ди. Самый дорогой мне на свете человек. Надо учиться широко. Ты немного черпнул поэзию. Полюбил музыку. Я стариком могу написать тебе, что у тебя есть время узнать философию. Очень жалею, что в молодости просто не прочитал Гегеля, Маркса, что только 20 лет тому назад прочел
Ленина. А ведь я очень широко знающий человек. Море широко. Будем плыть вместе. Еще совет очень старого человека. Имей в виду, мне 76,7 (приблизительно) лет.
Не пропусти первой любви. Не пожадничай с ней. Не бойся жизни.
Воздух держит, если его хорошенько раскачать крыльями. Поцелуй бабушку, маму, Колю. Когда тебе трудно, то воздух держит сильных. Жизнь очень интересна.
Она не проходит, только нужно все время дышать все глубже и глубже. Целую всех, кого ты любишь, и всех, кого еще полюбишь. Твой довольно сохранившийся и очень любящий тебя дед.
Виктор Шкловский
Дорогой Никиточка.
‹…›
Все что было, прошло, здесь оно поросло не быльем, а лесом. Очень люблю тебя. Мой руки с мылом и слушай музыку. Читай, не боясь разбросаться. Новые мысли растут не из книг, а на пространстве между книгами.
Поцелуй всех своих. Бабушку отдельно.
Твой дед Виктор Шкловский
Твое письмо, Никиточка, я получил.
Оно хорошее. Ты вошел в большое дело, в великий лес. Легкомысленно было бы сразу понять, что видишь. Работа осознается на подступах. Иногда, оглянувшись, не понимаешь, почему не все сразу понял. Работа осознается в работе, в сопротивлениях. Она открывается, когда проходишь сквозь ущелье. Открывается в сопоставлениях.
Из 400 страниц книги ‹«Эйзенштейн»›, вероятно, я уже написал 350 или 370. Сейчас она только начинает отчетливо открываться в дальних сопоставлениях. Они крепче, долговечней ее и неожиданней.
Сейчас здесь тепло. Днем больше 20-ти. Леса редеют, расцвечиваясь, их новое разнообразие закрывает то, что они раздеваются на зимнюю ночь. Небо сине. Выступают краски стволов.
Люди как всегда стараются казаться оживленными и слишком часто сравнивают себя друг с другом. Сравнение хорошо тогда, когда оно бескорыстное, открытое существование качества, как бы вне вещи.
Целую тебя, дорогой. Не мучь себя сравнениями, сомнениями.
Утро вечера мудреней, а ночь мы не будем учитывать.
В меру здоров. Движения сломанной руки незаметно восстанавливаются.
Целую тебя, дружок.
Поцелуй маму, бабушку, Колю.
Если есть еще незанятый поцелуй, целуйся.
‹…›
Утро. Тепло. Занимался гимнастикой. Продолжаю.
Перед отъездом из ЦГАЛИ принесли мне груду бумаги из старого моего (Люсиного) архива. Это хвосты сценариев и статей. В общем плохо. Никогда не пишешь все хорошо. Бывают отливы и приливы. Для приливов надо менять темы и книги, работать над новым материалом. Меня не печатали (книги), надо было жить. Писал все, что печатали. Повторялся, но беря по-новому материал. Начал печататься с 1908 года (журнал «Весна»). Писал очень плохо и под влиянием Оскара Уайльда. Он был интересен (но кокетлив) в жизни и притворялся в литературе гениальным. Потом напечатался в 1914 году («Свинцовый жребий» и «Воскрешение Слова»), в 1916-м напечатал в журнале «Голос жизни» (дрянной журнал) статью, развил ее в утренней газете «Биржевые ведомости» (там был редактором Аким Волынский)[172]. Прошло 55 лет. Эту статью «Искусство как прием» перепечатывают и просто, и в переводах с параллельным русским текстом. В 1919 году (сборник «Поэтика») я был вождем ОПОЯЗа и автором хороших книг. Поняты они были только у нас (но у нас вскоре был РАП (кажется, одно «п»)[173] и до него «Пролеткульт»). На Западе книгу не поняли. Друзья, уехавшие на Запад, ее тогда не перепечатали, хотя бы фотографическим путем. Начался структурализм. ОПОЯЗ был воскрешен у нас и понят на Западе 10 или 12 лет назад. Это первая русская теория, охватившая или охватывающая мир. У нас понят простым «остранением», но не понят как искусство повторять, не повторяясь. Они (как и Запад) не понимают сходство несходного.
‹…›
Продолжаю обзор литературной жизни моей для внука. Побывал в Германии, больше, чем на год. Помню апрель в Берлине. Цветущие ветви яблони в ведрах на рынке. Написал «Zoo» и «Сентиментальное путешествие» (вторую часть). Это тоже теория прозы.
Издал с маркой ОПОЯЗа книгу главную Романа Якобсона ‹«О чешском стихе преимущественно в сопоставлении с русским»›.
Вернулся домой. Не печатали. Взяли редактировать тонкий журнал. Писал разное и горькую книгу «Третья фабрика». К этому времени хорошо работал Юрий Тынянов, теоретик и романист. Я не очень люблю его романы. Его герои (хорошо, что он не монологичен) толкают друг друга и многословны.
Пошел в кино. Начал сильно с Кулешовым и молодым Роомом. Написал книгу «Материал и стиль „Войны и мира“». Не такую плохую, но испуганную.
Начал заниматься историей лубочной литературы. Две книги. Время шло.
Родились Никита и Варя.
‹…›
Поцелуй маму, бабушку, Колю. Я отдыхаю и сплю. Мне снятся книги. Недописанные книги, недопразднованная жизнь. Я люблю ее. Она меня любила, я ей изменил. Верю в себя, в удачу, во вдохновение и смелость полета.
Воздух держит дерзких. Не будь аскетом. Все хорошо, пока в мире есть птицы. Даже вороны. Пока возвращается весна.
Целую тебя, мой мальчик.
Твой дед, Виктор Шкловский
Никиточка, дорогой!
Написал тебе большое письмо в двух конвертах и забыл написать главное: целую тебя. Я писал о том, как трудно и ошибочно жил. О том, как можно пропустить жизнь. Верь себе. Я верю себе так сильно, что даже этого не замечаю. Ты верь по-другому. Учи языки. Это необходимо.
Я летаю между нитями пропуска в образовании, как седая летучая мышь.
У нас тихо. Туманно. Людей полно. Говорить не с кем.
Твой Виктор Шкловский.
Поцелуй Люсю, уже бабушку. Поцелуй маму Варю и Колю — хорошего человека.
Читай широко. Учись вольно. Не пропусти удачи.
Берегись скромности!
Берегись бережливости!
Берегись целомудрия.
Берегись сегодняшнего дня.
Мы в искусстве и науке не дрова, а спички, зажигающие костры.
Так береги руки от ожога.
Я очень люблю тебя, мальчик.
Дед
‹…›
Физика и физиология на время дают ответы. Искусство дает фиксацию (закрепление) попыток решения. Решения эти не окончательны. Цель их — обострение неразрешимости задачи, а не снятие трудностей. Надо продвигать то, что еще кажется заблуждением, исследовать его во всех взаимоотношениях. Энергия поиска и есть обновление взаимоотношения. Надо искать задачу, она, поставленная пламенно, продвигает понимание человечества. Не надо говорить «не пейте сырой воды», «капитализм — зло». Надо понимать относительность решения и не останавливаться в поиске.
Целую тебя, молодой студент. Становись энергичным ученым.
Делай в науке то, что надо делать, а будет то, что будет.
Дед Виктор Шкловский
Дорогой мальчик мой Никиточка.
Давно я тебе не писал. Я писал о Маяковском и Толстом, об Олеше и больше всего о Достоевском. Слова-мысли собирались. Образовывали строй и стан и потом снова рассыпались. То, что получилось, вероятно, часть целого, или оно ничего.
У нас красили стены две девушки, обе Зины. Здоровущие молодые инвалидки. Они мазали стены купоросом и краской. Потом оказалось, что они не маляры, а только абитуриентки этого искусства. Краски мирно слезли со стены. Я уехал в Переделкино. Встретился с Треневой, с Бонди, с Бондариным, Асмусом. И еще с сотней не пишущих писателей. Узнал, что Федин[174] болен раком прямой кишки. Плохие люди тоже страдают, и все мы умираем, узнав тщету дурных поступков, измен и терпения к себе.
Я не несчастен и не счастлив. Я умею занимать себя работой. «Лестницу! Лестницу!» — кричал, умирая, Гоголь. Куда он хотел лезть, этот блистательно и глубоко и пророчески несчастливый человек? Есть ли лестницы? Нужны ли они? Есть ли дыры, ведущие к правде? Просверливаются ли они физиологией или ошибками вдохновения? Будем стараться жить, не забывая людей и совести, и не только для себя. Постараюсь забыть о себе, не забывая о работе. Забыть об уже проходящей старости. Вишни доцветают. Они и розовые и голубые.
Я очень люблю тебя, мой мальчик. Твой прадед говорил, преподавая математику: «Главное — не старайтесь. Жизнь проста как трава, как хлеб, как взгляд. Как дыхание». Легкомыслие и дар давали мне дыхание, но не сделал десятой доли того, что должен был сделать. Я не старался, не обманывал себя, смотрел своими глазами. Верил в простоту жизни и сделал, как вижу, как увидят, больше многих, но мало.
Береги себя, мой мальчик. Хороший мой Никита, не бойся жизни. Не думай, что мир ошибается. Берегись злобы. Надо видеть восход солнца и есть хлеб, и любить воду, и любить того, кого любишь. Я не встретился в жизни с богом, хотя верил в него мальчиком. Может быть, он и меня не забывал. Спасая от злобы, от равнодушия. Не бойся жизни, Никиточка. Не стремись к какой-нибудь святости. Живи как сердце, живи как живет трава и невыдуманные цветы. Поцелуй от меня ту девушку, которую полюбишь. Береги ее и себя для жизни. Для радости. Смена дня и ночи и дыхание уже радость. Пишу тебе старик. И не верю и сейчас в старость. Жизнь еще впереди. За поворотом. Она продолжается. Еще говоришь сам с собой и заглядываешь за угол. Поцелуй бабушку, маму, Колю.
Я тебе часто пишу про деревья. Еще я люблю, как и ты, собак. Они сейчас прячутся от солнца под скамейки и обнюхивают носы друг друга. Будь счастлив, милый. Мне плохо, умение лет утешает.
Твой дед Виктор Шкловский