То есть ревизия курса Александра III осуществлялась в этом материале исподволь, путем своего рода смыслового перекодирования принципиальных основ политики, проводившейся при покойном императоре, в их смысловые противоположности и объявления общественности, что никакого отхода от Великих реформ в 1881 г. не произошло, просто поменялись их формы, но стратегические ориентиры остались незыблемыми, и сейчас будет продолжено следование в их направлении.
В этом смысле редакционная публикация «Вестника Европы» в разделе «Внутреннее обозрение» декабрьской книжки была гораздо более прямой и откровенной.
Материал начинался с утверждения: «на наших глазах» о том, что собой представляли «последние годы» Александра II, сложилась «целая легенда». И тем более странно, что такие «представления, прямо противоречащие действительности», касались времени недавнего и «столь хорошо памятного». Примерно десять лет назад возникло и затем возобладало «фальшивое» и «наиболее ходячее мнение», что период конца 1870-х – самого начала 1880-х гг. характеризуется «отсутствием правительства», что это было время «нестроения и самоуправства», страна тогда «стояла на краю гибели», власть же, «усвоившая себе западные доктрины и преклонившаяся перед западной культурой», «потеряла веру сама в себя» и «стушевалась».
Однако на самом деле правительство Александра II на протяжении этого времени «мнимого бездействия и безвластия» убедительно доказывало собственное «присутствие», давало «суровый отпор» любым выпадам «против целости государства или неприкосновенности государственного строя», а затруднения, встречавшиеся на его пути, были вызваны не его «уступчивостью или нерешительностью», не придуманным «преклонением» перед лицом «западной культуры», но «внешними усложнениями», а также «незаконченностью реформ» и «разрушительными стремлениями небольшой группы». Именно на рубеже 1870-1880-х гг. было решено дать новый импульс «прерванному делу» реформ, развивая его в направлении повышения народного благосостояния и усиления общественной самодеятельности.
И «первый период» нового царствования Александра III явился «во многих отношениях непосредственным продолжением предшествовавшей эпохи», особенно для улучшения положения народа. Но постепенно работа в этом направлении сходила на нет, в ней появлялись «посторонние примеси». Затихало и стимулирование общественных инициатив. Одновременно приоритетными стали считаться «другие цели», которые шли наперекор как времени «диктатуры сердца», так и Великим реформам в целом. Подверглась «существенным ограничениям» печать, так и не была отменена чрезвычайная и усиленная охрана, начали приниматься меры адресной сословной поддержки (исключительно в интересах дворянства), и одновременно прекратила работу Кахановская комиссия, пострадал мировой суд, по законодательству 1890 г. была установлена «зависимость» земства от администрации, произошел откат назад в судебной сфере, уставом 1884 г. была ликвидирована университетская автономия, а циркуляр 1887 г. ввел ограничения для поступления в среднюю школу, не получила развития сфера налогообложения. Положительные перемены произошли разве что в финансовой области и в железнодорожном деле, но они явились результатом «прогрессивных» перемен «первых годов минувшего царствования».
Вместе с тем усилились ограничения по этническому и конфессиональному признакам, развернулась непродуманная русификаторская политика. Если бюджет эволюционировал в направлении большей сбалансированности, то «благосостояние массы» по-прежнему осталось зависимым от привходящих обстоятельств, что доказал неурожай начала 1890-х гг. Не получила сколько-либо заметного разрешения проблема крестьянского малоземелья. Не выросла за минувшие годы и народная грамотность, в результате чего угроза со стороны невежества, этого «старинного врага», осталась прежней, и «умственная бедность народа так же велика, как и материальные его нужды».
На местном уровне управление неспособно заменить собой самоуправление, и «всесословная волость» остается крайне востребованной. Новое земство стало «тенью старого земства». «Дворянство как сословие, очевидно, не хочет или не может взять на себя передовую роль в движении русского общества». Не стало неукоснительной нормой «уважение к закону», а укоренению уважения к человеческой личности мешали «воскресающие взгляды на крестьян как на низший род людей», а также усиливавшаяся «нетерпимость ко всему инородному и иноверному». А в итоге «национальное самосознание» оборачивалось «национальным самомнением и самовосхвалением». «Россия выросла из старых бюрократических рамок».
Однако из того, что «многое требует коренных и безотлагательных изменений», вовсе не следует приговора о «мрачном или безнадежном» будущем страны. Молодой государь уже имел возможность получить «столько доказательств народной любви и народного доверия», что он сможет использовать переполняющие Россию «народные силы»[404].
Этот материал стал в подцензурной печати первым опытом уничтожающей и всесторонней критики эпохи Александра III и в этом своем качестве долгое время оставался единственным. Совершенно очевидно и то, что прямое обращение к Николаю II после всего того, что было высказано в адрес Александра III, имело целью повлиять на монарха в определенном ключе. Публикация не осталась незамеченной общественностью, которая, несомненно, восприняла выступление «Вестника Европы» – издания вполне легального – как знаковое, призванное подготовить почву для начала ревизии государем политического наследия отца.
Массированное зондирование почвы для разворачивания соответствующей пропагандистской кампании началось еще до похорон Александра III, и делалось это сначала не в открытую, а опосредованно, через распространение соответствующих слухов. Мнения о приверженности Николая II либеральным ценностям стали наполнять информационное пространство буквально сразу после выхода «Носителя идеала»[405].
Так, 4 ноября Богданович отметила в дневнике дошедшую до нее молву, что государь после приема 2 ноября членов Государственного совета «даст конституцию», так как «это только для начала он говорил, что пойдет по стопам отца» [406].
Предположение о либеральности нового царя неожиданно косвенным образом подтвердил и проживавший в эмиграции радикальный публицист П. Ф. Алисов, который издал брошюру (в пропагандистских целях в ней указывалось вымышленное место издания – Вольная русская типография в Лондоне) об Александре III, являвшуюся в идеологическом отношении зеркальной противоположностью статьи Тихомирова. Автор исходил из того, что император был отравлен. Покушение на этот раз (в отличие от катастрофы царского поезда под Борками 17 октября 1888 г., которая, по мнению Алисова, также была рукотворной) оказалось успешным. На фоне переполнявшей брошюру уничижительной риторики в адрес самодержавия подобные суждения выглядели не более чем пропагандистскими приемами. Однако обращают на себя внимание те фрагменты этого памфлета, в которых говорилось о Николае II. По словам Алисова, те из представителей верхов, кому после кончины Александра III был выгоден статус-кво («партия застенка, мертвой петли»), опасались попадания наследника, «безвольного полуидиота», под влияние либералов и как следствие – объявления им конституции. Поэтому основные фигуры этой «партии» затягивали женитьбу Николая, а также «угрозами» и «мольбами» пытались вынудить его передать престол брату Михаилу при регентстве дяди – вел. кн. Владимира Александровича («кретина кровожадного, мракобесца беспробудного»). Алисов выражал сомнение в том, что новый царь «осмелится» выказывать «самодержавные замыслы» и «мономаховские замашки»[407]. То есть сомнения в том, что Николай II продолжит политику отца, разделяли не только те либералы, для которых идеалом была эпоха Великих реформ, но и придерживавшиеся гораздо более крайних взглядов.
Принципиальное отличие воззрений государя от установок его отца не просто констатировали. Такого отличия ждали, его буквально заклинали, в том числе и на уровне шуток. М. О. Гершензон, который к тому времени окончил Московский университет и занимался исторической публицистикой, 10 ноября записал в дневнике со слов близкого товарища по Московскому университету В. А. Маклакова (в будущем – видного кадетского деятеля), что накануне перед панихидой по Александру III актеров императорских театров М. П. Садовский, игравший в Малом театре, во всеуслышание произнес каламбур: «Да, помолимся, чтобы Николай Второй не был вторым Николаем». Автор дневника отметил, что «эта острота» разошлась по Москве. Публикатор дневника Гершензона приводит в комментарии стихотворную версию каламбура из пропагандистской брошюры публициста Л. Г. Жданова о Николае II, изданной в 1917 г.:
Смущенные Рока игрой,
Теперь одного мы желаем:
Чтоб царь Николай наш Второй —
Нам не был «вторым Николаем»! [408].
Примечательно, что на самом деле все было ровно наоборот. Николай II демонстрировал свое крайне почтительное отношения к прадеду и даже произносил каламбур, обратный приведенному выше: «Я хочу быть не только Николаем II, но и вторым Николаем». Об этом – правда, полгода спустя после рассматриваемого времени – сообщил в дневнике Киреев[409].
Много фактов, характеризовавших состояние общественного мнения в первой половине ноября, приводил в своих воспоминаниях Савельев, который, прибыв в Петербург для участия в похоронах Александра III, погрузился в атмосферу столичных слухов о новом императоре.
Помимо Чихачёва и Победоносцева, Николаю II приписывалась нелюбовь к Воронцову-Дашкову и Ванновскому. При этом уточнялось: царь не жаловал военного министра за то, что тот якобы относился к Николаю, в бытность его наследником, «недостаточно почтительно», а Победоносцева – «за ханжество и стремление преследовать другие вероисповедания».