Поставив розу в вазу, я села напротив нее и сказала:
– Все-таки приятно, что я не осталась сегодня совсем уж без цветов. – И тут почувствовала, что простыла: меня бил озноб, в горле першило, щеки горели. Не прошла мне просто так прогулка до метро без шапки с вымытой головой. Я плюнула на безумного ревнивца и недописанную главу и, выпив аспирин, забралась в кровать.
Утром я поняла, что никакая у меня не простуда, а заболела я по-настоящему. Может, кто-то из счастливых дам с букетом плюнул или чихнул на меня вчера в метро, но это был или грипп, или ангина. Но только не простуда, и не одно то, что я вылетела вчера из дома без шапки, сыграло тут роль!
Я лежала в кровати – беспомощная, жалкая, с температурой и головной болью. И некому стакан воды подать! Мнушкин прав, конечно, в моем возрасте никак нельзя быть одной – дело идет к старости, одолевают недуги. Обязательно нужен кто-то, кто бы принес молока из магазина и аспирин из аптеки. Впрочем, аспирин у меня есть, только подать некому.
Я лежала и жалела себя: «И почему же я такая несчастная-разнесчастная? Мамочки! Батюшки! Одна-одинешенька, как травинка посреди пустыни! Подул ветерок, и нет травинки! О-хо-хонюшки-хо-хо! И разовьется во мне болезнь, осложнится, и станет есть она меня изнутри, пока богу душу не отдам! И никто не узнает, как из жизни ушла талантливая (уж не буду кривить душой! Как сказала Мисс Бесконечность: «Нужно и в скромности знать меру!») писательница современности Марья Корытникова! О-хо-хонюшки-хо-хо!»
«Хватит! Надоело! – решила я и вскочила с кровати. – Нужно работать, дописывать эту историю о безумном ревнивце и бедной его женушке Марфушеньке, а то Любочку удар хватит, если в конце месяца я не сдам роман!»
Выпив аспирин и обмотав шею длинным-предлинным шарфом, похожим на нескончаемую змею, который сестрица связала мне к Новому году, я уселась за компьютер и застучала по клавиатуре:
«Почему ты постоянно хватаешь мое лицевое полотенце! – кричал из ванной Стас, придя с работы (Марфушенька к тому времени успела подняться на свой балкон тем же способом, каким спустилась). – Скажи на милость, ты им ноги вытирала? – Стас уже стоял перед ней в библиотеке, выпучив глаза от негодования и злости.
– Я не брала твое полотенце. С чего ты взял? – пролепетала она, закрывая книгу, которую читала.
– И снова ты загибаешь страницы! Ты не знаешь о существовании закладок? Так зачем ты хватаешь мое лицевое полотенце?
– Я не брала, у меня есть свое, – робко прошептала она и как-то уж совсем вдавилась в кресло.
– Брала! Брала! – истерично закричал Стас. – Я точно знаю! Я, когда на работу уходил, перышко из подушки выудил и сверху него положил, а теперь мое перышко в ванной валяется!
– Ну, может, подул ветер, и перышко слетело, – пыталась оправдаться бедняжка.
– Какой ветер может быть в ванной! В ванной не бывает сквозняков! – в бешенстве воскликнул он, а Марфа почувствовала, что назревает грандиозный скандал...»
Зззззз... Ззззззз... Зз... Зз...
От описания скандала из-за лицевого полотенца меня оторвал звонок в дверь. Интересно, кто бы это мог быть? Наверное, соседи, потому что, если б это был кто-то с улицы, сначала бы задребезжал домофон.
– Кто? – все-таки спросила я.
– Мосгаз, – ответили мне скрипучим голосом.
– Я никого не вызывала! – крикнула я и посмотрела в глазок – на лестничной площадке была темнота беспросветная.
– Мало ли что не вызывали! У вас авария в доме! Утечка! Откройте немедленно! Мне нужно вашу плиту проверить!
– У меня все нормально с плитой! – Я не желала открывать дверь человеку из Мосгаза со скрипучим голосом.
– Вы что, угореть хотите?
Нет, я совсем этого не хотела и тут же открыла дверь. Передо мной стоял высокий мужчина в брезентовых штанах, заправленных в кирзовые, кажется, сапоги (было темно, я не могла рассмотреть как следует), в какой-то непонятной куртке на меху, в шапке-ушанке. В одной руке он держал большой и, по всей видимости, тяжелый рюкзак, а другой у него вовсе не было до локтя.
Газовщик выпустил рюкзак – тот с грохотом упал на пол, снял свободной и единственной рукой шапку (специалист по газификации был побрит наголо. «Рецидивист!» – промелькнуло у меня в мозгу) и сказал вдруг знакомым до боли хрипловатым голосом:
– Маруся! Я вернулся! – и протянул мне огромный букет мелких красных гвоздик. Вторая рука у него оказалась, просто он держал в ней цветы и прятал их за спиной.
Незнакомец ступил на порог. Я совершенно растерялась: с чего бы работнику Мосгаза дарить мне букеты? И с чего это у работника Мосгаза на подбородке вместо бороды лопатой заплетена нелепая длинная косица сантиметров в десять? И откуда он знает, как меня зовут?!
Я стояла, широко раскрыв глаза, смотрела на мелкие соцветия – такое впечатление, словно в моем коридоре произвели микросалют, – и не понимала ровным счетом ничего.
– Маруся! Я вернулся! – трогательно воскликнул незнакомец и захлопнул за собой дверь.
Брови с изгибом, почти черные, соболиные, нос, чуть похожий на клюв хищной птицы, хрипловатый голос...
– Кронский! – прошептала я, но все еще сомневалась – газовщик, с одной стороны, был очень похож на героя моего романа, но, с другой стороны, совсем на него не похож – черты лица слишком заостренные, щеки впалые, глаза мне показались намного больше, чем у «лучшего человека нашего времени», и еще идиотская косица на подбородке... Нет, он не может быть великим детективщиком!
– Марусь, «кукурузница» моя, мой недоступный абонент, моя «уходящая осень»! Ты что ж, не узнаешь меня? Я ведь из Бурятии сразу к тебе, даже домой еще не заезжал! Ты не представляешь, как я соскучился! Чаем-то хоть напоишь?
– Да, конечно, проходи, – растерянно проговорила я, воткнув гвоздики в вазу с белой розой.
– Мне зеленый и, если можно, не в пакетиках.
– У меня только бергамотовый. – Я никак не могла прийти в себя, мне казалось, что все происходящее – суть продолжение моего болезненного сна.
– Ну и ладно, бергамотинка ты моя! – умилился он.
И тут я взглянула на свои пижамные брюки и, поняв, что это не сон, воскликнула:
– Боже мой! Я не одета! – волосы растрепаны, на шее нескончаемый полосатый шарф... Ужас!
– Так даже лучше! А ты не заболела случайно? Что-то у тебя лицо красное, – с отеческой заботой расспрашивал он меня.
– Заболела, кажется.
– Так я схожу в аптеку? – не то вопрошающе, не то утверждающе проговорил он.
– Потом, не сейчас.
– Потом так потом, – легко согласился он. – Тогда немедленно ложись в постель! Давай, давай! – настаивал он. – Я вот тут, рядышком, на стуле посижу. Как твой Отелло ненормальный поживает? Как новорожденный? Мальчик? Девочка? Как назвала?
– Какой новорожденный? – удивилась я и упала на кровать.
– Так индюк-то твой мне в Бурятию письмо прислал, в котором просил больше тебя не беспокоить, посланий своих дурацких не писать (он так и написал «дурацких») – это тебя травмирует, а нервничать тебе сейчас никак нельзя, потому что ты беременна и возможна угроза выкидыша. Я больше тебе и не писал с тех пор. Так мальчик или девочка?
– Да нет никого! И вообще я не была беременна! – выпалила я и замолчала, потому что у меня не было слов от Власовой наглости.
– Вот петух! Марусь, а что ты с ним живешь-то? Он ведь дубовый обыватель, он никогда не поймет твоей тонкой натуры!
– Да не живу я с ним! Мы развелись! И, между прочим, из-за твоих эпистол!
– Правда?! – радостно воскликнул Алексей. – Великий Будда услышал мои молитвы! Снегурочка моя, значит, ты свободна?! Как я счастлив! Как счастлив!
– Но это еще ничего не значит! – Эти слова выскочили как-то сами собой. Сколько раз я мечтала в душе об этой встрече! Сколько раз я представляла ее! Но даже в самых фантастических мечтах я не могла вообразить Кронского лысым, в брезентовых штанах, исхудавшего, неухоженного. Мало того, у него еще помимо косицы на подбородке точно такая же – сзади, на затылке! Нет, нет, дело даже не в том, как он выглядит! В чем-то другом! Он стал чужим для меня, совершенно чужим человеком. И сердце мое не екало, не сжималось, как бывало раньше при встрече с великим детективщиком, оно не билось учащенно, и ему вовсе не хотелось выпрыгнуть наружу от счастья, волнения и любви.
– Ты хочешь сказать, что дала обет безбрачия?
– При чем тут обет безбрачия?!
– Вот и прекрасно.
– Ты-то как? Накопил материал для следующей книги? – Я поторопилась перевести разговор на другую тему.
– А я, Марусь, решил больше не писать! – бухнул Кронский и пустился в объяснения, почему именно так он решил. Начал откуда-то совсем издалека. Что столица Бурятии – Улан-Удэ (будто Америку открыл!), потом поведал о том, что автономная республика Бурятия расположена не где-нибудь, а в южной части Восточной Сибири, в Забайкалье и представляет собой преимущественно горную страну и что равнинных участков там крайне мало, да и те находятся на высоте 700 метров над озером Байкал. Затем Кронский плавно перешел к описанию хребтов Цаган-Дабан и Цаган-Хуртей и обширных межгорных котловин – Муйско-Куандинской, Тункинской, Окинской. Не забыл сообщить мне и о резкоконтинентальном тамошнем климате и вдруг перепрыгнул к бурятским летописям – мол, составлены они на литературном монгольском языке, а наиболее разнообразны по содержанию хроники некоего Юмсунова и Тобоева (хотя мне это ни о чем не говорит – ни тех, ни других я не читала). И снова вернулся к природе и животному миру Бурятии: – Соболя там водятся, колонки, из меха которых делают кисти для художников.
– Почему только для художников? – спросила я.
– Потому что они продаются в специализированных магазинах, – уверенно ответил он и вдохновенно продолжил: – Росомахи, рыси, изюбры, горные козлы. – «Лучший человек нашего времени» все перечислял и перечислял, а мне слышалось чеховское: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды...» – Сурок-тарбаган, джунгарский х