Она выискивала на табло знакомое название поезда: «Абакан — Москва».
— Только как жить теперь, когда заморозка отходит? Кто терпеливый, а кто и нет… Я, например, очень боли боюсь. Трушу. А, нашла! Прибывает на девятый путь в семнадцать десять. Два часа еще… А зачем он мне, этот поезд — он ведь не тот, на котором ехала, — тот позавчера в Москву прибыл. Значит, скорее всего, сейчас он на пути в Абакан. Да, вот еще: о чем я сегодня вспомнила? Что-то днем промелькнуло важное — смутная догадка, зацепка какая-то… Ладно, попробую сообразить — поброжу тут немного, погляжу…
Она двинулась вдоль перрона, прошла его до конца и спустилась по короткому заасфальтированному пандусу на тропу между двумя параллельными путями. Чуть правей впереди, в стороне от основных путей отдыхал одинокий состав без таблиц с указанием направления следования. И Надя направилась к нему.
Никого вокруг не было. От мокрых вагонов шел пар, словно их заласкала до изнеможения зимняя промозглая сырость… Над кургузой трубой одного из вагонов поднималась полоска дыма, вихлявшаяся под ветром туда-сюда. Шторки на окнах были опущены, но на одном подоткнуты — там горел свет, за столиком сидели двое мужчин, пили чай. Надя взобралась по чугунной подножке, пробралась внутрь, постучала…
— Простите за беспокойство, не могли бы вы подсказать мне номер бригады поезда «Абакан — Москва», который позавчера прибыл? Мне нужно посылочку через знакомого проводника передать, а без номера мне не узнать, когда эта бригада снова в Москве окажется. Видите ли, я его телефон потеряла…
Оба внимательно оглядели её с ног до головы. Тот, что постарше, с седыми жесткими волосами, торчащими ежиком, не спеша, обстоятельно поворотился к ней всем телом и прищурился.
— «Абакан — Москва», говоришь? Тот, что позавчера пришел? Так чего надо-то?
Тертый такой мужик, глаза глубоко посаженные, — что стальные щиты, непроницаемые, холодные…
И чего они так опасаются, — подумала Надя, — точно я требую у них план расположения ракетных установок! Да, видно много за ними всякого накопилось, если с такой опаской человека встречают.
— Сестра просила ей фрукты кое-какие редкие передать — у них в Свердловске, ой, то бишь в Екатеринбурге нету таких. А она беременная сами знаете, какие странности с нами женщинами в таком положении бывают. То того хочется, то сего… Вот я и хочу с поездом передать, а не по почте посылкой, чтоб наверняка. У меня уже две посылки до адресата не дошли пропали… А там ещё кое-что из одежды для маленького… правда, не знаю кто будет у меня: племянник или племянница…
Произнося этот монолог, Надя состроила такое детски умильное выражение, что кажется, вся должна была в тот же миг покрыться кудельками и бантами тошнотворно розового цвета.
Однако, мужиков этот её обескураживающе-наивный вид, похоже, сразил и они, оживясь, принялись что-то соображать и высчитывать.
— Там Семеныч работал? — спросил у напарника тот, что был помоложе, с загнутыми книзу дужками белобрысых усов. — Вроде, Семеныч в десятой бригаде был.
— Не-е-е, Семеныч через Екатеринку не ездил — это я точно помню. У него конечная всегда в Перми была.
Старшой отхлебнул горячего чая и мысль его заработала. Помычав про себя, он опять всем корпусом повернулся к Наде и изрек:
— Шестая бригада в том абаканском работает — это точно, не сомневайся. — Он искоса глянул на напарника. — Верка осенью с ними ездила, я её ещё встречал пару раз, когда в Москве месяц сидели после расформирования. Ну, сам знаешь… Так что узнавай, когда шестая бригада выходит — не ошибешься!
Он мотнул утвердительно головой и снова хлебнул из стакана коричневатую жидкость, задумавшись о своем.
Надя спустилась с чугунной подножки, и вновь захлюпало под ногами. Не доходя до перрона, она остановилась и огляделась вокруг. Синие и красные глаза сигнальных огней напомнили ей свет родной рампы — их декоративность, насыщенность цвета придавали всей картине железнодорожных путей, тонущих в вечерней мгле, видимость громадной декорации в стиле конструктивизма.
Сейчас должен бы появиться какой-нибудь персонаж… — подумала она — и точно! Вдавливая в землю рельсы с такой немыслимой силой, что она дрогнула под ногами, мимо неё проплыл состав, влекомый двумя тупорылыми паровозами. И прямо перед глазами вынырнули из измороси мокрые буквы: ВАГОН-РЕСТОРАН.
Надя внезапно остановилась, не замечая, что тонет в грязной жиже по щиколотку. В памяти возникло мясистое ухмыляющееся лицо обрюзгшего, который принес Лариону мясо. Его колышущийся живот. Общепитовская тарелка… Она почти бегом взлетела по пандусу на платформу и понеслась к зданию вокзала, сорвав с правой руки перчатку, чтобы прищелкивать пальцами, задавая себе ритм. Переносицу меж сведенными бровями прорезала глубокая складка, на лице застыла полуулыбка, не сулящая ничего хорошего тому, кому была адресована.
Надя больше ни секунды не сомневалась, кто был тот человек, который украл у неё кота. Эти буквы, проплывшие мимо неё на сценической площадке железнодорожных путей, были не просто подсказкой — они были знаком свыше, явленным среди синих и красных огней, озаривших сознание… Эти дорожные знаки подготовили её к восприятию зашифрованной информации, исподволь подвели к догадке, которая раскрыла ей истину…
Владелец груза, перевозимого в купе для служебного пользования — того самого груза, чье содержимое выудил на свет Божий бедняга Ларион, и человек, приказавший выбросить её из поезда, по возможности задержав подольше, а то и вовсе устранив с пути, — этот человек был начальником вагона-ресторана. И кот должен сейчас находиться именно у него!
8
В здании вокзала было не теплей, чем на улице. Теперь Надя окончательно убедилась, что заболевает — в горле першило, по коже пробегали мурашки, голову сдавило так, что мысли едва-едва шевелились. И страшно хотелось прилечь…
Отыскала дежурную по вокзалу — молодую женщину с тщательно раскрашенными глазами навыкат, старавшуюся казаться строгой. Та в недоумении уставилась на нее, выслушав просьбу… и сразу пресекла всякие попытки ведения дальнейших переговоров.
— Этого я вам сказать не могу. Это только для служебного пользования…
— Миленькая! — умоляла Надя, — мне очень нужно послать в поезд эту телеграмму, понимаете, ОЧЕНЬ! У меня в этом поезде… там мой кот! Он сбежал! А он даже не мой — он мамин, а она от расстройства заболела и врачи говорят — предынфарктное состояние, ещё немножко и… сами понимаете! Эта телеграмма — единственная возможность связаться с тем человеком в поезде, у которого может быть кот, — мне сказали, что видели кота именно у него, — а он отправился из Москвы с этой самой шестой бригадой…
Из кармана Надиной шубки показался уголок зеленой купюры достоинством двадцать долларов.
— Я хочу разослать телеграммы на станции по пути следования. Их доставят в поезд по назначению, человек узнает, что нашелся владелец кота, а его ждет хорошее вознаграждение — и все будут счастливы и довольны! А зависит это счастье только от вас!
Надя вдруг резко сменила тон, поглядела на дежурную в упор и медленно, как бы внушая, сказала:
— Вы должны мне помочь.
— Я же вам уже говорила — такие телеграммы кодируются особым служебным шифром и разглашать его я не имею права!
Дежурная шагнула в сторону, пытаясь ускользнуть от настырной просительницы, — та перехватила её прямо у входа в кабинет, — но Надежда предвидела этот маневр и преградила ей путь к отступлению.
— Имеете! Только мне… А кроме меня этот шифр никому не достанется, обещаю. Помогите, — она вновь пригвоздила дежурную взглядом, — скажите шифр!
И двадцатидолларовая купюра плавно поплыла по направлению к ладони дежурной, прикрытая тонкими длинными пальцами.
— Свалилась на мою голову… да, убери ты! — вдруг взвинтилась та, позабыв про правила игры в начальственную особу. — Кот у нее, х-хы! — она отмахнула Надину руку и смерила убийственным взглядом хрупкую фигурку просительницы. — Мне бы твои заботы!
Дежурная снова хмыкнула, повернулась и исчезла за дверью дежурки. И через минуту вышла, протягивая листок, на котором были начертаны три буквы и цифра.
— На! И получше следи за своим котом!
Теперь оставалось только выяснить имя владельца груза, ошарашить его телеграммой, переданной прямо в поезд, и, точно рассчитав время прибытия в Москву, встречать на перроне. И вот тогда этот подонок поймет, с кем связался! Она пока о нем разузнает — а за ним наверняка кое-что числится, и тогда этот поганец увидит, что поймался на её тоненький интеллигентный крючок, — да ещё так глупо, нелепо попался, — вот тут-то он и убедится кто из них двоих посильней…
Как же! — протестовала душа, — все у тебя так просто! Разве не чувствуешь, как что-то грозное надвигается на тебя, ползет, оттесняет к самому краю, а ты пятишься, хорохоришься и делашь вид, что ничего страшного не происходит, а у самой мышцы сводит от страха… Тебя манит кажущаяся легкость и доступность победы — только протяни руку — и вот она, звездная, лови! Вот он, твой выигрыш… А сердце ноет: а вдруг он, этот выигрыш, окажется ненужным… попросту не моим? Вот именно не моим, потому что та, которая его добивается, закусив удила, и рвется любой ценой настоять на своем, чтоб самой себе доказать свою силу, — вдруг она — эта безрассудная победительница — вовсе не я? Вдруг за нею не лик мой истинный, настоящий, а личина? Чужая, ложная… И та роль, которую я так стараюсь играть, просто-напросто не моя? И для кого-то она будет впору, а меня только собьет с пути? И что за дикость такая — добиваться своего во что бы то ни стало? Бзик! И почему я вообще должна что-то кому-то доказывать, тем более, самой себе… Или это просто пограничная ситуация, выбор, когда понимаешь: либо либо… Либо есть шанс стать сильной, либо понять, что слаба. Поставить цель и её добиваться, зная, что отступив, просто сломаешься…
Выбор, выбор… Чушь какая-то! Ты думаешь, жизнь — учебник по философии экзистенциализма? Или что ты — героиня боевика? Этакий Брюс Уиллис в юбке? Может, выбор-то ложный и выбирать надо что-то совсем другое? Может, сама дилемма высосана из пальца, а в природе — в Божьей живой природе — такой самонадеянности и в помине нет? Выдуманная она! И надо просто жить, радуясь каждому дню, — жить и ничего никому никогда не доказывать! Пора разобраться, Кошка, что в тебе колобродит. Желание утвердиться или… найти свой путь. А в чем тут разница и есть ли она? Что такое путь?