В спальне Рэндалла горели свечи, множество свечей, и еще больше белело огарков и на полках, и на столе, и на подоконнике. «В зимние ночи не позволяй огню умереть», – не к месту вспомнилось мне, но здесь пляшущие огоньки не разгоняли жадную тьму, боролись с нею – и проигрывали, один за другим.
– Милая Джанет. – Рэндалл стоял спиной ко мне, даже не обернулся, пока зажигал новую свечу от уже изошедшей восковыми слезами. – Признаться, тебя я ждал меньше всего.
– На чей же визит вы надеялись?
– Не надеялся – боялся.
Он обернулся ко мне, и в полумраке лицо его показалось смертной маской, грубо вырезанной из старого дерева. Он попытался улыбнуться, и тонкие губы едва дрогнули, словно забыли, как это – улыбаться. Рэндалл приблизился ко мне, коснулся плеча, словно хотел и не смел обнять, я же застыла камнем, желая и не смея ответить.
– Ты пришла по своему желанию?
Я покачала головой, и от разочарования во взгляде Рэндалла стало почти больно.
– Я должна увести тебя. У нас осталось так мало времени.
На моей протянутой ладони тускло поблескивало кольцо Ингимара, красноречивее любых слов говорившее, зачем я здесь. Рэндалл долго смотрел на него, а затем спросил едва слышно, не поднимая взгляда:
– Раз ты согласилась… значит, ты веришь мне? Веришь, что я пытался спасти брата, чтоб отродье прекратило пить его силы?!
– Я знаю.
Рэндалл вскинулся, и в глазах его мелькнуло тихое облегчение человека, обретшего союзника в самый темный миг отчаяния.
– Что с Гленном? – с затаенной надеждой спросил королевич. – Он еще жив?
С горьким сердцем я призналась:
– Он может не пережить эту ночь.
Рэндалл кивнул, словно и не ждал другого ответа. Лицо его снова сделалось спокойным и замкнутым, скрытое маской величественного равнодушия. Я могла лишь догадываться, сколь велико его горе.
– Стоило сразу удавить эту девку, – с бессильной горечью вздохнул он, прикрывая глаза. – Может, хоть с этим я справился бы.
Всем своим существом я чувствовала, как истекает отпущенное снотворным время, как сны стражей становятся легче и быстрее. Стоило спешить, и я взяла за руку Рэндалла и повела прочь, умоляя Рогатого Охотника, покровителя отчаянных храбрецов, чтоб никто не встретился нам на пути.
Дворец спал, и коридоры были темны и пустынны, только серебристые квадраты лунного света скользили по каменным плитам. От окон тянуло морозом и сладковатым запахом снега. У самых ворот в парк Рэндалл замер, его ладонь, горячая, как в лихорадке, коснулась моих волос, скользнула по шее.
– Бесчестный побег хуже смерти, милая Джанет. Знаешь ли ты, на что меня обрекаешь? Но проиграть фейри, проклятым и изгнанным, – куда как хуже позора. Я благодарен тебе. И я всегда буду тебя помнить.
Всего на мгновение Рэндалл прижался губами к моему лбу, и огонь прокатился по телу до кончиков пальцев, а затем, отстранившись, он шагнул в ночную темноту, прошитую серебром метели, и я, сама себя не помня, бросилась следом, желая хоть на миг еще остаться с ним. Но Рэндалл оглянулся и улыбнулся прежней своей улыбкой, спокойной и жуткой:
– Не стоит стоять на ветру, милая Джанет. Возвращайся к себе – когда меня хватятся, ты должна спать.
Ворота закрылись, отрезая меня от моего королевича и безжалостной зимней метели, оставляя в каменной клетке дворца – одну.
15
Рэндалла даже не пытались искать. Я так и не узнала, что же приказал король, но о старшем королевиче словно забыли разом: слухи, будоражащие столицу, быстро улеглись, прислуга даже шепотом не поминала его имя, будто не было у короля старшего сына.
Я еще долго ходила сама не своя, заплутавшая в чаще тревог и сомнений, не замечая, как течет к исходу зима, как дни становятся длиннее, а снег мягче, как затяжные метели сменяются сладостной тишиной, как в лучах солнца появляется не намек даже, но обещание скоро весеннего тепла.
Катилось дальше колесо года, катилась дальше жизнь, оборот за оборотом перемалывая горести и радости, заметая их снегом, смывая дождями. Скоро недосуг мне стало лелеять страхи: как раньше Рэндаллу, ныне сделалась я помощницей королю, правой его рукой, надежной и верной. Пусть матушка и готовила меня как наследницу и хозяйку поместья и сада, но разве была я готова погрузиться в дела всего королевства, подхватить тысячи тонких нитей и не оборвать ни одну?
Мне пришлось.
В один из дней меж Имболком и Остарой, когда солнце уже начало дарить тепло, оплавляя рыхлые сугробы, король вызвал меня к себе.
– Я уже слишком стар, чтоб дождаться, когда мой внук повзрослеет. – Когда-то ясные его глаза помутнели от горя и усталости. – И некому мне больше передать трон.
– Вы еще сильны телом и духом. – Я хотела приободрить его, но голос прозвучал слабо и беспомощно, как в мольбе. Король улыбнулся наивным моим словам.
– У тебя доброе сердце, юная Джанет, и честный нрав. Ты достаточно умна и не боишься преград. Ты многое сделала для нашей семьи в эти темные времена, и некого мне просить, кроме тебя. Стань королевой, юная Джанет, сохрани для моего внука его престол.
Горло перехватило от волнения, и, онемевшая, я припала губами к ладони короля. О, как хотелось в тот миг мне признаться, что принесла я одни лишь беды, что я уже предала его доверие, освободив Рэндалла! Но стоило мне взглянуть в лицо моего короля, как все сомнения опали отцветшими лепестками – он знал.
Он знал, и в глубине глаз его светилась благодарность, кою не смел он выказать прямо. Он должен был гневаться – как король и повелитель, но радовался – как отец. И отец в нем оказался сильнее короля.
Хоть один его сын сохранил жизнь, и это наполняло сердце его покоем, и в награду он меня возвеличил.
Больше о Рэндалле ни словом, ни делом не вспоминали.
Забытье Гленна длилось долго, пока сын его совсем не окреп, и только тогда, исхудалый, ничуть не похожий на прежнего, сильного и прекрасного юношу, он тихо умер, так и не очнувшись. Похоронили его рядом с Элеанор, и теперь до последних дней он ее не покинет.
Бельтайн я встретила королевой, и острозубый серебряный венец сдавил мою голову.
Часть 2Недобрая королева
1
Мелкой галькой, окатанной морем, дни выскальзывали из пальцев, полные интриг, злословия и политики. Вуаль королевы не пришлась мне по нраву, но я приняла ее как долг, как искупление вины, настоящей или надуманной. Колесо года ускорилось, неслось по дороге жизни, и в мелькании его спиц я находила странное успокоение.
Я не покидала моего супруга не только во время церемоний: послам и министрам пришлось привыкнуть к новой его тени. Взгляды скользили по мне, ощупывая, измеряя, оценивая: что за королеву выбрал себе старый Мортимер, что она принесет Альбрии?
Не нового наследника, нет, а значит, можно не считаться с нею, не уважать ее, но лебезить с просьбой замолвить словечко перед Его величеством…
Они видели во мне даже не тень своего короля, вовсе нет. Всего лишь вещь, новый самоцвет в его венце, недостаточно яркий, недостаточно дорогой, недостаточно красивый, чтобы его замечать.
Я же запоминала каждого. Как говорит, как думает, что ценит. Удобно быть тенью, вездесущей, привычной, неизменной, но еще удобнее – вещью, о которой забывают, едва увидев, при которой обсуждают тайны, словно она и вовсе слов не разумеет. Но я запоминала, и то, что не могла осознать, мне разъяснял король. Он учил меня искусству интриг, и оно оказалось не сложнее, чем ткачество. Он учил меня распоряжаться казной, и это оказалось не сложнее, чем печь на Ламмас хлеб. Он учил меня не давать воли и спуску придворным, не даровать много власти министрам, и это оказалось не сложнее, чем твердой рукой натягивать узду коня.
В звенящий и знойный день накануне Литы Мортимер привел меня в часовую башню, на самую вершину, где в тесной каморке щелкал и скрежетал массивный механизм. В плотном сплетении крутились шестеренки, с завораживающей точностью цепляясь одна за другую; ровно, как бьется здоровое сердце, раскачивался маятник. Под сводчатой крышей воздух застаивался и шел волнами, густой, раскаленный, пахнущий горьким маслом, металлом и деревом. От духоты кружилась голова.
– Старый подарок Сандерана, – вполголоса говорил Мортимер, сцепив руки за спиной. Я жадно ловила каждый звук, ибо знала – у короля не бывает пустых слов. – Часы привезли и установили много лет назад, в дар за подписание торгового соглашения. Башню строили специально для них, по чертежам, что привезли из-за моря. В Альбрии нет других таких.
Дернулся один из рычагов, со свистом стал разматываться трос, и в глазах зарябило от блеска металлических нитей. Гулкий, оглушительный звук прокатился по башне, дрожью отозвался в костях, выбил все мысли из головы, далеко оттеснив окружающий мир. Стоило ему на мгновение стихнуть, а мне перевести дыхание, как все повторилось, раз, другой…
Часы отбивали полдень.
И после того как они замолкли, а шестеренки продолжили четкое, размеренное вращение, еще долго гудело у меня в ушах. Не сразу даже осознала, о чем мой король ведет речь:
– Раз в несколько лет приезжают мастера из Сандерана и поднимаются сюда, чтобы заменить износившиеся детали, устранить сбой в работе механизма, выровнять стрелки. Никому не дозволено следить за их работой, даже мне.
Он обернулся ко мне, и добрые глаза были внимательны и прохладны, как воды Недреманного моря в тихой бухте.
– Догадываешься, юная Джанет, зачем я привел тебя сюда?
– Указать на превосходство наших соседей из-за моря. Но разве не видела я до этого их паровоз? Разве он не пугает и не восхищает сильнее?
– Да, соседи наши давно опередили нас в умении подчинять мир, изменять его и ставить себе на службу, в этом ты права. Нам только и остается, что гнаться за ними да учиться тому, чему они позволят. Но хотел я, чтобы ты поняла иное. Взгляни на механизм часов еще раз. Что ты видишь?
Накатила тошнота от ужаса, что могу я разочаровать супруга, и я уставилась в хитросплетение деталей, пока в глазах не зарябило. Дурнота подступала к горлу, и мысли путались, разбегались бусинами из-под неловких пальцев. Зрение затуманилось так, что я уже не могла различить детали. И тогда я увидела механизм часов целиком.