Я не стал одергивать Петра Ивановича, это его сущность, он иначе не может. Считает министр, что любая копейка, выдернутая из товарооборота и развития промышленности уже потеряна. Воюет даже со мной, и мне это нравится. Здоровая критика нужна даже императорам. Правда шепотом, наедине и перед казнью критикующего.
Мы создавали резервный Фонд на протяжении уже как десяти лет стабильного развития. Там сейчас более тридцати миллионов. Но это, конечно, не значит, что нужно потратить все. С куда большим удовольствием, эти деньги я использую для сети железных дорог.
— Выдвигайте войска на позиции! Внимательно отнеситесь к использованию железнодорожного транспорта, — приказал я, доставая из папки лист. — А вот это, господа, свидетельства подвига русского флота, который в некоторой художественной переработке будет напечатан в газете. Ваше Высочество, Екатерина Алексеевна, займитесь этим вопросом.
Катя мило улыбнулась.
Что удивительно, но сегодня Павел Петрович за весь Совет ни разу не проявил скепсиса, не продемонстрировал отсутствие терпения, только удивление от факта ареста Панина. Был сосредоточен, и даже где-то страх… Он боится. Ничего, Павел не из робкого десятка, отучится бояться и за других.
1 сентября 1762 года.
Аким Антонович Резов был человеком со сложной судьбой. Тот самый случай, когда, действительно, «богатые тоже плачут». Еще десять лет назад Аким Антонович, тогда молодой человек, очень удачно встроился в систему, которая выработалась на золотых приисках в Миасе. В 1754 году Резов стал миллионером. После женился на одной красотке, дочери знатного предводителя башкир. Семья, сын, дочь, большой дом в Миасе, покупка акций Русской Американской Компании. Казалось, что жизнь бьет полным ключом, но, нет.
В 1757 году случился набег большого отряда кайсаков на Миас. Впрочем, после выяснилось, что этот отряд не был привязан к какому-либо этносу, а являлся разноэтничной ватагой в более, чем пять сотен сабель. В это время город казался пустым, многие были на приисках, так как в один день резко повысили стоимость золота и все рванули намывать желтый металл с удвоенным энтузиазмом. Даже и некоторые солдаты участвовали на подсобных работах. России вдруг понадобилось больше золота и империя была готова скупать его дороже прежнего.
Вот в такой день и был лихой, быстрый и жестокий набег на город. Тогда Аким Антонович десятью своими охранниками встал на защиту дома и, казалось, орда кочевников отхлынула. Когда уже Резов перезаряжал свой револьвер и наблюдал, как пять его оставшихся на ногах охранников оказывают помощь своим раненным товарищам, дом загорелся. Разбойники смогли пробраться, пока Резов и его охранники обороняли главный вход. Еще двое охранников, которые остались с семьей, были убиты.
Потеряв в одночасье самое главное, что у него было — жену и детей — Резову стал ненавистен тот город, в котором он стал тенью себя же, но прежнего. Продав свой бизнес донским казакам, Резов решил отправиться туда, куда и направлялся шестью годами ранее, — в Америку.
Обретя хоть какую-то цель в жизни, Аким Антонович уговорил некоторых рабочих и двух инженеров отправиться вместе с ним в Новый свет. Приказчик одного из демидовских заводов было дело возмущался тому, что у него забирают нужных сотрудников, сделал даже запрос Никите Акинфиевичу Демидову. Русский промышленник-магнат уже давно размышлял над тем, чтобы как-то влезть в дела зарождающейся американской промышленности. В городе Казачем, столице Нововолжанской губернии [Орегон] уже начал работать медеплавильный завод и несколько мастерских по производству сельскохозяйственного инвентаря. Там есть и металлы, и реки, где можно поставить водные колеса или даже в будущем электростанции. С развитием морской торговли в регионе, перспективы вырисовывались более чем неплохие.
Организовав производство в Казачем, местом для своей жизни, Резов выбрал все же Петрополь. Это был пятидесятитысячный город с вполне развитой инфраструктурой, увеселительными заведениями, и представлял собой пример веротерпимости и полного восприятия людей не по цвету кожи, а по их личным характеристикам.
Конечно, говорить о полной религиозной терпимости, скорее, не приходится, если бы в разговоре участвовал человек из XXI века. Но для реалий XVIII столетия, наличие мечети рядом с православным храмом, лютеранской кирхи и людьми, обвешанными множеством амулетов и оберегов более, чем прогрессивно. Уже отменен закон, по которому лишь православные могли стать полноценными гражданами русской Калифорнии. Существовал лишь негласный принцип, когда на высшей должности принимали только православных.
— Что грустишь, Аким Антонович? Аль на заводе на твоем что-то не так? — спросил своего товарища губернатор русской Калифорнии Печнов Наум Никифорович, уже одиннадцать лет, как несменный руководитель обширной Калифорнии.
— Знаешь, Наум Никифорович, много денег, вроде бы, как и уважение в обчестве, а все пусто внутри, — ответил Резов.
— Вот уж не знаю, баб тут больше нужного. Хошь индейку, хошь русскую, али китайку, можно и гавайку какую, и все такие смачные, а ты все бобылём ходишь, — веселясь сказал Печнов.
— Так пробовал уже. Кому нужно золото, что у меня есть, а к кокой бабе и душа не лежит. Живу я прошлым своим. Понимаю сие, но отринуть не мочно, — сказал Резов и налил себе стограммовую рюмку водки производства его же винокуренного завода.
— Слухай, дружа, посяди-ка тут, — усмехнулся Печнов и куда-то убежал.
Когда Печнов разговаривал в дружеской, расслабленной атмосфере, у него проскакивали разные звучания слов, не всегда свойственные русскому языку. Таким образом Наум расслаблялся.
Через пять рюмок, выпитых Резовым, губернатор появился вновь, и не один.
— Во, знакомьтесь. Мария-Анна де Рохас, дочь одного идальго из гишпанцев, что бежал к нам, был подранен и почил. Девица и знатная, только за душой не гроша, сирота. И какому мужику ее не сосватать? Все ж дворянка гишпанская, а тебе, дак, и можно, — уже чуть ли не во весь голос смеялся Печнов.
— Я не есть кобыла, чтобы продать, — фыркнула молодая испанка на русском языке, резко крутанулась, так, что ее чернявые волосы разлетелись и даже задели ухмыляющегося Печнова по лицу.
— Видал, кака с гонором! — смеялся губернатор.
А Резову так сильно захотелось побежать за ней вслед, что он даже привстал со своего места, но понял, что не стоит показывать свою заинтересованность. Впервые женщина хоть как-то задела его глаз. Нет, это не любовь, это легкий интерес, подогретый алкоголем, но подобная эмоция столь была приятна для Акима Антоновича, что он решил для себя, что точно найдет и пообщается с этой испанкой.
— А ты че такой веселый, Наум Никифорович?
— Да, так. Вернулся, стало быть, генерал-губернатор наш новый, Кубарев Андрей Леонтьевич, с золотых приисков, да чумазый такой, что я его сразу в баньку определил. Со всем важеством, с кваском холодным, да румочкой запотевшей. Ну, стало быть, и двух девок ему, посмачней таких, чтобы, значит быть, веничком попарили. У меня ж березовые есть для особливых случаев. А тот выбежал в чем мать родила и давай кричать, что тут у нас и царство разврата, и грехопадение. Я ж-то не знал, что у его любовь с женой. Думал, что жена далече, в Гавайях осталась. Так вот, и думал, а тут вон оно как. Но он не в обиде, смеется, особливо, когда узнал, что к нему ажно девки в ряд выстроились. Как же ж, главный человек приехал! От его понести ребенка каждая вторая индейка хочет. Провел я, значит, расследование и выяснил, что еже ли император приедет, так все бабы индейских племен, и не только, будут молить его, чтобы это, он с ними того… И не грех это все, уклад тут такой. Но, а у нас, у православных, все по чину, — говорил губернатор, рассматривая полупустую бутылку водки.
— И никакого у тебя почтения к начальству, — усмехнулся Резов.
— А что мне? Все справно, все работает! Урожай ждем добрый, золота намыли столь много… да ты знаешь, твои делянки, небось еще более государственных моют. А рад я еще потому, что начальство уехало в Казачью станицу, а оттуда и на корабль и домой, на Гавайи, — сказал Печнов, закусывая куском жареной курицы.
— Да, дались нам эти Гавайи. Почитай только три года, как замирились! — сказал Аким Антонович, разливая остатки штофа.
— Точно так, туземцы те с норовом оказались. Но ничего, королева Лилиунокуа… Лилу, короче, с сыном своим Андреем справляется. Говаривают, что царевич тот от генерал-адмирала Спиридова. Но досужие сплетни, конечно. Ты мне лучше скажи, когда уже тот паровоз работать станет? Когда рельсы уложишь? Пароход еще обещали на реку. Ты и обещал. Когда? — по-дружески задевал товарища Печнов.
— То не быстрое дело. Завод заработает хорошо, если через год. А то, что паровоз привезли, так то придурь моя. Заказал, хотел спытать, довезут ли вообще, — сказал Резов, всматриваясь в пустоту бутылки.
— Так, все! Сватайся! Я, считай, сироту приютил, мне и решать. Вот и решаю!
— Чего? — Аким чуть не поперхнулся огурцом.
— Значить, стало быть, уже посватался. Завтра Марию перекрестим в православие, а после и венчаем. Все! Или не друг ты мне, — сказал Наум Никифорович, поднялся, посмотрел на своего товарища, ухмыльнулся своим мыслям и пошел за Марией Анной.
— А что? И женюсь! — сказал Аким и мысль эта не вызвала у него отвращения.
3 сентября 1762 года.
Василий Петрович Капнист был предупрежден о том, что вот-вот что-то должно случиться. Знал он и о том, что непримиримые, которые проживали в труднодоступных горах, готовят какие-то пакости. Но никто не знал, что именно они могут сделать. Вместе с сообщением о вероятности агрессивных действий горцев пришла и аналитическая записка о том, как именно они могут напакостить. Среди прочего, рассматривались варианты нападений на штаб Кавказского военного округа, лично на семью генерал-аншефа, ну, и было предположение, что непримиримые сделают вылазку на казачьи станицы, которые стали возводится на бывших ногайских тер