вления!
Что произошло с Вами по прибытии на Ленфронт?
Явился в штаб артиллерии фронта, где в отделе кадров, просмотрев мое личное дело, сказали — «Да вы у нас почти готовый летчик! Вот вы то нам и нужны. Авиационную пушку знаете? У нас в учебном полку на Т-60 такие пушки, нужен инструктор».
На две недели меня отправили в учебный танковый полк. Так в моем личном деле появилась запись «танковый техник», а уже 1.1.1944 я получил направление на должность командира батареи самоходных установок СУ-76 в 1902-й САП. Им командовал подполковник Николай Грдзенишвили — очень хороший и порядочный человек. Ему было тогда лет сорок, невысокий грузин, плотного телосложения.
Какова была организационная структура 1902-го САП?
Полк состоял из 4-х батарей, по 5 самоходок в каждой.
После того как Вы воевали в должности КВУ в ГАПе, были сложности принять под командование батарею САУ?
Я не думаю, что были какие-то особые сложности. Самоходки и полевые орудия предназначались для решения одних и тех же задач на поле боя. Как тогда говорили — «те же штаны, только пуговицы назад». Чтобы воевать на СУ-76, танкистом не надо было быть и «наблатыкаться» можно было быстро.
Как солдаты называли свои установки?
В основном наши СУ-76 удостаивались от бойцов следующих «кличек» и «эпитетов» — «голожопый Фердинанд», «Прощай Родина», а «БМ-4» — «братская могила на четверых».
Подобные «прозвища» отражали действительность?
Придумали САУ умные люди. Они предназначались для сопровождения пехоты, подавления немецких огневых точек и артиллерийских батарей, уничтожения ДЗОТов и борьбы станками. Наши САУ для этого были эффективны и необходимы. Вся беда заключалась в том, что наши СУ-76 всегда гнали в атаку, в одном ряду с Т-34, где мы горели, как свечки. Нередко эти атаки были на сплошное «ура!», без должной поддержки и разведки.
Когда 1902-й САП начал боевые действия в операции по окончательному снятию блокады Ленинграда?
12 января 1944 мы наступали через Пулково на Красное село, Красногвардейск (Гатчину) в полосе 67-й Армии. Самоходки атаковали деревню, но наша пехота, двигавшаяся перед ними цепями, залегла под сильным немецким огнем. САУ остановились и вели огонь с места. Вдруг моя установка дернулась и пошла вперед без команды. Мой механик-водитель, Ким Байджуманов, молодой парень, татарин по национальности, не реагировал на команды. Машина шла прямо на деревню и за моей установкой вперед рванули еще две СУ-76. Влетаем в деревню, а немцы разбегаются по сторонам. И тут моя самоходка врезается в избу и останавливается. Оказывается, в самоходку влетела болванка, пробила грудь механика-водителя, и он уже мертвый, в последней конвульсии, выжал газ, и наша самоходка все время двигалась вперед.
На Кима, я, после боя, заполнил наградной лист на орден Отечественной войны I степени (посмертно). В следующем бою мою самоходку сожгли и мне пришлось пересесть на другую машину. Через десять дней после начала наступления в полку осталось только 3 СУ-76. Комполка приказал мне собрать «безлошадных» механиков-водителей и выехать с ними в Ленинград, на завод имени Егорова (на танкоремонтный завод) за пополнением и техникой. Поехали на БТРе. Когда мы добрались до Пулковских высот, то увидели, что все небо над Ленинградом в прожекторах и в разрывах. Подумав, что это немцы, «под занавес» пытаются разбомбить город, решили переждать авианалет. Так, как время поджимало, я приказал всем лечь на днище БТРа и так мы заехали в город. Но далеко пробраться мы не смогли так, как улицы были буквально забиты людьми. Нас, чумазых и закопченных, вытащили «на свет божий», обнимали, целовали, пытались качать, совали нам в руки вино и водку. Люди пели, плакали, плясали. Это было 28 января 1944 года — Ленинград праздновал окончательное снятие блокады.
Что еще запомнилось из тех зимних дней?
Бои за Лугу, где немцы использовали для себя наш старый оборонительный рубеж.
Командир полка приказал мне взять 3 самоходки, перекрыть одну из дорог, выходящих из города, и встать в засаде у речки. Двое суток мы просидели в этой засаде, зачем? — не знаю. Немцы так и не появились перед нашей засадой, но эти 48 часов стоили нам много нервов. По участку, на котором стояли замаскированные СУ-76, безостановочно била немецкая артиллерия, вела «огонь по площадям». И мы, сжираемые вшами, коченея от холода (двигатель в засаде завести удается крайне редко), не имея права обнаружить себя или открыть ответный огонь, все это время ждали — когда по нам попадут.
После выполнения этого задания командир полка приказал мне сдать батарею и вступить в должность ПНШ-2, начальника разведки полка.
Вызывает начальство и говорит, что у немцев в Луге находятся большие склады химоружия. Отдают мне приказ: блокировать пути вывоза химбоеприпасов, войти в контакт с партизанскими отрядами, действовавшими в этом районе, провести операцию с ними вместе в немецком тылу. На задание пошли 12 машин, под командованием майора Нивина, замкомандира полка. Подходим к какой-то речушке, но видно сразу, что лед не выдержит нашу самоходку. Рядом «дохлый» мостик и майор решил, что будем переправляться по нему. Одиннадцать машин прошли по мостику благополучно, а я сел на броню последней самоходки, держась за пушку. Машина медленно въехала на мост, и через несколько мгновений, он не выдержал и мы «кувыркнулись» с этого треклятого моста. Меня впрессовало в лед, а сверху еще придавило скатанным брезентом. Так я провалился и стал тонуть, но мой помпотех Саша Смирнов каким-то образом меня вытащил. А мороз в тот день стоял ниже двадцати градусов.
Весь экипаж успел выскочить из самоходки. Меня обтерли, дали выпить спирта, и мы пошли в бой. Когда у меня после войны родился сын, то я назвал его в честь моего спасителя — Александром. С партизанами мы встретились, склады блокировали, а были там химические боеприпасы или нет — я не знаю.
Что входило в обязанности ПНШ-2 в САПе? Какие силы были в его подчинении?
В моем подчинении был взвод разведки 25 человек.
Взвод имел бронемашины, а позже, мы захватили немецкие бронетранспортеры «Ханомаг» и передвигались на них. В теории, при наступлении, на нас возлагалась разведка минных полей, обнаружение противотанковой артиллерии и других огневых средств противника. В действительности же, в 90 % случаев, разведку использовали в качестве передового отряда или придавали по отделениям батареям, для разведки передовой. Ну, а в ходе боя обычно были следующие «боевые разведзадания»: «Где связь с первой батареей»?! «Где четвертая батарея!?», что означало — «иди и ищи».
Какие потери понес 1902-й Краснознаменный ордена Ленина и Суворова III степени САП в ходе Ленинградской наступательной операции?
За два месяца наступления наш САП безвозвратно потерял, примерно, два полных состава. Когда в марте 1944 года мы вышли на шоссе Псков — Остров и атаковали станцию Стремутка, чтобы перерезать это шоссе и ветку железной дороги, то в этом бою были сожжены и подбиты последние самоходки полка.
Нас вывели в тыл, под Москву на переформирование, в центр подготовки самоходной артиллерии. Там мы получили новые установки, укомплектовали личный состав и в мае нас отправили в Белоруссию, под Могилев. Мы готовились к наступлению в полосе обороны 49-й Армии. Наш полк был зачислен в армейский ударный передовой отряд, которому предстояло, после прорыва немецкой обороны, действовать в немецком тылу. Задача ставилась — пройти рейдом на максимальную глубину, перекрывая противнику дороги к отступлению. 23.06.1944 штрафники форсировали реку Проня и захватили плацдарм, на который понтонеры сразу подвели наплавной мост. Утром мы ушли в рейд по этому мосту, на Могилев. Двадцать четвертого числа мы были на реке Бася, на следующий день — на реке Реста, а двадцать шестого числа прорвались к Днепру, в районе села Луполово (пригород Могилева). В этом месте нас, вместе станковой бригадой и ИПТАПом, повернули на север и мы форсировали Днепр. Вышли на стык трех шоссейных дорог на Минск и Гродно. На Минском шоссе встали в засаду. На нас пошли немецкие войска, прорывающиеся на запад. Бой длился целые сутки, но мы не дали им пройти и выскользнуть из окружения. Мы находились на южной «границе Минского котла» и обстановка напоминала «слоеный пирог». Наши и немецкие части перемешались. Так днем мы, колонной, движемся на запад, а ночью по нашим следам, тем же маршрутом, идут немцы, истребляя по ходу наши тыловые части и затрудняя подвоз горючего для бронетехники. Нашей передовой колонне приходилось останавливаться и занимать круговую оборону. Доходило до того, что нас снабжали горючим с воздуха ПО-2. Самолеты садились в поле, рядом станками и самоходками. Двенадцатого июля мы пошли на Мосты и вышли к Неману, но все переправы через реку были уничтожены. Ширина реки перед нами была примерно 170–200 метров.
На подходе к реке мы захватили большой обоз, состоявший из подвод, на которых на запад уходили с немцами мужики и бабы, видимо, немецкие пособники. Стали делать штурмовую переправу. Мужиков «отмобилизовали», предупредив их — «убежит один — расстреляем всех». Разбили этих «помощничков» на «десятки» и они разбирали старые дома, делали клети. Так, к утру был готов настил, а чуть выше по течению наши ребята позже обнаружили брод. Мы преодолели водный рубеж и вскоре были возле Белостока. Наш отряд оказался полностью отрезан от остальных сил, так как остальные подразделения безнадежно отстали. Поляки видели нас, но никто не выдал немцам. На окраине Белостока находился старый военный городок, в нём когда-то размещались польские уланы. В городке этом был и костел. Помню, что вылез из САУ и зашел в этот костел, а там встретил ксендза, великолепно говорящего по-русски. Выяснили, что он бывший петербуржец. Ксендз показал мне собственную изумительную библиотеку. На одной из полок, недалеко от энциклопедии Брокгауза и Эфрона и «Истории Государства Российского», я заметил книги Маркса, Ленина, Энгельса, и работу Сталина «Вопросы ленинизма».