– Ох, госпожа моя, – с жалостью вздохнула она, – что же с вами приключилось, что седины у вас прибавилось?
В легком замешательстве я коснулась волос. Чувства остались где-то далеко, словно все они слезами скатились на кости Маргарет, и теперь было мне ясно и спокойно. Стоит ли печалиться о молодости и красоте, если не принесли они мне ни радости, ни счастья?
Хлопнула за спиной дверь, и сквозняк холодом стегнул по влажной коже. Мягкие, вкрадчивые шаги, пристальный взгляд.
– Сэр, забери вас темные твари, что вы здесь забыли? – возмущенно взвился голос Грайне, и знакомый мягкий смешок был ответом.
– Я тоже рад тебя видеть, дивная Грайне. – За последней чертой усталости начинаешь чуять тень ее и на других, и потому сразу стало ясно мне, как Деррен изможден, хоть и старался балагурить, как прежде. – Простите за вторжение, королева, но дело мое не терпит отлагательств.
Наверное, мне стоило оскорбиться или смутиться, прикрыться руками, пусть и стоял он за моей спиной и не видел ничего, кроме влажных, прилипших к шее прядей, но не было уже сил на это. Равнодушие, ледяное, пыльное, как дыхание склепа, обволокло все мои мысли, и желание нежиться в теплой воде оказалось сильнее потребности сохранить лицо.
– Если вы опять пришли с вопросом о Гвинлледе, то…
– То самое время заговорить, королева. – Он обошел ванну по кругу и остановился напротив, глядя мне в глаза. Тени лежали на его лице, заросшем небрежной щетиной, и одежда была испятнана грязью и кровью.
Грайне зашипела разъяренной кошкой, нависла надо мной, словно пытаясь закрыть от чужого взгляда, и лишь мое ласковое прикосновение ее успокоило. В конце концов, мы обе знали, что Деррена больше интересовал мертвец, чем мое тело.
– И что же изменилось?
– А вы не знаете? Где же вы были столько времени? – поразился Деррен и без стеснения опустился на влажный пол. – Приготовьтесь, королева, рассказ будет долгим.
Все началось в столице, на Литу. Сандеранцы давно брезгливо косились на наши храмы и наших жрецов, поджимая губы, стоило упомянуть в молитве Хозяйку Котла или Рогатого Охотника. Они давно втоптали свой мир в пыль и понять не могли, как можно почитать волю, что выше твоей, забыв, что дарит она и надежду, и утешение. В этом году почуяли они, что власть их крепка как никогда, и запретили разжигать костры и собираться у воды, чествуя самую короткую ночь.
Конечно же, к ним не прислушались, ибо властью оружия нельзя покорить души. На закате, позднем и багряном, вспыхнули огни по берегам Эфендвил, отразились в ее спокойных водах, тысячей искр брызнули в небо. А ближе к полуночи пришли сандеранцы, и тогда вспыхивали уже другие огни и другие искры – из дул их ружей. Грохотали выстрелы, а не барабаны, и чернели в кострах не березовые дрова, а тела жрецов.
Когда же возмущенный народ повалил к дворцу требовать справедливости, король даже не пожелал никого выслушать.
– Уже не узнать, кто тогда вспомнил про Гвинлледа. К счастью, – глаза Деррена вспыхнули такой ненавистью, что ясно становилось, что ни о каком «счастье» речи ни шло, – всего лишь вспомнили о нем, всего лишь сравнили Его Проклятое величество с королем – ведьминым отродьем, да и не в пользу первого. Но этого оказалось достаточно, чтоб Рэндалл взбеленился.
Деррен опустил голову и долго молчал, словно не мог найти верных слов, чтоб описать случившееся, и молчание его было столь красноречиво, что сердце быстрее заколотилось о ребра, и даже в горячей воде стало мне зябко.
– Меня не было… там, – медленно, через силу произнес Деррен, – но несколько моих людей – были. И только один смог выбраться и рассказать, что, едва король услышал имя Гвинлледа, он отдал приказ убить всех, кто собрался перед дворцом. И даже сандеранцы поначалу изумились его жестокости… но никто не стал ему перечить.
Он вскинул голову, поймал мой взгляд, и жутко было видеть его, веселого и смешливого, с жесткой складкой у рта и кровавым пламенем во взгляде.
– Кровь течет меж камней Каэдмора, королева, кровь стекает в Эфендвил, и та несет ее к морю. Вспомни, даже в самые темные времена не видела наша страна столько смертей – смертей горожан и мастеровых, стариков и женщин, не воинов. И подумай вот еще о чем, королева: я слышал, что король позволил сандеранцам не скупиться на жестокость, подавляя беспорядки в прочих городах, отдал им на откуп право казнить и миловать. Но потребовал всех, кто поминает Гвинлледа, присылать к нему – ты же догадываешься, ничего хорошего их не ждет. Я не знаю, почему он так ненавидит мальчишку, которого и не видел толком, но ненависть его такова, что готов он отыграться хотя бы на тех, кто его добрым словом вспоминает, раз до самого Гвинлледа добраться не вышло.
И в этом с Элизабет они похожи, мелькнула неуместная мысль, прекрасная вышла бы пара – безумный король и бессердечная королева.
– Но рано или поздно, – тихо продолжила я мысль осипшего Деррена, и озноб все сильнее и сильнее сотрясал мое тело, – Рэндалл узнает, что в возвращение Гвинлледа верят. И тогда вопросы он предпочтет задавать мне. На дыбе. Я знаю, к чему ты клонишь, сэр Латимер, знаю, потому что и сама думала об этом – с первого дня, как ты пришел ко мне. И с тех пор я жду, что на моем пороге вслед за тобой явятся и ищейки Рэндалла.
– Я же говорил, королева, – криво усмехнулся Деррен, – опасаться тебе нечего. Я хожу тропами дивных соседей – и они же скрывают меня и моих людей от глаз короля и его слуг. Но лучше бы тебе все рассказать мне, чем потом – Рэндаллу.
Глупо было цепляться за этикет, когда все, что мы любили, рухнуло в Аннун, и мы оба откинули его, не сговариваясь.
Сделав знак Деррену отвернуться, я вышла из остывшей воды, и Грайне обернула меня в полотенце, растерла кожу и волосы, но все равно холод не отступал. Знакомый, стылый могильный холод, который от сердца раскатывался по всему телу, немотой сковывал язык, слабостью – руки и ноги.
Холод равнодушной йольской ночи, холод железного кольца, холод неотступного страха.
Мне вновь придется привыкнуть к нему, ибо выбор я уже сделала.
– Даже если бы я хотела помочь тебе, то нечего бы было тебе сказать, – сказала я, облачившись в чистое домашнее платье. Волосы – темные пряди пополам с седыми – рассыпались по плечам, оставляя на ткани влажные следы. – Маргарет упоминала, что он не погибнет, но уснет, но я помню, как Гвинллед перестал дышать, стал легким и холодным. – Как снег, красоту которого его матери обещали добрые соседи. Но этого я ему не сказала. – Его тело забрала Кейтлин. Спроси тех, кто тебе советует и помогает, им должно быть ведомо, где она.
Деррен нервно дернул плечами и, не поднимая глаз, прошелся от стены до стены.
– Откуда дивному народу знать, где искать старую придворную даму?
– Она из их числа.
Он оглянулся, и светильники бросили замысловатые тени на его лицо, и в тот миг поняла я ясно и резко, на кого же он похож, кого же напоминает. О, Хозяйка, причудливы и жестоки пути, которые ты нам назначаешь!
– Но тогда матушка мне сказала бы! Или другие – те, кто все время был со мной! Но они велели искать тебя.
Тихий, жуткий смешок. Мигнувшие светильники, стон ветра в печной трубе. Шепот за стенами, тысячеголосый, неуловимый – то ли множество голосов, то ли ветер запутался в листьях старых яблонь.
Голос Грайне – глубокий, звучный, лишенный той хриплой надтреснутости, что оставила в ней хворь:
– Они все сказали верно.
И зашлась в тяжелом кашле.
– Не стоит так переживать, госпожа моя, – Грайне улыбалась слабо и бледно, но в глазах мерцала добрая насмешка. – Подогретым вином мой кашель не прогнать.
Теперь сквозь тонкое, серое от болезни лицо горничной проглядывало другое – неуловимо чуждое, хищное, с беззвездными глазами. На пальцы ее я старалась не смотреть. Страха перед ней не было – то ли давно он иссяк, то ли просто не могла я бояться ее, слабую и больную. Только удивлялась: как же могла не замечать все эти годы, как рядом со мною ходила одна из доброго народа, жила под одной крышей, делила один хлеб.
Это было странно. Это было неправильно.
Может быть, даже жутко.
– Я удивлена, Грайне, что ты все еще зовешь меня госпожой. И что ни разу не дала знать, кто ты на самом деле.
– Ты не задавала прямые вопросы, на которые я не смогла бы солгать. – Она улыбнулась и перевела взгляд на языки пламени в камине. – А госпожой ты была мне и раньше, и госпожой была доброй. Так почему бы и не выказать уважение?
Я помолчала, внимательно ее разглядывая. Странная хворь не отступила, хоть и мелькнула у меня мысль, что и она была лишь игрой. Но, похоже, что-то отравляло дивную леди, разъедало изнутри, подтачивало силы – потому и человечье лицо Грайне было отмечено печатью болезни.
– Знать, я угадал в тебе дивную, миледи, – усмехнулся Деррен, подбрасывая поленья в камин, чтоб ни следа осенней промозглости не осталось в гостиной. – Хоть и подумал сперва, что ты, как и я, смешанной крови. Как твое имя?
– Уже много лет я его лишена. – Она отпила вина и снова закашлялась. – Вы можете и дальше звать меня Грайне. Или Кейтлин. Или – Мейбл. А прочие имена, которыми раньше звалась, я уже позабыла.
– Так куда ты забрала Гвинлледа?
– Он вправду жив?
Голоса, мой и Деррена, слились воедино, и пока я ждала, затаив дыхание, ответа Грайне, сердце едва трепетало, сдавленное тоской. Пусть я боялась Гвинлледа, пусть видела в нем чудовище, но это было мое чудовище, чудовище, которое росло на моих глазах.
Которое я все равно любила.
– Он спит. – Грайне тонко улыбнулась, избегая прямого ответа. – И он проснется. Он там, куда никто не вернется.
Деррен едва ли зубами не скрипнул:
– Дивная Грайне, неужели я должен упрашивать еще и тебя?
Она фыркнула, как кошка, и глаза ее, на миг став человечьими, блеснули над краем бокала.
– Славный рыцарь, – так же ядовито ответила Грайне, – мне лучше вас знать, что время на исходе, но ваша спешка сейчас не имеет смысла. Ведь вы сорветесь с места, едва я укажу, где искать маленького короля!