– Как вы думаете, он курил? – спросил я с заднего сиденья уже вслух.
– Что? – не поняла Элисон. Она была за рулем.
– Питер Миллер курил, как думаешь?
Элисон нахмурилась, посмотрела на меня в зеркало заднего обзора:
– Не знаю. А что?
– Держу пари, нет, – пробормотал я.
Линдси, сидевшая рядом с Элисон, бросила на меня недоумевающий взгляд:
– Что ты там бурчишь?
– Мы ведь можем умереть завтра, – сказал я печально. – Любой из нас. В любой момент.
– Для этого и существуют похороны, – откликнулась Линдси. – Напомнить, что мы смертны.
– Неотвратимо смертны, – уточнил я. – Смерть близко. Питер Миллер – статистическая аномалия, это подтверждающая.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что уж этот парень никак не должен был умереть такой смертью. Он переехал из большого города в тихое, безопасное местечко в горах. Сколько, вы думаете, насильственных преступлений совершается в Кармелине? Полагаю, меньше, чем в любом отдельно взятом нью-йоркском квартале. Он был учителем, отцом, вел мирную, безрисковую, так сказать, жизнь в мирной, безрисковой общине. – Я задумался на секунду. – И совершенно точно не курил.
– К чему ты ведешь?
– И все равно умер ужасной, страшной смертью. То есть никто не застрахован. Просыпаешься утром и думаешь: вот еще один день в бесконечной череде дней. А каждый день может стать последним.
– Тебе часто приходилось бывать на похоронах? – поинтересовалась Элисон.
– Сегодня впервые.
– Жуть.
Мы примолкли. Погода соответствовала нашему расположению духа: серые грозовые тучи, чреватые дождем, поглотили небо.
– Ведь упорно стараешься все сделать как надо, – продолжил я, – прийти к некоей воображаемой точке. Говоришь себе: доберусь туда и тогда уж точно буду счастлив. Вот вы корите меня, дескать, живу прошлым, а правда-то в том, что мне тридцать и я все еще уповаю на будущее. Полная туфта. Трачу годы, стремлюсь куда-то, а погибнуть могу в любой момент, так ничего и не успев. Зачем?
– Затем, что можешь и не погибнуть, – отрезала Линдси. – Весьма вероятно, доживешь до девяноста, а это очень долго, если ты несчастен. Да, Питер Миллер умер, но погляди, на скольких людей он успел повлиять. Он жил настоящим. Беспокоишься, будто тратишь попусту время, пытаясь достичь чего-то, а умереть можешь завтра. Побеспокойся лучше о том, чтобы взять жизнь в свои руки как можно быстрее, тогда, если уж суждено умереть молодым, по крайней мере не окажется, что ты и не жил. Ты молод, здоров…
– Здоровье – всего лишь самый длинный путь к смерти.
Линдси повернулась, глянула на меня сердито:
– Заткнись, Бен.
Я заткнулся. На минуточку.
– Да нет, ты права, – признал я. – Я все думал об этом парне. Он ведь лет на шесть-семь старше меня был, а уже столького достиг, так много людей будут вспоминать его, скучать по нему. Если я умру завтра, наверное, и трех рядов скорбящих в церкви не наберется.
– Ты еврей, – улыбнулась Элисон.
– Ты поняла, о чем я.
Не оборачиваясь, Линдси потянулась назад, нашла ощупью мою руку:
– Что ж, значит, тебе пока рано умирать.
Я держал ее руку и гадал, исходила ли слабая дрожь, пробегавшая по сомкнутым ладоням, от нас или то сотрясался мир, а мы оставались совершенно неподвижными.
Мы ненадолго остановились в городе пополнить запасы провизии и купить свежей прессы. Я с удивлением обнаружил, что ни в одном автомате с газетами нет “Нью-Йорк таймс”. Линдси сказала, все ньюйоркцы заблуждаются, полагая, будто Нью-Йорк и есть Америка, – забавно, если взглянуть на карту. Мы удовольствовались “Ю-Эс-Эй тудей”. О Джеке, к счастью, там было немного – нечто среднее между объявлением и заметкой: Джек Шоу пропал, полиция работает, но криминальные версии пока не рассматриваются.
Вскоре после нашего возвращения я снова вышел на подъездную аллею покидать мяч. Из соседней двери показались Джереми с Тасом. Судя по множеству машин, припаркованных на дорожке у дома Миллеров и на шоссе у поворота, поминки продолжались и гостей было много. В костюме и галстуке, с аккуратной прической и торжественным выражением лица Джереми походил на маленького взрослого. Никогда не умел общаться с людьми, потерявшими близких, даже смотреть им в глаза. Чувствую себя неуклюжим, как будто любым своим словом или действием могу вторгнуться в их глубоко личное тягостное переживание. Посему я улыбнулся Джереми, но тут же повернулся, чтобы поймать отскочивший мяч. Небо, загроможденное тучами, по-прежнему имело угрожающий вид, и воздух был обременен гнетущим ожиданием грозы, но дождь еще не начался.
– Вы были сегодня на похоронах, – сказал Джереми.
– Да.
– Почему вы пришли? Ведь вы не знали моего отца.
– Правда. Но на похороны приходят не только для того, кто умер, но и для тех, кто остался жить.
– Вы про мою семью?
– Да.
– Но их вы тоже не знаете, – заметил Джереми.
– Зато я знаю тебя.
– Девушка с вами была ваша подружка?
– Что?
– Девушка, которая сидела рядом с Элисон. Ваша подружка?
– Это, друг мой, очень хороший вопрос.
– Ну так, – он взял у меня мяч, повел к самому кольцу, – какой же на него ответ?
– Ответить непросто.
– Ага, – он поднял мяч для нового броска.
– Тебе, наверное, нужно идти обратно?
Джереми посмотрел в сторону дома, и впервые я увидел подлинную печаль в глазах мальчишки. Тас, кажется, почуял его страдание и прибежал на подъездную дорожку, не желая оставлять хозяина.
– Не хочется туда сейчас, – Джереми перекатывал в пальцах мяч.
– Понимаю. Судя по тому, что говорили на похоронах, твой отец был хорошим человеком.
– Да.
– Жаль, мы не успели с ним познакомиться.
– Классная футболка, – сказал Джереми.
На мне была футболка из коллекционной серии с художественными изображениями персонажей “Звездных войн” на фоне большой полупрозрачной головы Дарта Вейдера.
– Любишь “Звездные войны”? – спросил я.
– Ага. У меня есть все три на кассете. Новые фильмы.
– И у меня.
– А “Скрытая угроза” вам нравится?
Я ответил не сразу. Фильм меня разочаровал: непомерно раздутый комикс, в котором не было и капли того волшебства, что в первых сериях. Но вдруг на Джереми он подействовал так же, как на меня в свое время старые “Звездные войны”? Мне не хотелось разрушать впечатление.
– Трудно привыкнуть ко всем этим новым персонажам, – ответил я осторожно. – Ты что думаешь?
– Мне понравилось, – он пожал плечами. – Но первые три были лучше.
Что ж, значит, не все потеряно.
– Я был примерно в твоем возрасте, когда сняли “Звездные войны”. Мой любимый фильм с тех пор и навсегда.
– Папа тоже так говорил.
– Подожди-ка меня здесь.
– Ладно.
Я побежал в дом и через минуту вернулся с маской Дарта Вейдера.
– Здорово, – Джереми повертел маску в руках. Поднес прорезиненный пластик к носу, шумно вдохнул – обрадовал меня. Потом натянул маску на голову, хрипло и громко задышал, сказал угрожающим, низким голосом: – Дарт Вейдер.
У меня внезапно защемило сердце – то ли от симпатии к нему, то ли оттого, что я уже никогда не буду таким. Крупная капля дождя упала на шлем сверху, скатилась, исчезла под гребнем, прямо над черными стироловыми глазами. Джереми снял маску, волосы его потрескивали от статического электричества, а несколько тоненьких прядей поднялись над головой, как русый нимб.
– Можешь оставить ее себе, – предложил я.
Он посмотрел на меня:
– Правда?
– Ну конечно.
– Спасибо большое, – поблагодарил мальчик. От души поблагодарил. – Она крутая.
За спиной Джереми хлопнула дверь, на террасу вышла его мама:
– Иди домой, малыш, ладно? Сейчас дождь начнется.
Тас встрепенулся, встал, вопросительно посмотрел на Джереми. Через двор я бросил взгляд на Рут и как-то вдруг застеснялся из-за того, что стою здесь с Джереми, из-за баскетбольного мяча, маски, своей футболки. Женщина в трауре и я – ребенок-переросток. Я смущенно помахал ей, она махнула рукой в ответ – слабый, сдержанный жест человека, не вполне уверенного, что со вчерашнего дня мир не изменился.
– Нужно идти, – сказал Джереми.
– Вперед. Еще увидимся.
– Да, – он пошел было к дому, но снова обернулся ко мне:
– Вы уверены насчет маски?
– Абсолютно. Человеку в моем возрасте не пристало иметь слишком много игрушек. Окружающие этого не понимают.
Джереми улыбнулся, и его искренняя улыбка, казалось, выражала больше понимания, чем можно было ожидать.
– Спасибо, Бен, – и мальчик направился к матери.
– Эй, Джереми, – позвал я тихо, чтобы она не услышала.
– Что?
– Да пребудет с тобой Сила.
Глава 23
Дождь за городом мне как-то неосознанно приятен. Ливень в Катскильских горах – это вам не ерунда. Он яростно хлещет, а не просто падает, как в городе, где к тому же основной удар принимают на себя кирпич и бетон. Деревья шелестят, будто разом вздыхают все листья, утоляя жажду, и шепот этот прерывается только могучими раскатами грома, от которых дребезжат стекла. И ты – одно с деревьями и травой, ты вписан в оживший гобелен, а в городе всегда сам по себе, всегда вовне. Мы с Линдси вынесли стулья на веранду, сидели молча, наблюдали за дождем, высматривали в небе молнии. Впервые с той злополучной прогулки по Кармелине мы остались вдвоем.
– Прости за позавчерашнюю ссору, – сказала Линдси, прикоснувшись ладонью к моей руке. – Я погорячилась.
– Это как будто сто лет назад было. Да я сам виноват. Так что забудь.
– С тех пор ты отдалился от меня.
– Если и так, то не нарочно.
Мы посидели немного, затем Линдси взяла меня за руку, наши пальцы переплелись. Я ощутил легкую дрожь и понял, что, несмотря на все тревоги прошедших дней, был весьма подавлен той размолвкой и оставшейся после нее недоговоренностью. Я уже открыл рот сказать что-нибудь, но заставил себя молчать, просто держать Линдси за руку, слушать дождь и жить настоящим. Получилось.