[328]. Киреев точно подметил коллизию. С одной стороны, «совершенно мошенническая натура» Кривошеина не вызывала сомнений. С другой стороны, предъявленные министру конкретные обвинения и по причине их недостаточной доказанности, и в силу самого характера нарушений (если бы даже они действительно имели место) явно не тянули на то, чтобы оказаться причиной первой громкой отставки нового царствования.
Более того, Колышко вообще считал, что заключенная в доме Кривошеина сделка оказалась выгодной для казенной железной дороги, подписавшей соглашение со Струковым. Рассыпались обвинения в поставке дров из принадлежавшего Кривошеину имения для нужд железной дороги, а также в строительстве новой путевой ветки через находившееся в собственности министра местечко Шклов. Впоследствии выяснилось, что подписание дровяного контракта состоялось еще до того, как Кривошеин стал министром. К тому же железная дорога была заинтересована в условиях этого контракта. А проведение новой ветки через Шклов приносило выгоду железной дороге. В итоге бывшего министра путей сообщения «частично реабилитировали, но поста не вернули» [329].
Двусмысленность сложившейся ситуации метко охарактеризовал Путилов: «Привыкнув к несколько рискованным, с точки зрения этики, приемам в частной промышленной деятельности, Кривошеин подобного же рода прием допустил и в области, соприкасавшейся с служебным его положением. О прямом злоупотреблении не могло быть и речи, но некоторая некорректность, несомненно, была. При крайнем ригоризме, царившем в этом отношении при императоре Александре III и в ближайшее после его смерти время, этого оказалось достаточным, чтобы пресечь карьеру Кривошеина. Он был уволен от службы без прошения и лишен придворного звания, что для простой, повторяю, некорректности было, пожалуй, более чем достаточно»[330].
Было ясно, что дело Кривошеина раздуто по каким-то иным, нежели приведенные в докладе Филиппова, основаниям, что подлинные причины отставки министра являлись другими. Две такие причины предположил Колышко. Во-первых, Кривошеин, по его словам, не касаясь реального управления вверенным ему министерством, «наладив свою церемониальную часть», начал «объезжать Россию» и – что с его стороны явилось крайне неосмотрительным шагом – выстраивать «собственную политику». А вот уже этого сановный Петербург никак не мог ему простить. Во-вторых, несмотря на то, что шею министру путей сообщения «сломал» именно государственный контролер, Филиппов оказался «лишь оружием» Витте. Последний более уже не нуждался в Кривошеине: «опасный Вендрих был уничтожен», а «путейцы склонились под десницей» министра финансов. Витте, чтобы избавиться от Кривошеина, «ткнул нос» государственного контролера «в путейскую “панаму”»[331]. Несоответствие предъявленных Кривошеину обвинений и последующих решений по его делу бросалось в глаза. Возможно, подобное обстоятельство и дало Мещерскому впоследствии основание упрекнуть государственного контролера: «На вашей душе тяжкий грех, Тертий Иванович: вы оклеветали Кривошеина». На возражение Филиппова, что он всего лишь «исполнил свой долг», князь ответил, что долг государственного контролера заключался в том, чтобы «проверить строго и всесторонне обвинение». Этого же не было сделано: под обвинение были подведены «непроверенные данные» [332].
На причастность министра финансов к отставке Кривошеина указывается и в комментариях к воспоминаниям Витте. Устроенная министром путей сообщения «система поборов», касавшаяся предпринимателей, сотрудничавших с его ведомством, в конце концов, вынудила Витте, продолжавшего реально контролировать МПС, освободиться от одиозного Кривошеина. Тем более что Витте в определенной степени был причастен к его назначению, и махинации министра могли сказаться на репутации главы Министерства финансов. В итоге Витте и министр юстиции дали ход делу Кривошеина, доведенному до конца государственным контролером[333].
Ключевая роль Витте в деле Кривошеина не вызывала сомнений у наблюдателей по свежим следам скандала. 17 декабря Богданович записала в дневнике, что мина под Кривошеина «подведена Тертием Филипповым, а из-за угла энергично действовал Витте». Факты, на которых строилось обвинение против Кривошеина, государственный контролер получил от чиновника Управления казенных железных дорог Министерства путей сообщения М. П. Надеина[334]. 25 декабря генеральша изложила свой разговор с упомянутым выше членом Временного управления казенных железных дорог от Министерства путей сообщения Ивановым. Собеседник Богданович указал на активную роль Витте в совместных с Филипповым интригах против Кривошеина [335].
Симптоматично, что в интриге против Кривошеина Витте объединился с министром юстиции Муравьёвым. Победоносцев в письме к Сергею Александровичу от 17 декабря со ссылкой именно на обоих министров сообщал адресату, что имеется «немало» дел, свидетельствующих о коррумпированности Кривошеина[336]. У Муравьёва был собственный интерес в дискредитации Кривошеина. Министр юстиции рассчитывал через скандал вокруг главы МПС повести наступление на Дурново, причастного к обустройству карьеры ростовского выходца, с прицелом самому занять его место. Да и Витте, похоже, был не прочь освободиться от ходатая за его женитьбу на Лисаневич перед покойным государем. К тому же и Витте, и Муравьёву мешала влиятельность министра внутренних дел.
По оценке А. Н. Мосолова, Дурново к концу эпохи Александра III «пользовался, благодаря своей тонкости и ровному характеру, преобладающим влиянием у государя и значением среди министров». Такое положение дел задевало «многих честолюбивых людей». Поэтому на протяжении первого года царствования Николая II «политика их была направлена к тому, чтобы сломить и устранить» министра внутренних дел. Больше других под Дурново «подкапывались» Витте и Муравьёв. В этом смысле их борьба против Кривошеина не имела самодовлеющего значения. Министра путей сообщения разоблачали именно как «креатуру Дурново».
Одновременно справедливым выглядело и обратное заключение: что министр внутренних дел «нажил себе много врагов» из-за патронировавшегося им Кривошеина[337]. Фамилии Дурново и Кривошеина начали произноситься вместе уже тогда, когда слухи о грядущей отставке министра путей сообщения еще только набирали силу[338]. О намерении Муравьёва занять кресло Дурново сообщила в дневниковой записи за 30 ноября Богданович. Этот слух ей передала жена Л. Д. Бутовского, чиновника особых поручений при столичном градоначальнике. О том же самом говорил генералу Богдановичу, мужу хозяйки салона и автора дневника, Каханов. По поводу возможной замены Дурново на Муравьёва передавали слова, якобы сказанные императором, «qu’il vent en tout ressembler a son pere et qu’il fera ce qu’a fait son pere a son avenement, il changera tons les ministres» («что он хочет во всем походить на отца и что он сделает то же самое, что сделал его отец в начале своего царствования, то есть поменяет всех министров», фр.)[339].
Отставка Кривошеина деморализовала министра внутренних дел. 17 декабря Победоносцев писал Сергею Александровичу, что Дурново пребывает «в смущении и не был на этой неделе с докладом у государя»[340]. Приход в ведомство на Фонтанке нового хозяина стали рассматривать как дело ближайшего будущего[341]. Шереметев записал 24 декабря в дневнике: «Подлое время. Один другому роет яму. Интрига в полном ходу». При этом конкретное кадровое решение по главе Министерства путей сообщения Шереметев считал лишь первым шагом в целой цепочке предстоящих перестановок, главная из которых – замена руководства МВД. «Приходится из худшего выбирать лучшее, – отмечал Шереметев, – и мириться с Дурново, как бы и временно»[342].
На этом фоне резким контрастом выглядела оценка перспектив Дурново Киреевым. Генерал отметил в дневнике в январе 1895 г.: несмотря на слухи, что «дни Дурново сочтены», «не видно, чтобы он уходил». Более того, говорят, министр внутренних дел начинает «следовать системе запугивания государя», или «системе Петра IV». (Киреев намекал на то, что Дурново ведет себя с императором так же, как в свое время поступал шеф жандармов и глава Третьего отделения Собственной его императорского величества канцелярии П. А. Шувалов – «Петр IV», как его называли, намекая на влиятельность, – в отношениях с Александром II.) К тому же, по слухам, вдовствующая императрица «очень его поддерживает». Далее генерал иронично заметил: «II est d’une betise agreable a S. М.» («Он так глуп, что это приятно ее величеству», фр).[343]
В дневнике петербургского градоначальника В. В. фон Валя есть шуточное стихотворение «Злобы дня и ночи» с подзаголовком «1895». В стихотворении обыгрываются ситуации на сановном и бюрократическом Олимпе в первые месяцы царствования Николая II. Любопытно, что слова о запутанности, неоднозначности и противоречивости ситуации вокруг Кривошеина и Дурново в стихотворении вложены в уста Витте, который говорит председателю Комитета министров Бунге:
Посмотри, вот Кривошеина
Топит Ваня-дуралей (Дурново. – Д. А.),
Как влюбленных в водах Рейна