Было обидно, но что поделаешь? Нашему командованию дали приказ и они его выполнили. Это армия. Когда мы прибыли в КАУ, то с нами вместе учились немало ребят, отозванных на учебу с передовой. Некоторые ходили с орденами и медалями на гимнастерках. Готовили в училище артиллеристов на гаубицы калибра 122 мм и 152 мм. Мы прибыли в КАУ со своими «штурманскими линейками» и, благодаря им, любые артиллерийские задачи «щелкали как семечки». Единственная сложность для нас — кавалерийская подготовка, обязательная для артиллеристов. Лошадей мы звали — «НУ-4К». «Неопознанная Установка-4 копыта». Конную подготовку вел у нас старший лейтенант Чарджиев, лихой наездник, гарцевавший на великолепном породистом коне. Он вдалбливал эту кавалерийскую науку в наши головы «дедовским методом». Первым ударом бил арапником по лошади, вторым — по седоку. Я хорошо научился ездить верхом. Мне досталась послушная кобыла по кличке Река. На дежурства мы заступали с клинком и со шпорами на сапогах.
Вся подготовка длилась шесть месяцев. На выпускном экзамене я был «стреляющим» от нашего взвода. В ноябре 1942 года получил звание лейтенанта и два «кубика» в петлицы. Вместе с группой командиров отправился для получения фронтового назначения в Коломну, где тогда находился Московский артиллерийский учебный центр.
С каким настроением ехали на фронт?
С большим желанием. У меня было чувство, что пора воевать. Сколько можно ждать? Меня направили на формирование 678-й ГАП и назначили командиром взвода управления (КВУ) 4-й батареи. Во взводе управления было 3 отделениям в каждом чуть больше двадцати человек личного состава. Все бойцы старше меня по возрасту. Командовал батареей капитан Сергеев. В январе 1943 года полк отправили на Воронежский фронт — ликвидировать прорыв немцев под Касторной. Там мы недолго повоевали, а в марте 1943 года полк был передан на формирование 5-й гвардейской танковой армии.
Старший брат Георг, командир стрелкового полка.
Нас перебросили в Острогожск. В июне 1943 года на базе нашего полка были проведены сборы командного состава армии. Оборудовали полигон, на который притащили битые немецкие танки Т-3 и Т-4, БТРы. На на наших глазах на них наваривали дополнительную броню. Потом на эти сборы со всей армии согнали все, что может стрелять, начиная от орудий 45-мм и заканчивая крупным калибром. Проводились бесконечные учебные стрельбы, и позже, каждый офицер-артиллерист получил брошюру, в которой объяснялось, как и куда надо бить немецкие танки. Сборами руководил лично командарм, генерал Ротмистров. Когда он, в очках и с указкой в руках, объяснял нам «учебный материал», то производил впечатление университетского профессора, а не танкового генерала.
Расскажите об участии 678-го гаубичного полка в Прохоровском сражении.
Восьмого июля полк совершил марш из Острогожска к линии фронта. Наша 4-я батарея, а потом и весь полк вошли в передовой отряд армии «отряд генерала Труфанова». В него, помимо танков и мотострелков, включили отдельный мотоциклетный полк, ИПТАП и наш ГАП. Наша 4-я батарея шла головной в полку. К 10 июля, преодолев 250 километров, мы вышли в район сосредоточения.
Нашей 5-й гв ТА поставили задачу — наступать на рассвете, 12 июля. Отряд генерала Труфанова был выведен в резерв Армии.
Как теперь мне известно, мы были в полосе 69-й Армии. На рассвете 12-го июля нас срочно выдвинули на левый фланг армии. Позже, после войны из мемуаров мне стало известно, что именно там возникла угроза прорыва немецкого танкового корпуса. Трое суток, с 12.7.1943 по 15.7.1943, наш полк вел непрерывный ожесточенный бой в районе сел Ржавец-Рындинка. Я тогда и понятия не имел какие части мы поддерживаем. Через десятки лет прочел в мемуарах, что 12.7.1943 в группу генерала Труфанова, в спешном порядке, перебросили и влили одну ТБр из 2-го ГВ ТК и 2-ю мехбригаду из 5-го гвардейского мехкорпуса. Тогда, в сорок третьем, понять логику происходящего было трудно. Мы постоянно меняли НП и огневые позиции. Поддерживали огнем контратаку наших танков, вели заградительный и отсечный огонь, били по выявленным целям, били по площадям, но на прямую наводку нас не выводили. Немцы бомбили и обстреливали нас из орудий и минометов всё время. Сплошной линии фронта не было. Перед орудиями гаубичного полка и ИПТАПа держала оборону наша мотопехота. Немецкие танки находились всего в 300–400 метрах от наших огневых позиций. Все небо было в черном дыму. Горели немецкие танки, горели наши танки, горела земля. Но в горячке боя особого страха не возникало — все спокойно делали свою работу под огнем противника.
Ночью, с 15 на 16 июля, немцы окончательно выдохлись и нам приказали подготовиться к контратаке. Я со своими бойцами из взвода управления пошел на рассвете к высотке, где решил сделать свой НП.
Но видно немцы эту высотку тоже облюбовали и встретили нас огнем.
Стали подниматься по скату и тут сбоку по нам ударили из автоматов. Две пули попали мне в левую руку, а одна ранила лицо. Мы потеряли двоих убитыми и еще двое были ранены, но немцев отогнали. Мой помкомвзвода остался с уцелевшими бойцами, чтобы оборудовать НП, а меня вывели в тыл, до медсанбата стрелковой дивизии. Раны сразу засыпали стрептоцидом, перевязали и вынесли на поляну, где сортировали раненых. Мне, с лицевым ранением, медики прикрепили «красную карточку передового района», что означало — эвакуация в первую очередь.
Так я оказался в Мичуринском госпитале. Там мне «собрали» осколочный перелом руки под плечевым суставом и наложили гипс. А ранение лица оказалось не тяжелым — пуля прошла по касательной и не раздробила челюсть.
Долго лежали в госпиталях?
Почти до зимы. Из Мичуринска меня перевели в Свердловск, где мне снова лечили руку, поскольку кости срослись неправильно. Но это лечение оказалась не особенно удачным и раненая рука так и осталась укороченной. Вся палата, где я был, состояла из «самолетчиков», раненых с гипсовой вытяжкой на покалеченных руках.
В палате был офицер, который рисовал на гипсовых повязках батальные сцены, гербы, череп с костями, бутылки водки с игральными картами. Наш комиссар госпиталя, заходя в палату, хватался за голову, увидев «нашу картинную галерею». И после его визитов нам меняли гипс. Мы умудрялись ходить «в самоволку», вылезали через окно. Были часто в Театре музыкальной комедии, где специально всегда имелись забронированные места для орденоносцев. На палату было достаточно орденов и обмундирования, хотя госпитальное начальство и устраивало «шмон», пытаясь обнаружить спрятанную форму. Все поиски было тщетны и найти ее они не смогли. Бюсты вождей, стоявшие в палате, были внутри полые. Там-то мы и прятали форму, необходимую нам для «самоволки». Однажды я встретил в городе бывшую одноклассницу и она рассказала, что «по сарафанному радио» через наших соучеников ей еще в августе сказали, что я убит под Курском. Как-то в палату попал номер «Красной Звезды» и в нем я прочел заметку, что в Кремле М.И. Калинин вручил награды группе военнослужащих, а в списке награжденных орденом Красного Знамени значился капитан Г.Л. Сокольский. Это был мой брат, о котором я с самого начала войны не имел никаких сведений. Тут же я написал письмо в редакцию и мне ответили, что это действительно мой брат, и что ему был вручен орден БКЗ. В 1941 (!) году он вывел из окружения остатки стрелковой дивизии и вышел к своим со знаменем дивизии. Мне сообщили полевую почту брата. Правда, когда я туда написал, пришел ответ — «адресат выбыл». Разыскали мы друг друга только после войны. Все вернулись в Харьков и тут выясняется, что брат меня и не пытался найти, считая погибшим.
«Его величество случай» сыграл над нами грустную шутку. Мир тесен, как говорится, и обстоятельства сложились так, что в полк, в котором служил мой брат, пришел с пополнением мой одноклассник. А ему ранее уже кто-то из наших товарищей по школе написал, что «Витька Сокольский убит под Прохоровкой». Мой одноклассник сразу поделился с братом этой печальной вестью. Вот так у меня теперь есть племянник Виктор, названный братом «в память обо мне».
А с родителями Вы имели связь?
Да, и когда меня выписали из госпиталя я получил месячный отпуск по ранению. Мне некуда было ехать и я отправился к родителям на Волховский фронт. Мы переписывались и «мимо зоркого ока» военной цензуры отец написал, где находится их госпиталь. Мол, «…встретил нашего общего знакомого Петрова там, где снимали фильм про Груню Курнакову…» Этот фильм «Соловей-соловушка, или Груня Курнакова» был о «Прохоровской мануфактуре», что в поселке Боровичи. Так я сразу и поехал на Волховский фронт, где нашел Харьковский Полевой передвижной госпиталь — ППГ. Там служили родители. Целый месяц провел с родными, и, когда пришло время проходить медицинскую комиссию, чтобы не было различных разговоров и кривотолков, я поехал на комиссию в Санитарное Управление фронта.
Мог бы получить «ограниченную годность», но подумал, что станут говорить «пристроился по блату». Ну я и сам не навоевался еще тогда вдоволь. Пришел на комиссию: — «Как себя чувствуете?» — «Хорошо». — «На что жалуетесь?» — «Жалоб нет».
И меня сразу отправили на Ленинградский фронт.
Весной 1945 года я совершенно неожиданно во второй раз встретился с родителями. Наш 233-й танковый полк понес большие потери и нас оставили на пополнение и доукомплектование под городом Дейтч-Айлау. Танки должны были поступить на станцию Яблоново, куда железнодорожники подводили новую колею. Меня послали на станцию, чтобы выяснить срок прибытия эшелона с техникой у коменданта. Я все уточнил и вижу стоящий на путях эшелон с красными крестами на теплушках, а вдоль состава — молоденьких девушек в военной форме.
Не мог я, а мне исполнилось 21, пройти спокойно мимо такого «цветника».
Подошел к девушкам, познакомился и завязался оживленный «треп». И выяснилось, что все девушки прибыли в Пруссию вместе с госпиталем, в котором начмедом служит подполковник Сокольский. Словом, когда я, в сопровождении ликующего «эскорта», ввалился в теплушку с госпитальным начальством, то у папы с мамой, в прямом смысле этого слова, «глаза полезли на лоб» от уди