Да, ты не привык к таким героям, мальчик мой. Но ведь именно их можем мы встретить. Ведь именно ими можем мы стать. Когда обещанная награда застит глаза, вспомнишь ли о цене?
– Ради близких своих и не на такое пойдешь. – Я отвела глаза, вспомнив, как едва не разрушила все в желании узнать о судьбе Маргарет.
– И ради тех, за кого ты несешь ответ, – прошептал он вполголоса. – Да, понимаю… кажется, понимаю. И он привел ее к болотам?
– Конечно, он же хотел спасти свой город. Он очаровал ее сказками и пляской разноцветных огоньков над ладонью, и девочка сама отвела его в опочивальню отца. И пока эллилон кружились перед ней, дурманя разум, Фионн убил ее отца и набрал чашу крови, все как и хотела Осоковая королева. Ее служанки встретили их у края болот и обратили кровь в прозрачную воду, и дали девочке напиться ею, и увели с собой – и она уже не была человеком. Фионн же молил богов о том, чтобы ни отец, ни матушка никогда не узнали, какими средствами он их вызволял из болотного плена.
Я говорила и говорила, и уже не знала, о ком рассказываю сказку: о запутавшемся мальчике Фионне? О Гвинлледе? Или о себе? И не все ли равно, о чем ты мыслишь, на что надеешься, если даже самые добрые намерения ведут тебя в ловушку дивных соседей?
И не забрела ли я в нее сама?
Слишком глубоко я погрузилась в темную пучину сомнений, и Гвинллед дернул меня за рукав:
– А третья служба?
– Третья?
– В сказках всегда три испытания, одно другого страшнее. – Он улыбнулся совсем по-взрослому, тяжело и мрачно, и снова что-то древнее глянуло на меня со дна его зрачков.
– Да, – медленно произнесла я, запрещая себе отводить взгляд, хоть тоскливый ужас и скручивал душу в жгут. – Третья служба оказалась страшнее всего, хоть поначалу Фионн того и не понял. Эллилон спели ему о крохотной деревне, что выросла невдалеке от топей, где не оставляют подношений для Осоковой королевы. «Эти люди не желают жить с нами в мире, – говорили они, – но королева добра и готова первой протянуть им руку. Она готова принести им дар, чтоб селяне вспомнили о ней и поклонились ей, и жили, век за веком, бок о бок, как и полагается добрым соседям. Мы принесем тебе черный болотный камень, всего-то и надо – бросить его в колодец, чтоб помнили люди, что лишь королеве решать, какую воду им пить. Это простая служба, юный Фионн» – так пели они, и он им верил. А исполнив, вернулся в свой город, все еще тихий и пустынный, и воззвал к Осоковой королеве. Она сама явилась к нему в короне из кувшинок, в платье, расшитом кружевом ряски. Фионн поклонился и сказал: «Все твои задания я исполнил, королева. Верни же моих родных, и соседей, и друзей. Верни же мой город». Голос его дрожал, ибо не знал Фионн, какой мерой воздастся ему за все его злодеяния.
– Они должны были бы им гордиться. – Гвинллед сжимал и разжимал кулаки. – Он ведь все делал ради них. Разве в благодарность за спасение жизни не стоит простить любого?
– Если бы он их спас… Королева одарила юношу нежной улыбкой, и из тумана за ее спиной один за другим вышли все жители города. Медленна, тяжела была их походка, зелена кожа, а тела раздуты, словно пролежали в топи они не один день. Ни тени мысли, ни отблеска чувства не было в их глазах. И мать, и отец Фионна были среди них. Вот кого она забирала в слуги – мертвецов. «Посмотри на них, – сказала королева, и голос ее шелестел подобно ветру в камышах, – посмотри, кого ты спас, чью любовь хотел заслужить, кому родство свое хотел доказать. А затем обернись и взгляни на дело рук твоих».
– И что он увидел? Кровь и смерть?
– И кровь, и смерть, что сам принес. И голод, что в зиму источил семьи охотников, которых Фионн оставил без кормильцев. И распри в землях лорда, которых Фионн лишил господина. И мор в деревне, воду которой Фионн отравил. «Вот что за службу ты мне сослужил, – сказала королева, – неужели думал ты, подменное дитя, что способен принести людям добро, что способны они тебя полюбить? Иди же со мной в мои земли, служи мне и дальше, будь тем, кем ты создан. Или же оставайся – властителем в мертвом городе, над мертвыми его жителями. Не этого ли ты хотел?»
– И что он выбрал?
– А что выбрал бы ты? – Я коснулась его подбородка, не позволяя ему отвести взгляд, жадно вглядываясь в его лицо, в скорбно сомкнутые губы, в сведенные брови, в прикрытые глаза. Что я искала? Осознание? Вину? Страх?
– Я остался бы с теми, кого подвел, раз большего сделать для них не могу. Это ведь обо мне сказка, правда? Фионн с самого начала не мог никого спасти, только смириться и не множить беды и скорбь. Но ведь мне смириться уже мало, правда?
Яблоко покоилось в чашечке моих ладоней, притягивало взгляд, манило себя отведать, надкусить кожуру, слизнуть сладкий сок. Не лучше ли мне самой его съесть? Да жаль, меня этот яд не возьмет.
– Я принесла тебе дар. Примешь ли ты его?
Гвинллед кончиками пальцев коснулся яблока и тут же отдернул их, и в сумраке мне померещилось, что темные пятна ожогов расползлись по его коже. Он понял, он все понял. Я могла бы сказать: я принесла тебе смерть, и ничего бы не изменилось.
– Расскажи, что ты видела, – сдавленно попросил он. – Я ведь в эти дни смотрел только в сторону моря.
И я рассказала: и о разрушенных домах, и о сломанных деревьях, и о затопленных полях, и побитом градом всходах. И о размытых берегах, и о болезнях скота, и о зыбком тумане, который приносил лишь отчаяние, я рассказала тоже. Гвинллед же слушал, не перебивая, и лицо его делалось все умиротвореннее.
– Что ж, на всех дорогах меня ждет смерть, – спокойно и серьезно сказал он, когда мой рассказ подошел к концу. – И лучше погибнуть от твоей руки, чем от руки дядюшки. Я прошу об одном, недобрая королева, прошу, будь впервые добра – останься со мной.
И бестрепетной рукой он взял яблоко.
Кровью сверкнуло оно у его губ, и белая мякоть, лишь показавшись на мгновение, тут же потемнела. Словно засыпая, Гвинллед опустил отяжелевшие веки, снова склонился к моим коленям – но уже не дыша. Золотой венец скатился с его волос. Яблоко так и осталось в его пальцах, все такое же красное.
Кольцо, чей холод давно стал мне привычен, потеплело.
Холодом жглись только неостановимые слезы, что одна за другой капали на мои руки.
12
Я не знаю, что с ним стало: за пеленой горя забылись предостережения Маргарет, и меня не волновало тело. Кейтлин пришла за ним, уже и не скрывая нечеловеческой своей сути под небрежной личиной.
– Бедный мальчик, – вздохнула она, опускаясь на пол рядом со мной. Мягкие ладони коснулись черных его волос, и на мгновение я увидела ее пальцы – тонкие, длинные, паучьи. Но больше меня это не волновало. – Может, в следующий раз ему повезет больше.
Она унесла его, пообещав, что сон Гвинлледа будет спокоен и что она расскажет ему те сказки, что я не успела. Я не спросила, куда она его забирает. Казалось мне, я и так понимала – в туманные земли добрых соседей, туда, откуда он и пришел.
Холод пронизал все мое тело, и оно слушалось с трудом, словно за одну ночь минуло с полсотни лет. Но стужа куда более страшная сковала мои чувства, заперев их за матовым льдом равнодушия.
К рассвету пришли воины, испуганные и растерянные, смутно помнящие последние дни. Я приказала им не оказывать сопротивления Сандерану и разнести весть об этом в ближайшие города.
Они послушались.
В таком состоянии они бы и кухарку послушались.
Туман рассеялся еще ночью, тучи таяли и расползались дольше, как снег в холодном мае, но вскоре исчезли и они. Под умытым небом воздух был чист и ясен, и далеко простирался взор. А потому я узнала о возвращении потрепанного сандеранского корабля еще задолго до того, как он вошел в порт.
В этот раз за Рэндаллом следовал отряд, и ружей они не опускали, хоть никто и не вставал у них на пути. Он подошел ко мне, сидящей на троне с золотой короной на коленях, и улыбнулся довольно:
– Ты все же сделала верный выбор, моя Джанет.
– В вопросах власти ни один выбор не бывает верным. – Я встала и протянула ему корону: – Возьми, теперь это твое по праву, ибо, кроме тебя, Аргейлов не осталось.
Улыбка его увяла, подобно срезанному цветку.
– А что же с королем? Где он?
С грустью я наблюдала, как старательно прячет он страх – не перед изменой и восстанием, а перед силой, пределов которой он не понимает. Что успокоило бы его? Смерть Гвинлледа от его руки? Или сожжение, чтоб и пепла от него не осталось?
Он изменился, мой изгнанный королевич, мне стоило понять это давно, когда он только впустил в свою душу страх, когда позволил ему себя обезобразить.
– Он мертв. – Слова мои раскатились по залу, подобно колокольному звону. – Я убила его.
Как бы мне хотелось верить, что тогда усталость и презрение застили мой взор, но нет, его лицо действительно осветило облегчение.
Что не надо притворяться и лгать, что не надо обещать мне корону. Что от меня теперь можно избавиться.
Ведь меня он боялся немногим меньше, чем Гвинлледа.
– Ты же знаешь, милая Джанет, законы наши суровы, – столь искренняя скорбь звучала в его голосе, что я едва не рассмеялась, – и за убийство члена королевской семьи наказание – раскаленные железные башмаки. И я должен приговорить тебя к казни.
С каждым словом он подходил ближе и ближе, пока его ладони не легли на мои, держащие его корону. Он склонился ко мне и прижался лбом к моему лбу. Закрыл глаза – чтобы я не прочитала в них постыдной трусости.
– Но я не желаю тебе смерти. Я не смогу отдать такой приказ, ведь ты дорога мне. Ведь ты спасла меня. А потому жизнь за жизнь.
Он отстранился, забирая корону, и, обернувшись к свите своей, увенчал себя ею.
– А потому я назначаю изгнание королеве.
И совсем шепотом (я буду думать, что мне послышалось, ведь так – гораздо спокойней и проще):
– Прости меня, Джанет.