Ежевика так и осталась темными пятнами в лесной траве.
4
Как же наивна я была, когда надеялась, что сэр Латимер оставит меня в покое!
Он приходил снова и снова – через несколько дней, потом через неделю, приносил угощения, не гнушался хозяйственной работы там, где мои старые слуги уже не справлялись. Шутил, что пришлет в помощь самых восторженных юнцов из своего войска: «Пусть узнают, что борьба за независимость – это не схватки и победы, а долгий выматывающий труд».
Он казался сказочным рыцарем, защитником обиженных и обездоленных, с одинаковой теплотой говорил и со мной, и с Грайне, и лишь упрямство, с которым он раз за разом заводил разговор о Гвинлледе, вызывало у меня досаду. Но я терпела и не гнала его прочь, ведь вместе с ним приходила Маргарет. Годы даже тенью ее не коснулись, оставляя ее далекой и неземной, лишь менялись цветы, вплетенные в волосы. И она никогда не оставалась со мной, когда Деррен уходил, как бы ни молила я ее задержаться.
– Нет, – вздыхала она, с грустью глядя на седину в моих косах, – прости меня, но я не могу. С меня взяли обещание, что я не оставлю его в пути.
И она исчезала – как свет луны за набежавшими тучами.
И никогда не отвечала на вопрос, кто же взял с нее такое обещание.
Потому в глубине души я ждала, когда Деррен придет снова, и ради недолгих встреч с сестрой терпела его вопросы. Однажды не выдержала и спросила:
– Почему вы вообще решили, что Гвинллед жив? И почему вспомнили о нем только сейчас, а не в первый год, как к нашим берегам явился Сандеран?
Мы сидели в гостиной у пустого камина, летняя духота еще стояла в доме, словно густое варево, и пот выступал на лбу. Стоило бы раздернуть шторы и распахнуть окна, но из них был виден сад. Пустырь на месте сада.
И потому окна я не открывала.
Деррен смешно развел руками:
– Тогда я считал его мертвым, как и было объявлено. К тому же молодой король, порази его Охотник, поначалу казался толковым. А вот когда стало ясно, что сандеранцы и не думают убираться…
– А вы надеялись? Они оказали ему услугу – вручили корону – и теперь хотят оплаты. Мне казалось, это правило в наших землях знают лучше всего.
Он кивнул и пригубил вина из чаши – вина, которое сам же нам и привез в угощение, весьма недурное. После гибели сада мы уже не могли себе такого позволить – Элизабет была не настолько щедра. Она заботилась о нас, о да, но давала ровно столько, чтоб мы не померли с голода.
– Никто не ожидал, что за услугу Его Проклятому величеству расплачиваться будет вся Альбрия – да еще и вечно. Или скорее до смерти. До скорой смерти, – он нахмурился, стиснув зубы. – Поверьте мне, королева, я видел, что они творят со слугами, с теми, кто пришел к ним работать… загоняют до смерти, желая получить выгоды больше и быстрее. Мы не люди для них…
– А инструменты, – продолжила я за него. Перед глазами встал образ Агли Магнуссона – изможденного, измученного, перепуганного. – К своим соотечественникам они относятся так же – либо они могут послужить общему делу, либо нет. От их послов я слышала, что они оценивают всех по делам, а не происхождению, и потому у них нет наследуемых титулов.
– Предпочту быть бастардом и мятежником, чем инструментом, – невесело хмыкнул Деррен. – Им хотя бы разрешено обладать чувствами.
– И потому вы решили вспомнить о Гвинлледе? Чтобы было чьим именем поднимать восстание против Рэндалла? Ай-ай-ай, а я-то уж подумала, что вы, как благородный рыцарь, хотите свергнуть узурпатора и вернуть престол законному наследнику!
Он хмыкнул, не желая поддерживать злую шутку. К его вину я не притронулась.
– Так вы все же расскажете, где его искать?
Раздражение вспыхнуло во мне россыпью колючих искр, и я не сдержала яда в голосе:
– В могиле. Как я вам уже говорила.
– Королева, ваше упрямство начинает меня утомлять. – Он смотрел прямо и требовательно, не пытаясь прикрыться щитом напускного веселья. – Я знаю точно, он жив. Мне… сказали.
Даже в застоявшейся духоте летнего вечера от его слов меня пробрал озноб. Я не хотела в это верить, но и дальше на очевидное глаза закрывать было бесполезно. Стоило догадаться сразу, едва он упомянул Маргарет, но я так хотела думать, что сестра моя – обычный человек, что с нею все хорошо, – что стала слепа и глупа.
Это вновь поднял змеиную голову страх перед добрыми соседями, – о, за годы покоя он успел накопить много яда!
Все складывалось один к одному, но все же я уточнила, едва разлепив онемевшие губы:
– Сказал… кто?
Наверно, я побелела как полотно, и Деррен не стал отделываться полушутливыми отговорками. Он ответил спокойно и уверенно:
– Среди добрых соседей у моей матушки есть друзья и родичи. И когда я пришел к ним за помощью и советом, они рассказали про Гвинлледа.
– Неужели вы так и не поняли, что вас обманули? – Хриплый смех карканьем вылетел из моей груди. – Что же вы отдали взамен за их фальшивое золото?
– Вы ошибаетесь, королева. – Улыбка его была усталой и мягкой. – Я ничем не платил, и они не обманывали. Они же не могут лгать.
– Лгать… лгать – нет. Но могут умалчивать. Недоговаривать. Хитрить. И вы сами поверите в то, во что хотите верить. Что же они сказали вам? Можете ли вы припомнить, слово в слово? Может, речь шла об образе, самозванце или ребенке, которому дурная мать даст древнее имя?
– Они сказали: Альбрия вернет благополучие и покой, когда Гвинллед вернется на престол, что его по праву крови. Видите, королева? Не может здесь быть двойного толкования.
Звуки отдалились, а цвета поблекли, когда от волнения у меня зашумело в голове. Одна паническая мысль билась птицей в силках: неужели снова? Снова носить кольцо из холодного железа, говорить с оглядкой, в страхе ненароком оскорбить дивных соседей? Снова знать, что в любой момент можешь стать чужой игрушкой, которую выкинут, изломав?
Или куклой, не имеющей своей воли в руках капризного мальчишки, который попросту не понимает, какую жуть творит?
Словно со стороны я услышала свой голос, в котором за злой насмешкой скрывался страх:
– С чего бы они столь откровенны с вами? Только из-за родства?
Но от Деррена не укрылась ни испарина на моем лбу, ни стиснутые до белизны пальцы, ни дрожащий голос. Он заговорил, медленно, словно успокаивал дурное животное:
– Им незачем желать зла – мне или вам. Альбрия – их земля тоже. Разве странно, что и они желают ей свободы, сытости, благополучия? Сколько лет мы уже живем с ними бок о бок, добрые соседи друг другу? Мы привыкли к ним, как и они – к нам, и нечего нам их бояться.
Смех клокотал внутри, кашлем разрывал грудную клетку. Добрые соседи, о да! Я ли не видела их доброту? Как я могла поверить ему, если слова его противоречили всему, что я знала с детства, всему, что говорила матушка?
Нет, не могла я допустить, что дивный народ добровольно может помочь кому-то.
Сказки должны оставаться сказками.
– Они вас все-таки обманули, ведь Гвинллед погиб на моих руках, и я слышала его последний вдох, – с напускным равнодушием сказала я, отвернувшись. Но голос дрожал и не мог обмануть Деррена. – И прошу вас, не приходите больше. Неровен час, и о ваших поисках прознает король. Не хотелось бы мне оказаться на дыбе из-за того, что вы поверили в сказки и так громогласно заявляете об этом на каждом углу.
Он поднялся и сухо поклонился.
– Не беспокойтесь, королева, – голос его звучал ровно и равнодушно, но взгляд был полон тепла и понимания, – не в моих интересах, чтобы он узнал. Вам ничего не грозит.
Я надеялась, в этот раз он уйдет навсегда, но надежда была щедро приправлена жгучим ядом – раз не вернется Деррен, то не вернется и Маргарет. И страх теперь уже навсегда лишиться сестры нашептал мысль дурную и сумасбродную: последовать за нею, куда бы она ни шла.
Раз Деррену открыты ее пути, то и я смогу пройти по ним.
Она просила только не спрашивать – но идти за ней она не запрещала.
Единственная мудрая мысль, которая пришла в мою одурманенную страхом голову, была о кольце. Пришлось высыпать на стол все содержимое шкатулки, прежде чем я отыскала его тонкий и тусклый ободок. Металл был успокаивающе теплым.
Сначала мне показалось, что я опоздала – или они и вовсе исчезли, обернувшись светом, или птицами, или ветром, но вдалеке, у старого поля, блеснуло серебро, словно луна отразилась в темной глади озера, и я бросилась туда. В кобальтовой летней ночи сияние Маргарет виделось издалека, и я спешила за ней, как за путеводной звездой, больше всего боясь потерять ее из виду – навеки.
О том, что добрые соседи в злой шутке могут завести меня обманным огоньком в чащобу, я старалась не думать.
Чертополох и сорные травы цеплялись за подол платья, и я заткнула его за пояс, бесстыдно обнажая ноги. Шиповник и ежевика на опушке безжалостно впивались в кожу, оставляя набухающие кровью полосы, корни арками выныривали из прошлогодней листвы, норовя подсечь ноги, и тонкие ветви хлестали по лицу, оплеухами обжигая кожу. Пот катил с меня градом, а сердце грохотало так сильно, что за шумом крови в ушах я уже не различала звуков леса.
Должно быть, ветки громко трещали под моими ногами и я медведем ломилась сквозь лес, ведь никто и никогда не учил меня ходить скрытно, и хоть и пыталась я не спускать глаз с далекого серебряного мерцания Маргарет, все же потеряла ее из виду. Незнакомые деревья высились вокруг, лениво покачивали ветвями в ночном безветрии, и едва различимый шепот плыл среди них. Дыхание с хрипом вырывалось из груди, остывающий пот холодил кожу, жглись и зудели царапины.
Небо над головой было чернее самой черноты, и редкие звезды сияли колко и зло.
В тот момент не было ни страха, ни отчаяния – видать, так громко колотилось сердце, что я не слышала их отравленного шепота. Не было обратного пути, да и возвращаться проигравшей мне претило. И тогда я стянула кольцо, стиснула его во влажной ладони и закрыла глаза. Тьма под веками была куда мягче и светлее лесной темноты.