— Волнуется, сердится, нервничает, — не то уныло, не то поддерживая насмешку, согласился Егор. — А ты знаешь, как я на ней женился? Как многие, верно, женятся. Морально. И мучаюсь я из-за того, что кто-то эту самую мораль выдумал. То есть подошло время, скажем прямо, мужчиной стать. Культурно выражаясь, сил во мне было лишка. Кровь кипятком кипела. Мне бы погулять на полной скорости, успокоиться бы… Да разве можно? Да разве положено? Я ведь с детства моральный человек. Мне, брат ты мой, только законный брак подавай по всем правилам. Ну, a раз такое, я уж на весь ихний женский пол с этой точки зрения смотрю. Шелестит мимо платьице, а я думаю: не моя ли будущая законная супруга топает? Тут Анна встретилась. А могла бы и другая. То есть тогда-то мне казалось, — уже серьезно говорил Егор, — что я чувство любви испытываю. А на самом деле — потребность плюс мораль минус умная голова, получился законный брак… Одиннадцать годов, как под пилой деревья, повалились. Только дерево-то с шумом падает, а мои-то семейные годы мягко так шлепались. Плашмя…
В черных, навыкате глазах Варвары был тоскливый и напряженный вопрос: «Мне-то зачем это рассказываешь?»
А Егор уже не ей рассказывал, а будто самому себе и смотрел уже не на нее, а в окошко, за которым ничего не было видно.
— Должен я домой идти. Это мораль. Законная мораль. А то, что душа моя, как тракторная гусеница о камень лязгает, это никого не интересует. Ни жену, ни тебя, ни мораль, никого… А ведь горе у меня. Важное горе. Пить если бы я начал или хулиганил, или спутался с какой-нибудь, тут бы меня ублажать стали, перевоспитывать то есть. Чтоб я опять моральным стал… А когда душа не на месте, это никого…
— Чего ж тебе от меня надо? — уже сердито спросила Варвара.
— Если бы знал… Тоска меня обгладывает. Поедом ест. Хоть бы Анна меня понимала! Нет. Другого она человек полета. Я ведь не жалуюсь, что она плохая. Для меня она не подходит. И я для нее не тот.
— А для кого ты — тот? И которая для тебя — та?
— Человека мне надо бы встретить…
Варвара при всей своей полноте легко вскочила. Глаза у нее печальные, а сказала так:
— Хитришь ты сам с собой. И со мной хитришь. И с Анной хитришь. И ничем я тебе помочь не могу. В таком случае. Баба я всего-навсего. Понятно?
Егор удивленно вскинул рыжие брови, проговорил глухо:
— Ты всерьез? Не ожидал я от тебя такой… точки зрения.
— Я и сама не ожидала. Вырвалось. Так меня тоже понять надо. И у меня, между прочим, душа есть. Да еще в теле.
— Да еще в каком, — мрачно добавил Егор. — Это, представь себе, я понимаю. Только в уме не держал, что ты… — он недоуменно пожал плечами.
— Судить легко, — с обидой и чуть виновато сказала Варвара. — Я бы, может, и рада другой стать, да поздно.
— Другим стать никогда не поздно. Даже в лучшую сторону повернуть можно.
Мимо окошка кто-то проскрипел снегом, хлопнула дверь. Егор через плечо опросил:
— Ты зачем?
Анна неслышно шагнула в комнату, постояла, заговорила, словно успокаивая:
— Ребятишек я спать уложила. Все по дому сделала. Устала. Сижу на кухне. Вдруг вспомнила: замужняя ведь я. Честное слово. Муж ведь у меня законный имеется. Чего это я одна сижу? Непонятно. Пусть те одни сидят, у которых своих мужей нету, — и только тут посмотрела на Варвару.
Варвара спокойно, лениво даже, без усилий выдержала ее взгляд, ответила:
— Я его не держу.
— Выгони, — посоветовала Анна, — пристыди.
— Пробовала.
— А ты еще раз.
— Мне-то что? Пусть сидит.
— Конечно, — вроде бы согласилась Анна, — сидеть-то пусть сидит. Только бы…
— Могу я, — громко перебил Егор, — имею я право хоть вечером свободным быть?
— А я?
— А кто тебя держит?
— Ребятишки. Хозяйство. Совесть, — деловито перечислила Анна.
Егор накинул на плечи полушубок, за шапку взялся, но вернулся в комнату, сквозь зубы заговорил:
— Все у тебя просто. Я да муж, хозяйство да ребятишки. А у меня еще другие вопросы есть. Космос, к примеру. Меня вот интересует, какое я место в космосе занимаю? Для чего?
Анна кивнула согласно: дескать, это я понимаю, и спросила:
— А к ней зачем ходишь? Если у нее совсем совести маловато…
— Идите вы оба, — Варвара поморщилась, — надоели.
— А ты… — Егор повернулся к ней, и его красноватое лицо сразу побагровело. — Ты со своей точки зрения побыстрей спрыгивай.
И ушел.
Анна радостно улыбнулась Варваре и — следом за ним.
Он шагал в накинутом на плечи полушубке, встречные понимающе ухмылялись — загулял мужик в будний день, не мог субботы дождаться. Анна отвечала улыбкой: не беспокойтесь, хорошо гуляем, вместе, как видите.
Тяжело ей было за ним поспевать: навздевала на себя сколько налезло — знала, куда шла, нельзя было лицом в грязь.
У самого дома уже Егор остановился, словно раздумывая, войти или не войти, повернулся в сторону поселка, зашептал громко:
— Я ребятишек наших не меньше, чем ты, люблю. Только, видно, другая у меня любовь. Ты чего хочешь? Чтоб они такими, как мы с тобой, выросли? Нет, брат ты мой! — крикнул он. — Не пойдет! Не выйдет! Хочу, чтоб они лучше нас были! Мы в глуши живем, до железной дороги от нас сто шестьдесят километров автобусом! Да еще лошадьми шестьдесят! В нынешнее время до луны вон добраться легче, чем до нас!
— На меня-то чего кричать? — поинтересовалась Анна.
— Тебе хорошо потому что. Твои мечты все — вот они! Дом у тебя собственный. Огород. Корова, будь она проклята. Свинья, чтоб ей пусто было, прорве ненасытной. Радиоприемник. Одета, обута!
— Дом у нас богатый, — весело согласилась Анна.
— А я бы его спалил! Что мне в нем!
— Ребятишки с молоком завсегда. Вот что.
— А если я сейчас головой в прорубь?!
— Ну И дурак… — Анна растерянно и жалко улыбнулась, чтобы не брызнули слезы, прикрыла лицо рукой, будто от ветра.
— Му-уторно мне, — протяжно пожаловался Егор, закинув голову. — Мутит меня, понимаешь?
— Нет, — призналась Ани а.
— Ну поверь тогда, раз не понимаешь. Поверить ты можешь? Можешь ты поверить?
Анна отрицательно покачала головой и заплакала тихо, без голоса, только слезами.
— Почему не можешь поверить?
— Да не верю потому что, и… все.
— Ладно тогда. Я скоро приду.
«Хоть бы в чайную!» — подумала Анна.
А он просто так шел, никуда. В чайную бы — это хорошо. Да не поможет. И пробовать даже перестал давненько, хоть литрами зелье в себя вливай, голова все о том же соображает, а на душе еще муторнее… С Варварой бы — как с бабой, да тоже не поможет. А почему?
Очнулся — стоит он у ее дома.
Коленом открыл дверь, прошел сени, другую дверь на себя рванул, шагнул через порог и сразу услышал:
— Пожалей меня. Не мучь. Уходи.
Егор мотнул головой — шапка слетела, вперед ступил, пошевелил плечами — полушубок на пол.
— Уходи, — Варвара потянулась к нему, но Егор как бы отмахнулся:
— Не гони. Сам уйду, когда надо будет. И сядь. И сиди. И отвернись. Чтоб я глаз твоих не видел. Больно много в них… всякого.
— Тогда… зачем пришел?
— А некуда мне больше… Люблю я тебя, наверно. Очень, к тому же… Да разве в этом дело?
— Человек ведь я, — Варвара вся к нему тянулась, но он стоял так недвижимо, что она только пальцами рук шевелила в воздухе, да и то боязно. — Сил моих нету…
— Жару-то в тебе сколько, — сказал Егор. — Пахнешь вся огнем-то своим… Да нельзя. Еще муторней станет. Потом-то.
Варвара покачнувшись, тяжело отошла к окошку, спросила тоже тяжело:
— Чего ж ты от меня хочешь?
— Не знаю. Раньше вроде бы знал. Можно, конечно, в твоей точкой зрения воспользоваться. Но все равно душа — на свое место не вернется. Другое ей что-то требуется.
— Тогда забудь про эту дверь! — шепотом крикнула Варвара. — Уходи! К жене своей!
— Жены моей не задевай, — строго посоветовал Егор. — Ну как ты понять не способна…
Зарыдала Варвара в голос. Всей своей красотой упала на кровать, забилась.
И не слышала, как подошел Егор, долго стоял — над ней, ну ровно над могилой, смотрел на голубенькие жилки на белых ногах, долго смотрел — голова заболела.
— Мне, может, тебя сильнее охота, чем тебе меня, — сухим голосом выговорил он, — да… тем пустее потом-то будет. Знаю.
— Выворотень ты, выворотень! — сквозь рыдания крикнула Варвара. — Сам упал и мне жизнь придавил!
Изо всех сил хлопнул Егор дверью, чтобы не унести в ушах плач.
Шагал он по улице, держа в руках шапку и полушубок.
В волосы набился снег, а в распахнутом вороте и на лице таял.
Оделся Егор на ходу, еще больше замерз — там, внутри себя.
Может и выворотень он. Только — что его корни выворотило? Какая сила его опрокинула?
Мимо своего дома прошел Егор, не заметил. Лишь где-то, уже за поселком, в тьме кромешной, оступившись по колено в снег, опамятовался.
Обратно почти бежал, будто вспомнил о чем-то, торопился рассказать Анне, перешагнул порог, заговорил:
— Уедем отсюда. Дом и живность продадим. В южных местах заживем. Ребятишек виноградом питать будем. Яблоками там разными.
Анна спросила:
— Разлюбил меня, что ли?
Медленно загасла лампочка под потолком — это выключили движок.
— Как же так? — снова спросила Анна, хотя Егор и на тот вопрос еще не ответил. — Все хорошо было и вдруг… — она машинально разжигала керосиновую лампу. — Моложе она меня, конечно. Это я понимаю. Соком налилась, как помидор в валенке. В фигурах вся. Но ведь мы с тобой сколь годов…
— Выслушай меня по-доброму, — попросил Егор, все еще не садясь. — Только оба уха раскрой. Закрутилась ты в этом… домашнем быту. А не это счастьем называется. Не дом, свинья, корова, муж, ребятишки… Земля-то планета! Она в мировом пространстве вертится! Круглая она! А для тебя она плоская. И на месте стоит, не движется. На ней дом твой собственный. Твоя свинья пятачком ее роет. А вот доживем мы с тобой, предположим до коммунизма. И дома у всех будут бесплатные, и коровы автоматические, свиньи — тоже автоматы. Что тогда делать-то будешь? Об чем думать? Чем заниматься-то будешь спрашиваю?