Вот простой пример. Когда мы овладели Тернополем, на противоположной стороне деревня Янувка. Янувка на горе была, и там немцы засели. Пошла пехота я, зарядил пушку, а она возьми и заклинила. Я остановился, успела меня обогнала, а потом залегла и лежит. И по ней немцы. Командир полка ко мне подбегает и говорит: «Вперед!» Я говорю: «Не могу, у меня пушка не работает». А он говорит: «Не можешь стрелять, так иди, только чтобы пошла пехота!» И все и я пошел. Хорошо, что немцы после Тернополя были ослаблены и по нам артиллерия не стреляла.
По Корсунь-Шевченковскому плацдарму как Вам передвижение, там же все раскисло?
Конец января, так это уже после раскисло, в январе еще нет, там раскисло февраль, март, это когда мы наступали севернее и северо-западнее Винницы, по дорогам пошли, иногда и застревали, но никто не лез специально в болото, смотрели за обстановкой.
Бревном самовытаскивания приходилось пользоваться?
Приходилось.
Немецких фаустпатронов боялись?
Опасались. Когда вступили на территорию Германии, там их много было.
Как узнали о Победе?
Моя батарея получила задачу двигаться на Прагу. В Шепенковице узнали, что война кончилась. Но пошли дальше, вошли в Градец-Кралевский, через день или два после окончания войны, чехи встречают. Они и не знают кто мы, но настолько теплая встреча была. Сразу на площади столько народа высыпало. Обступили, обняли, меня и моих офицеров пригласили в дом, сразу нам налили коньяк.
В 1978 или 1979 году, когда я инспектировал Центральную группу войска в Чехословакии, я и мой помощник по разведке, заехали в Градец-Кралевский, в Комитет по дружественным связям с Советским Союзом. Я им рассказал об этом эпизоде, мне предложили на эту площадь съездить. Приезжаю, смотрю — стоит дом, похожий на тот, в который меня пригласили. Но, когда мы зашли в тот дом, мы узнали, что никого, кто там жил в 1945 году, там уже нет.
Сергей Александрович, Вы не могли бы рассказать о людях вашего полка. Вот у Вас в полку был Тимаков Александр Павлович, командир орудия, полный кавалер ордена Славы.
Был, не в моей батарее.
А как был ранен командир полка, Кузнецов Иван Григорьевич?
Не могу сказать точно. Когда он был ранен, обязанности командира полка исполнял полковник Пряхин, заместитель командующего бронетанковыми войсками 60-й армии по самоходной артиллерии.
А потом Кузнецов вернулся и направил меня на Парад Победы. Мы с Кузнецовым потом много раз встречались. В Академии бронетанковых войск, когда я учился в Академии Генерального штаба, и потом, когда я командовал 12-й гвардейской танковой дивизией в Группе советских войск в Германии, а Кузнецов тогда был километрах в 50 от меня, он тогда был первым заместителем командующего 2-й гвардейской танковой армии.
А он как командир хороший?
Он очень порядочный, исключительно честный человек, бескомпромиссный, правдивый человек.
Еще со мной Иван Владимирович Фролов служил, он после войны работал заместителем главного редактора журнала Александр Васильевич Епихин, главный инженер завода в Жуковском. Володя Гуляев, когда я был командиром самоходки, он в моем экипаже был. Потом всю жизнь слал мне поздравительные открытки, с Днем Победы и с Днем Октябрьской революции, и подписывался солдат Гуляев.
Старшина Титоренко Александр Иванович. Когда я командовал батареей, он был в должности механик-регулировщик и в боях под Краковом ему оторвало обе ноги. Мы его полуживого погрузили на трансмиссию самоходки и отправили в тыл, в госпиталь, после ничего о нем не слышали и журнале боевых действий записали, что Александр Титоренко погиб в бою под Краковом. А потом, когда я был начальником штаба Прибалтийского военного округа, я получил письмо от Александра Ивановича Титоренко, и он описал все, что с ним произошло. Он после ранения года два лечился в госпиталях, ему ампутированы 2 ноги, собственно не ампутированы, а они у него уже были оторваны. Первая жена его оставила, он женился второй раз. В Белгороде окончил юридический факультет и потом длительное время работал народным судьей, его весь Белгород знал. Он умер в конце января 1993 года.
Сергей Александрович, а как кормили на фронте?
В 1941–1942 году пищи не хватало, особенно в училище. Пайки хорошие были, но нагрузка очень большой была, целый день в поле. Да и одеты мы тогда были плохо. Когда мы прибыли во 2-е Киевское артиллерийское училище нам дали обмундирование, бывшее в употреблении, перешитое. А на фронте уже гораздо лучше было.
Трофеи брали?
Я за всю войну не брал, хотел для своей девушки, но не брал. Я когда вернулся у меня, кроме вальтера и фотоаппарата АГФА, ничего не было. Фотоаппарат я в Миколуве взял. Там в одном из домов стоял незакрытый чемодан, видимо, немец хотел убежать, а на столе лежал фотоаппарат, я его и взял. Потом, в конце войны, мы много снимков сделали этим фотоаппаратом.
Как командир батареи Вы могли и посылки отправлять?
Я этим не занимался. Был случай в Гжанове, западнее Кракова. Я первый вошел в Гжанов, наткнулись на кожевенный завод, там склад и кожа — черная, желтая, голубая. Я взял пар рулонов и положил на трансмиссию, а старший лейтенант Смирнов, он полную летучку набил. Говорит: «Это будет часть половина твоего, а половина моего». В Миколуве из этой кожи командир полка, Иван Григорьевич Кузнецов, пошли себе кожаное пальто, а я сапоги с кантом, у меня до того были кирзовые сапоги.
С женой вы познакомились на фронте?
Да, в декабре 1944 года. Я по легкому ранению был отпущено командиром полка в Киеве, тем более что у командира полка была девушка в Киеве, которая вернулась из эвакуации в Киев. А отец моей жены был женат на моей двоюродной сестре. Я пришел в гости к двоюродной сестре, 17 декабря, а 18-го я уже должен был ехать на фронт. Вот у двоюродной сестры и познакомились.
Интервью: А. Драбкин.
Лит. обработка: Н. Аничкин
Журенко Борис Карпович
Борис Карпович, для начала расскажите о вашей довоенной жизни. Где Вы родились, кто были Ваши родители?
Ну семья наша была крестьянская. Вообще отец у меня работал на должности бухгалтера, поскольку он окончил ВЗИБУХ — Всесоюзный заочный институт бухгалтерии. Мать была домохозяйкой. Я родился в 1917 году. Это было на Полтавщине, в деревне Федоровка. Учился сначала я в школе, а потом начал кадровую службу в армии.
Когда Вы жили до войны, Вы застали коллективизацию? Что-нибудь об этом помните?
Да. Я был уже пионером, когда вокруг нашей деревни все это организовывалось. А в деревне нашей была сначала образована «Коммуна Ленина». Это было в 1922 году. Помню. В деревне прекрасное помещичье имение Везьмите, немецкого помещика, было, замечательное такое, — это золотое место было. Там большое озеро было, и там же разбиты по две стороны были большие сады. А вокруг — крепкие хозяйства. Их, тех, кто вели эти хозяйства, называли кулаками. А фактически это такие жилистые мужики были и ихние семьи, которые создавали хорошие условия и для себя, и для жизни. Конечно, то, что их раскулачили, — это было чрезвычайно неправильно. Если бы был Ленин, он этого, мне кажется, не допустил бы. И все эти вокруг населенного нашего пункта деревни были раскулачены. И нам, пионерам, выдавали такие металлические щупы, и так как они, кулаки, спрятали продовольствие, нам было приказано искать эти места этими щупами. Коллективизация эта была на моих глазах сделана. И насильно она проводилась. Помню, одну даже бабку, которая не хотела вступать в колхоз, она хотела жить самостоятельно, насильно заставили сделать это. Перегибы были страшные, конечно.
А как и когда началась ваша служба в армии?
Военную службу я начал 18-летним пареньком в 1936 году в училище: я тогда поступил в Сумское артиллерийское училище после окончания десяти классов. И окончил я его в 1938 году в чине офицера — лейтенанта.
Какая была подготовка в училище?
Подготовка, я считаю, в училище была нормальная. Мы очень и очень гордились нашими офицерами-преподавателями. Командиром взвода у нас был старший лейтенант Трейгис был, латыш, который в 1937 году был отстранен, но, правда, не репрессирован, а уволен из рядов Советской Армии. Он поступил преподавателем физкультуры в Сумский университет.
А вообще репрессии как-то коснулись вашего училища?
Да. Мы как курсанты были свидетелями всех этих репрессивных дел Сталина. Начальником нашего училища был генерал-лейтенант Иванов. Очень мы его любили. Он был репрессирован. Также было несколько старших офицеров репрессировано. В общем, в училище порядка, наверное, двадцати человек были репрессированы. В том числе и наш любимый командир взвода Трейгис. Произошло это так. Появились в нашем гарнизоне, на территории училища, несколько штатных, видимо, переодетых работников КГБ. И все притихло, все замерло. И мы видели, как несколько фургонов, крытых брезентом, подъезжали к офицерскому общежитию, к офицерскому дому, и мы видели, как в эти фургоны грузили вместе с семьями офицеров. Ощущение от этого было гнетущее, это было страшно наблюдать. Мы, конечно, сначала не поняли, в чем дело. И только через несколько дней нам сообщили, что наши офицеры, наши преподаватели, во главе с начальником училища были взяты, репрессированы. Якобы за измену родине.
Какие дисциплины преподавали Вам в училище? На что основной делался упор?
Ну подготовка в училище была всеобъемлющая, крупномасштабная. То есть, все вопросы тактики, огневого дела мы проходили. Особенный, конечно, упор делали на практическую работу по меткой прицельной стрельбе по противнику. Подготовка исходных данных, топографическое, фотографическое, звукометрическая подготовка, — все это мы проходили. Было это так. Вот, например, стреляет со стороны противника артиллерийская батарея. И по звуку, а звук — 303 метра в секунду, мы засекали скорость или дальность этой цели. Короче говоря, подготовка была очень тщательная. Очень! Вот. Поэтому, во всяком случае, офицерский состав того времени намного-намного отличался, конечно, от следующих послевоенных. Были преданы Советской Родине, гордились своей квалификацией, своей военной подготовкой.