». Вместе с тем «совершенно мошенническая натура» бывшего министра путей сообщения проявилась во всей неприглядности. Стало ясно, что Кривошеин – «по призванию мошенник». «Теперь от него все отказываются, – отметил Киреев, – даже его патрон Дурново!»