Прежде чем лезвие впилось в кожу, Маргарет вцепилась в мои запястья.
– Джанет, но твои волосы… ты видела их? Прошу тебя, не надо! Теперь зеркало заберет столь много, что ты погибнешь!
Я поймала мятущийся ее взгляд и улыбнулась грустно:
– Я должна, милая моя сестра. Утешением мне послужит то, что я вновь увидела тебя.
На мгновение она зажмурилась и выдохнула обреченно:
– Я подскажу способ. Это будет несложно.
10
Около полуночи ливень утомился и притих, тучи уползли к морю, и в их прорехах мелькал остророгий месяц, белый, как молоко. Маргарет привела меня к старой сгорбленной яблоне, и стоило мне коснуться ее кряжистого ствола, как скулы свело от кислой слюны. О, слишком хорошо я помнила, каковы на вкус ее плоды!
– Поднеси ему яблоко, – сказала Маргарет, – самое прекрасное яблоко, которого он так жаждет.
– Но яблоки нашего сада давно утратили свой вкус, и лишь Элизабет может до сих пор этого не замечать!
– О, ему вовсе не нужно правильное яблоко. Омой в своей крови простое, зеленое, и оставь до рассвета на старом камне для подношений. Пусть лес отступил, но сила его еще осталась, он еще помнит осенние пиршества добрых соседей. И как только солнце взойдет, яблоко станет алым и сладким, как те, что выращивала матушка.
– Странный рецепт, – сказала я, не спуская с Маргарет пристального взгляда. – Разве может кровь хоть что-то сделать сладким?
– Разве ты не знала? – Она нахмурилась, и словно тень набежала на ее лицо, чуть приглушив и мягкое сияние кожи, и золотой блеск волос. – Наши яблоки росли на крови. Матушка из года в год роняла несколько капель к корням каждого дерева, и они мешались с водой и землей, поднимались к листьям, поднимались к плодам. Потому-то и были они такие красные, потому-то и были они такие сладкие. Ведь нет для добрых соседей лакомства более желанного, чем наша кровь.
– Но она их пугает, – медленно произнесла я, вспоминая, как острый шип пробил кожу, как клочьями тумана обернулись добрые соседи и исчезли, стоило им уловить запах крови.
– Она для них – отрава, – мягко поправила Маргарет. – Потому-то и нужны яблоки. Соль и железо остаются в листьях, кровавая сладость – в плодах. Но тебе нужно что-то сильнее простого яблока.
Зеленое яблоко легло мне в ладонь, мелкое, едва ли больше половины кулака. Я помнила его вкус, я помнила, как темнеет его мякоть. Помнила, что в нем матушка видела защиту от добрых соседей.
Жаль, Маргарет оно не защитило.
– Только знай, – тихо сказала она после недолгих колебаний, – даже яблоко его не убьет. Да и есть ли в мире хоть что-то, что способно его убить? Нет, уже нет… Только сон, что подобен смерти, – вот и все, на что ты можешь надеяться.
– Кто он, Маргарет? – вмиг охрипшим голосом спросила я. – Что он такое?
Она только головой покачала:
– Не спрашивай – не отвечу. Не могу ответить. Все что скажу: те, кто его возвратил, и сами его боятся. И все же прошу: одумайся. Мертвый король принесет куда больше смерти и крови.
До сих пор я вспоминаю тот хрупкий, ускользающий миг и думаю: что было бы, если бы я поверила ей, последовала ее совету? До сих пор жутко – до слез из глаз, – что права была Маргарет, что все беды и горести – дело рук моих, всходы, что я посеяла. Вспомнить бы, что всегда сестра была мудрее, и вернее чувствовала мир, и яснее замечала смутные знаки. Но тогда я верила в свою правоту, в свое знание о Сандеране, в разрушительность их оружия – и в то, что лишь они способны навсегда защитить нас от добрых соседей.
– Нет, смерть и кровь будут, если его пощадить.
Она зажмурилась и выдохнула вместе со стоном:
– Пусть будет так.
– Что ж, – медленно произнесла я, взвешивая слова. – Благодарю тебя, сестра, за помощь и совет. Есть ли то, чем по силам мне тебе отплатить?
Ритуальные слова сделки с добрыми соседями ядовитым медом капали с моих губ. Я ждала чего угодно: и победной усмешки, что обезобразит любимое лицо, и гнева, что шутка не удалась. Но Маргарет лишь виновато понурила плечи и уткнулась мне в грудь, как в детстве.
– Не спрашивай ни о чем, – прошептала она, оплетая руками мои плечи, – пусть молчание и будет расплатой.
Я прижала ее к себе, перебирая пальцами мягкие пряди. Слова кипели во рту, но я сжала зубы и прикусила язык, сдерживая и мольбу, и упреки. В одном Элизабет была права – Маргарет давно уже не ребенок, и потому должно мне уважать ее выбор.
Она покинула меня подобно тому, как лунный свет истаивает перед рассветом. Я долго следила, как светлая ее фигурка удаляется по дорожкам меж яблонь, пока она и вовсе не исчезла – растаяла, обернувшись лунным бликом на темных листьях. Хоть и терзал меня вопрос, куда же она уходит, куда она спешит, я не стала ее преследовать. Зеленое яблоко в моей ладони свинцовой тяжестью клонило меня к земле.
Я сделала все так, как она сказала. Кровь моя бежала по зеленому боку, скатывалась с него, темной лужицей собираясь в чаше. Сколько бы я ни резала руку, сколько бы ни лила крови, все ее было мало, все она не могла доверху скрыть яблоко. Тогда я боялась, что лишусь сознания раньше, чем исполню наказанное; о, как же глуп был мой страх! Не того мне стоило страшиться.
Если бы еще тогда я сложила воедино сказки и легенды, слова Кейтлин и слова Маргарет, уловленные недомолвки и смутные подозрения, то и сама бы узнала, кем же он был, мой маленький король, мой Гвинллед.
Если бы еще тогда я сложила воедино страхи Рэндалла, алчность Элизабет и требования сандеранцев, может, и узрела бы, что смерть от их пушек гораздо милосерднее того, на что они обрекут Альбрию.
Но никому не дано прозревать будущее, даже добрым соседям.
В страхе перед порохом и железом они выбрали откупиться одной жизнью – так же, как и я.
И чем же я лучше них?
Я очнулась перед рассветом, на земле у темного камня, и одежда моя промокла от росы, а тело задеревенело от холода. Слабость терзала меня, тошнотой скручивала желудок, и темная пелена перед глазами скрывала от меня посеревшее в утренних сумерках небо.
Почудилось мне, что ночь будет длиться вечно.
Молодые саженцы яблонь на месте старого пустыря стояли недвижимо, лишь едва трепетали тонкие листья под слабым дыханием ветра. Когда взор мой прояснился, я разглядела черную гниль у корней и рыжеватые пятна в зелени. Недолго полю быть садом, скоро уже вновь все здесь зарастет терновником и сорной травой.
В медной чаше на камне покоилось яблоко, алое и блестящее, и ни следа крови не осталось внутри нее. Я завернула плод в мягкую ткань – лишь бы не касаться кожуры руками – и поспешила прочь.
Пусть лес и отступил, но я все равно чувствовала влажное, прелое его дыхание, пристальный, чуть насмешливый взгляд. Ноги едва держали меня, но и момента слабости я себе не позволяла.
Я не знала, сколько осталось времени. Не знала, бушует ли еще над Каэдмором буря.
– Тебе не стоит ехать одной, – сказал Грег, подводя мне взнузданного коня. – Тебе не хватит сил. Прикажи подать экипаж.
Он был сед и стар, и морщины глубокими бороздами испещрили его лицо, но взгляд оставался ясен, а руки сильны и тверды. Во мне он до сих пор видел непоседливого ребенка, слабого и беспомощного, которого хочется защитить и развеселить. Прости, старый мой друг, но нынче мой черед оберегать тебя.
Никому я не позволю приблизиться к Гвинлледу и потеряться в кружеве его чар.
– Я должна спешить, а значит, доеду – любой ценой. Лучше передай остальным, чтоб собрали мне еды в дорогу.
Может, и стоило тогда принять неумелую заботу Грега и провести весь путь в полумраке экипажа, в сонном забытьи, лелея надежду, что успею не допустить непоправимого.
Правда же была в том, что оно уже случилось, пришло вместе с бурей и осталось после нее. Конь нес меня к Каэдмору мимо посеченных дождем полей и садов, мимо побитых градом всходов. Чем ближе к столице, тем явнее были следы буйства стихии: сломанные деревья, сорванные крыши, бреши в стенах домов. Ливень сменился густым и влажным туманом, что полз к берегу от болот, неся с собой тленное дыхание лихорадки.
О, вовсе не война с Сандераном разрушит Альбрию!
Гвинллед справится с этим и сам.
Может, если бы тогда я нашла ответ, все сложилось бы иначе. Но я видела чудовище на троне, и не было рыцаря, способного его поразить. Картина эта была проста и ясна, и потому я и не пыталась увидеть за ней нечто иное.
Столица встретила меня густой тишиной тумана. Конь сбавил шаг, тяжело отфыркиваясь, роняя с боков пену, – в последние часы я гнала его без устали, волнуясь лишь о том, чтоб не пал он слишком далеко от столицы. На обратном пути я меняла коней чаще, оставляя в залог серебро украшений. Слабость одолевала, словно вместе с кровью меня покинули молодость и здоровье. Я сжимала зубы и не позволяла себе впадать в забытье, крепче и крепче стискивала уздечку и молила Рогатого Охотника, чтоб хватило мне сил.
Он был милосерден.
Со стороны порта тянуло гарью и страхом. Редкие патрули тихо переговаривались, но туман глушил их слова, и немногое мне удавалось разобрать.
– …Так бушевало, что даже ливень не потушил.
– Громыхнуло у северных складов, обломки…
– …На части разорвало…
Дождавшись, когда они пройдут мимо, я проскользнула дальше, ведя коня в поводу. Туман скрыл меня от чужих взглядов, и королева пробиралась по своей столице, подобно оборванке или соглядатаю. Недобрые знаки видела я вокруг, и будь со мною лорд Родерик, он сказал бы: знаки беды и знаки войны. На Торговой площади не было ни лоточников, ни гуляющих юнцов, что с любовью сорили родительскими деньгами. Лавки и таверны стояли запертые, с закрытыми ставнями, и ни лучика света не пробивалось меж ними. Редкие прохожие кутались в плащи и скрывали лица, проходили спешно, стиснув рукояти мечей и ножей. Некоторые улицы были перегорожены, одни – рухнувшими деревьями с вывороченными комлями, другие – неумелыми баррикадами.
Я опоздала, я снова безнадежно опоздала и никого не смогу спасти. Подступающая война уже обезобразила прекрасный Каэдмор едва ли не сильней стихии, и горе и злоба бушевали в моем сердце. О, в тот момент с одинаковым пылом я ненавидела и Гвинлледа, и Рэндалла.