оторое тот написал после того как добился от врачей правды о своем состоянии и узнал, что дни его сочтены. Тогда он «провел целую ночь в письменной работе», результатом которой и стало «политическое завещание»[47].
О третьем свидетельстве сообщает исследователь В. М. Хрусталёв со ссылкой на публикацию канадского журналиста И. Ворреса, близко общавшегося с сестрой последнего императора – вел. кн. Ольгой Александровной, которой в 1894 г. исполнилось только 12 лет и которая в дневнике старшей сестры тогда и позже именовалась семейным прозвищем «Беби», – в последние месяцы ее жизни в конце 1950-х гг. и записавшего ее воспоминания. Журналист привел закавыченный монолог, якобы произнесенный императором и выдержанный в духе консервативных политических идеалов: «Тебе предстоит взять с плеч моих тяжелый груз государственной власти и нести его до могилы так же, как нес его я, и как несли наши предки. Я передаю тебе царство, Богом мне врученное. Я принял его тринадцать лет назад от истекшего кровью отца… Твой дед с высоты престола провел много важных реформ, направленных на благо русского народа. В награду за все это он получил от русских революционеров бомбу и смерть… В тот трагический день встал передо мною вопрос: какой дорогой идти? По той ли, на которую меня толкало так называемое передовое общество, зараженное либеральными идеями Запада, или по той, которую подсказывало мне мое собственное убеждение, мой высший священный долг государя и моя совесть? Я избрал мой путь. Либералы окрестили его реакционным. Меня интересовало только благо моего народа и величие России. Я стремился дать внутренний и внешний мир, чтобы государство могло свободно и спокойно развиваться, нормально крепнуть, богатеть и благоденствовать. Самодержавие создало историческую индивидуальность России. Рухнет самодержавие, не дай Бог, тогда с ним рухнет и Россия. Падение исконной русской власти откроет бесконечную эру смут и кровавых междоусобиц. Я завещаю тебе любить все, что служит к благу, чести и достоинству России. Охраняй самодержавие, памятуя при том, что ты несешь ответственность за судьбу твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и в святость твоего царского долга да будет для тебя основой твоей жизни. Будь тверд и мужествен, не проявляй никогда слабости. Выслушивай всех, в этом нет ничего позорного, но слушайся только самого себя и своей совести. В политике внешней – держись независимой позиции. Помни – у России нет друзей. Нашей огромности боятся. Избегай войн. В политике внутренней – прежде всего покровительствуй церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства». По своему содержанию этот монолог может рассматриваться как устное «политическое завещание». Как отмечалось выше, В. М. Хрусталёв почему-то считает, что этот «обстоятельный разговор» состоялся «за два дня до кончины» Александра III[48].
Факт произнесения царем подобного или похожего (если бы даже умиравший царь и говорил нечто подобное наследнику, то вряд ли его речь была бы выдержана в столь пафосных и художественных выражениях – из-за элементарной сложности для плохо себя чувствовавшего человека излагать свои мысли отточенными фразами) монолога ни 18 октября, ни в какой-либо иной день его предсмертного пребывания в Ливадии не подтверждается источниками. Более того, в другом мемуарном издании вел. кн. Ольги Александровны, которое было подготовлено ее потомками, события октября 1894 г. описываются предельно кратко, буквально в нескольких строчках, и ни о каком «политическом завещании» там вообще не говорится[49]. Между тем «процитированное» И. Ворресом «политическое завещание» Александра III регулярно поминается в публицистике как имевшее место в действительности.
На закате советской эпохи точно такой же популярностью пользовалась прямо противоположная версия о «политическом завещании» предпоследнего государя, которую представил в середине 1970-х гг. В. С. Пикуль в своем историческом романе «Нечистая сила». Писатель вложил в уста умиравшего в Ливадии императора настоятельное требование в адрес наследника процарствовать до тех пор, пока его младшему брату Михаилу не исполнится 21 год (на момент кончины отца ему было около 16 лет), а затем передать ему власть, так как он более подходит для исполнения державной миссии, нежели его старшие братья, которые явно не тянут (Николай – по личным качествам, а Георгий – по здоровью). В романе также приводится любопытный эпизод с якобы имевшим место отказом овдовевшей императрицы Марии Федоровны приносить присягу вступившему на престол наследнику цесаревичу.
Истории И. Ворреса и В.С. Пикуля явно далеки от действительности, однако они появились не на пустом месте. Чтобы приблизиться к пониманию того, что на самом деле произошло в царской ливадийской резиденции и какие именно реальные события получили столь фантастические интерпретации, следует, насколько это позволяют источники, систематизировать некоторые факты, произошедшие в те октябрьские дни 1894 г.
Прежде всего, необходимо разобрать свидетельство Куломзина, так как оно претендует на привязку к другим уточняющим событиям – некоей беседе государя с врачами (она могла произойти, скорее всего, лишь после очевидного ухудшения состояния его здоровья), а также бессонной ночи, свидетелями которой могли стать другие лица из обитателей Ливадии.
Так, Вельяминов поведал в воспоминаниях, что лично наблюдал, как «взволнованный» Александр III в октябре 1894 г. в своем кабинете разговаривал со старшим сыном, которому, «по-видимому, передавал какие-то дела и делал наставления на случай своей смерти»[50]. Этот разговор мог иметь место в период между 3 октября (в тот день вызванный в Ливадию Вельяминов впервые посетил государя) и утром 19 октября, когда император в последний раз заходил в свой кабинет [51]. До приезда в Ливадию Вельяминова, судя по дневнику цесаревича, состояние здоровья императора оставалось более или менее приличным (28 сентября он даже ездил в Массандру – а это несколько километров от Ливадии), и ни о каких консилиумах наследник не сообщал[52]. Вельяминов, достаточно подробно описывавший последние дни Александра III и свою миссию в Ливадии в качестве врача, также ничего не говорил о каком-либо консилиуме между 3 и 19 октября, на котором находившиеся в резиденции доктора вняли бы «требованию» государя и сообщили бы ему о приближавшейся кончине, как о том сообщил Куломзин.
Отсутствие у Вельяминова информации о консилиуме по царскому «требованию», на котором царю якобы была изложена какая-то консолидированная точка зрения лечивших его врачей, получает опосредованное объяснение в воспоминаниях В. Ф. Джунковского, который в середине сентября 1894 г. прибыл погостить к Юсуповым в Кореиз и оставался у них больше месяца – до конца октября. Благодаря этой поездке Джунковский оказался свидетелем (отчасти непосредственным, отчасти косвенным – через лиц из императорского окружения, приезжавших в гости к Юсуповым: царская резиденция находилась всего в 11 километрах от юсуповского дворца) последнего месяца жизни Александра III и первых дней царствования Николая II.
Мемуарист не входил в крайне узкий круг лиц, имевших возможность непосредственно видеть умиравшего царя и общаться с ним. Судя по всему, последний раз автор воспоминаний видел Александра III 21 сентября – в день его прибытия на крейсере «Орел» из Севастополя в Ялту. Джунковский оставил дотошное описание пораженного смертельным недугом человека: «Как он был слаб, я нашел в нем страшную перемену, так больно было на него смотреть, слезы подступали к горлу, лицо его, всегда такое бодрое, открытое, как-то уменьшилось, сморщилось, стало какое-то серое, глаза впали, борода поседела»[53]. В следующий раз он имел возможность взглянуть на царя сразу после его кончины и также подробно зафиксировал перемены, произошедшие в его внешности: «Я увидел государя, которого так обожал, сидящего в кресле с склонившейся головой набок, как будто спящего, но до чего он изменился, до чего похудел, шея стала длинной и тонкой, и только ласковая, полная доброты улыбка, столь характерная для него, озаряла его осунувшееся от тяжкой болезни лицо»[54].
Можно с высокой степенью вероятности предположить, что если бы в течение этого месяца мемуарист имел возможность лично встречаться с Александром III, то он обязательно оставлял бы свои впечатления о том, как тот выглядел, но этого в воспоминаниях нет. То есть информацию о происходившем в Ливадии он получал от тех, кто там постоянно находился, и прежде всего от московского генерал-губернатора Сергея Александровича, адъютантом которого Джунковский тогда являлся.
По-видимому, Сергей Александрович и был наиболее надежным и осведомленным информатором Джунковского: генерал-губернатор Первопрестольной прибыл в Ливадию 8 октября – и при описании последующих дней приведенная Джунковским информация о происходившем в царской резиденции стала заметно подробнее и содержательнее. (Правда, великий князь не слишком часто виделся с государем: 13 октября он жаловался в своем дневнике, что королева эллинов Ольга Константиновна «таскается» к царю «без зова», в то время как «нас, братьев, к нему не пускают»[55].)
Например, мемуарист сообщил о посещении императором 25 сентября имения вел. кн. Михаила Николаевича, где в тот момент проживала дочь императора, вел. кн. Ксения Александровна, со своим мужем, вел. кн. Александром Михайловичем, в местечке Ай-Тодор, как о первом выезде больного за пределы Ливадии после 21 сентября, а также назвал дату 25 сентября «утешительным днем», поскольку царь «был в духе и весел, не устал»